Она что, все-таки уходит? После того, как свалила меня на пол? Я поднялась, чуть покачнувшись.

— Вы сможете вести машину? — спросила Шеба.

— Разумеется. Все нормально.

Шеба была слишком занята собой, чтобы уловить холод в моем голосе.

— Отлично, отлично. — Она направилась к двери.

Я нагнулась за корзиной и прихрамывая двинулась следом.

На улице мы сухо обнялись.

— Что ж — до понедельника? — Шеба пританцовывала на месте, словно ей приспичило по нужде. Я кивнула, выуживая из сумочки ключи от машины. — Ладно… Берегите себя… — Когда я повернулась, чтобы открыть машину, она похлопала меня по спине.

— У-уф, — выдохнула я, хватаясь за бедро. — Похоже, синяк завтра будет приличный…

Но Шеба этого не услышала. Она уже вприпрыжку бежала по улице — торопилась поймать любовника, пока тот не передумал.

Следующие две недели я сторонилась Шебы. В школе даже на переменах редко выходила из класса, а когда Шеба подлавливала меня в коридорах, держалась с ней корректно, но с прохладцей. Она и домой мне звонила, чтобы пригласить в гости, но я отказалась под умышленно неубедительным предлогом. Я взбунтовалась. Довольно с меня Шебы. Посмотрим, как она проживет без меня.

Но очень скоро я впала в уныние. Почему мне так не везет с подругами? Почему меня всегда предают? Неужели моя верность так никогда и не будет вознаграждена?

Погода в те дни стояла гадкая. Проливные дожди сменились гнетущим тускло-желтым туманом, а затем на город обрушились ураганы. В одну ночь Лондон лишился четырехсот деревьев. Я гадала, где умудряются встречаться Шеба с Конноли. Если, конечно, встречаются.

Все это время меня изводила бессонница. Я плохо засыпаю даже в хорошем расположении духа — часами брожу по квартире, оттягивая момент, когда все-таки придется лечь в ледяную постель и признать завершение еще одного дня. А в тот период я не могла сомкнуть глаз до трех, даже до четырех утра. Иногда забывалась дремой в кресле, с Порцией на коленях, но через каких-нибудь пару минут меня будил пронзительный свист ветра за окнами.

Здоровье Порции было хуже некуда. С застывшей на морде маской страдания она практически не покидала дивана. В какой-то момент я дошла до такого расстройства, что всерьез подумала о том, чтобы взять больничный и уехать с Порцией к сестре. По крайней мере, самой себе готовить не придется.

И вдруг ситуация резко изменилась: перед самыми рождественскими каникулами наш математик Бэнгс пригласил меня на свидание. Подступил как-то тишком в коридоре и предложил пообедать с ним в ближайшую субботу. В ресторане. Он меня заинтриговал. Мне хватило ума исключить романтические планы Бэнгса на мой счет, однако и платонический интерес с его стороны вызывал удивление. За четыре года работы в Сент-Джордже Бэнгс ни разу не проявил желания пообщаться со мной вне стен школы. Теперь-то я понимаю, что должна была отказаться, а тогда депрессия вынудила меня увидеть в предложении Бэнгса добрый знак: лучик надежды на благие перемены.

Бэнгс на пятнадцать лет моложе меня и глуп до чрезвычайности. (Даже в самых своих оптимистичных догадках я не упускала из виду этот факт.) Однако он ведь обратил на меня внимание. Он предпочел меня,чтобы провести субботний вечер. В конце концов, мне выбирать не приходится. Боюсь, на несколько дней я отдалась во власть собственным фантазиям. Я воображала, как сброшу старую, тусклую оболочку и шагну на сияющий простор настоящей жизни. Исчезнет нелюдимая затворница, целыми днями ожидающая приглашения от единственной замужней подруги, и я стану наконец человеком общественным, с расписанными на месяцы вперед выходными и бумажником, полным памятных снимков о шумных вечеринках, веселых пикниках и очаровательных крестинах. Помню, особенно острое удовлетворение мне доставляло то, что Шеба не в курсе о лично мненазначенной встрече.

За субботнее утро я вся изнервничалась и, скорее всего, взвинтила бы себя до истерики, если бы от подобной глупости меня не спасла необходимость мчаться с Порцией в ветклинику. Несчастное создание ночь напролет тошнило на полу в гостиной. К рассвету бедняжка забралась на диван и с тех пор безостановочно жалобно мяукала. В семь утра я позвонила в клинику, добилась срочной записи, и в девять Порцию уже осматривал ветеринар. Услышав от него, что понадобятся кое-какие анализы, я глянула на часы: если дожидаться результатов в клинике, мне никак не успеть в салон-парикмахерскую в Арчуэе, где я заранее записалась к мастеру. Оставить Порцию одну? После минутной борьбы со своей совестью я пристыженно чмокнула Порцию и поспешно ретировалась.

Ненавижу парикмахерские и стараюсь появляться там как можно реже. Однако в горестях предыдущих недель я совсем себя запустила, не прикасаясь даже к расческе, так что сейчас помощь специалиста была совершенно необходима. В салоне царил дух натужного веселья, типичный для работающих в преддверии Рождества британцев. Девушки украсили себя блестками и время от времени, пренебрегая правилами гигиены, пощипывали праздничное полено — подношение какого-то посетителя. Ко мне они отнеслись со всегдашним презрением. В наказание за опоздание на неполные пять минут меня заставили прождать вызова мучительно долгие полчаса, а пока мне мыли голову, я приоткрыла глаза и увидела, как мастер — жутко уродливая девица, — указывая на меня товарке, корчит рожи и хихикает. Ее счастье, что я была не в настроении для скандала — в противном случае, уж будьте уверены, невеже не поздоровилось бы от моего острого языка.

После салона я едва успевала заскочить домой и переодеться. Я надела блузку с черной юбкой, скромные туфли (на сей раз никаких каблуков) и направилась в сторону Кэмден-Таун. Бэнгс выбрал для нашего свидания новый ресторан (по крайней мере, новый для меня) под названием «Вингт-э-труа», чуть в стороне от Кэмден-Хай-стрит. Дождь лил как из ведра, но я открыла зонтик и неспешным шагом дважды обошла квартал, чтобы уж наверняка не заявиться раньше времени.

И все-таки я пришла первой. Внутри было довольно темно и шумно от ревущей из колонок поп-музыки. За стойкой метрдотеля совсем молоденькая девушка открывала рот в такт мелодии. Футболка на ней заканчивалась существенно выше пупа, а брюки не доходили и до бедер. Я назвала имя Бэнгса, которого в ее амбарной книге не оказалось (Бэнгс запамятовал о такой мелочи, как заказ столика), и, хотя в зале минимум шесть столов пустовало, метрдотель отказалась меня усадить до появления всех моих сотрапезников. Глупо, конечно, но я запаниковала. Заметив мое состояние, девушка, должно быть из жалости, протянула меню и очень любезно предложила подождать в баре. Бар оказался в соседнем зале, куда она меня и сопроводила, по дороге небрежно обхватив себя рукой за талию и почесывая загорелую спину в промежутке между краем майки и поясом брюк.

Баром заведовал хриплоголосый субъект в красном колпаке Санта-Клауса и с пучком омелы за ухом. Он то и дело выкрикивал невнятные поздравления коллегам-официантам и трем клиентам за барной стойкой.

— Ты как, Бэрри, в пррядке? — прохрипел он проходящему мимо официанту. Я отметила демонстративный лондонский акцент человека, которому доставляет удовольствие коверкать язык. Бармен тут же предложил мне выпивку, но с таким громогласным напором, что я отказалась, несмотря на пересохшее горло.

— Ничего не нужно. — Я покачала головой.

—  Ничего? — гаркнул он в притворной ярости. — Ничего?Это точно? — Он заухмылялся, и все до единого люди в баре стали оглядываться на меня и улыбаться. Понятно, что это была шутка… точнее, не совсем шутка, а всплеск низкопробного юмора. Бармен всего-навсего был местным клоуном, но в тот момент я сочла, что надо мной издеваются.

— Я жду приятеля! — Мне пришлось повысить голос, чтобы это в некотором роде оправдание было услышано.

—  Приятеля? — продолжал ерничать бармен. — Приятеля, говорите, э-э-э? Значится, мы ждем приятеля? У нас есть друзья, э-э-э? Энто класс. В приятеле, говорите, все дело? (Сбитая с толку, я тупо кивнула.) — Ну жа! — не унимался бармен. — Хлебните малость. Хлебниииите! Доброго винца стаканчик тяпниииите… — Он навалился грудью на стойку и, выпучив глаза, снова расплылся в ухмылке.