Конноли улыбнулся.

— Без понятия, — сказал он. — Может, и пойду.

Шеба осознавала всю смехотворность своего поведения. Рассчитывать на верность Конноли ей, разумеется, не приходилось. Но что она могла поделать с отчаянием, которое обрушивалось на нее при мысли о Конноли, обнимающем другую; при мысли о другой, обнимающей Конноли.

Меж тем отношения с Ричардом тоже ухудшились. Шеба сказала, что стала с ним грызться по пустякам. Очень досадно, поскольку они всегда гордились мирностью своей домашней жизни. Родители Шебы ругались страшно; их дети существенную часть детства провели в изгнании в саду, пока мать с отцом вопили друг на друга. «Иногда они вовсе про нас забывали, — рассказывала Шеба, — и мы торчали в саду до ночи. А когда нас все-таки звали обратно, отца дома не было, а мать громыхала на кухне, отпуская прозрачные намеки насчет беспросветности своего замужества. Мы же с Ричардом отлично ладили».

Шеба инстинктивно отнесла возникшие в супружестве проблемы на счет постоянного присутствия в доме Полли. «Она невыносима, невыносима! — со злостью твердила Шеба. — Она нас всех с ума сводит!» Однако время шло, и Шеба вынуждена была признать, что истинной причиной ее семейных неурядиц является интрижка с Конноли.

— Суть в том, — как-то сказала она, — что я презираю Ричарда. Презираю за то, что он ничего не видит. Господи, да можно ли быть настолько слепым! Он ведь вроде любит меня, а ни черта не замечает! Я возвращаюсь после свидания со Стивеном, смотрю на спящего Ричарда, слушаю, как он храпит, — и знаете, чего мне хочется, Барбара? Заехать ему по лбу сковородкой и заорать: «Эй, ты, старый пердун! Между прочим, полчаса назад в парке меня трахал семнадцатилетний парень. Как тебе? Что скажешь, а?»

Декабрь и мне принес несчастье. Конечно, я переживала за Шебу, но моей основной заботой было резко ухудшившееся здоровье Порции. В середине ноября, вернувшись, помнится, в пятницу из школы, я обнаружила на своей постели бледно-розовую лужицу рвоты. После ряда анализов ветеринар поставил диагноз — у Порции рак кишки, и с тех пор она проходила курс радиотерапии. Ветеринар не сомневался в полном выздоровлении, и я всей душой жаждала уверовать в его оптимистичные прогнозы, но болезнь, или тяжкие процедуры, или все вместе с ужасающей скоростью вытягивали из моей Порции жизнь. Гордое, насмешливое создание, в течение двенадцати лет бывшее моим единственным спутником жизни, на глазах превращалось в пресмыкающуюся унылую тварь. Она усыхала с каждым днем.

Боюсь, кое-кто сочтет неуместным ставить знак равенства между проблемами Шебы и моими. Кому-то, надо думать, трудно представить, что страдания животного могут вызвать не меньшую сердечную боль, чем неверный любовник. Шеба уж точно этого не поняла. Собственно, именно ее неуважение к моему горю (хоть бы мало-мальское сочувствие проявила, так ведь нет же) и лежит в основе нашей недолгой, но катастрофической по последствиям ссоры.

В первую субботу декабря я забрала Порцию из ветеринарной клиники, после очередного сеанса радиотерапии. Она всегда была вялой после процедур, но в тот раз выглядела совершенно обессилевшей. Удрученная этим зрелищем, я поехала не домой, а к Хартам. Мне еще не случалось появляться у них без приглашения, однако я решила, что чрезвычайность ситуации оправдывает нарушение этикета. Особняк Хартов встретил меня темными окнами. Вынув дорожную корзинку из машины, я все же поднялась на крыльцо и позвонила. Порция спала в корзине, а я топталась на крыльце и надеялась на чудо — что Шеба окажется дома. Минуту-другую спустя я уже повернулась, чтобы уйти, когда услышала звук шагов. Дверь открылась. Шеба объяснила, что работала в студии, а Ричарда и детей нет. Порцию она даже не заметила.

— Если честно, — сказала Шеба по дороге в мастерскую, — я не работаюв студии, а жду звонка Стивена. Мы собирались встретиться.

Я осторожно опустила корзинку на пол и села на ближайший раскладной стул.

Шеба залилась нервным смехом.

— Он должен был позвонить час назад — и до сих пор ни звука. Вот негодник!

Я кивнула.

— Должно быть, из дому не может вырваться, — продолжала она. — Он ведь всегда такой пунктуальный. Или мамаша задержала. Она иногда таскает его с собой по магазинам — сумки носить…

— Порция совсем плоха.

Наконец-то Шеба глянула на корзинку.

— О боже. Бедная Порция. Вы только что из клиники?

— Да. Она так страдает. Мне этого не вынести. — И я заплакала.

— Бедная Барбара. Какой ужас. — Она присела передо мной на корточках и добавила, слегка похлопав меня по колену: — Все будет в порядке.

После минутного молчания Шеба выпрямилась и села на стул.

— Не плачьте, прошу вас. Доктор поможет, вот увидите.

Меня разозлила эта хлипкая — и бессмысленная — попытка утешения. Я вынула из-под манжеты платок и аккуратно промокнула глаза.

Длинные руки Шебы безвольно лежали на коленях. Под бледной кожей зеленоватыми нитями просвечивали сосуды, словно пряди водорослей в водах озера.

— Вы со школьными подругами когда-нибудь гладили друг другу руки? — внезапно спросила я.

Шеба рассмеялась:

— Что? Нет, никогда.

— А мы гладили. Вот здесь, с внутренней стороны. Одна девочка меня гладила, я следующую и так далее. Длинные-длинные цепочки выходили. Восхитительное ощущение.

— Так уж и восхитительное. — Шеба недоверчиво хохотнула. — Ну разве что для сексуально озабоченных подростков.

— Нет-нет, в этом нет ничего сексуального, — возразила я. — Позвольте покажу.

Я взяла ее правую руку и принялась водить кончиками пальцев по тыльной стороне. От запястья к локтю. Вверх-вниз. Признаться, жест был смелый. До сих пор я такк Шебе не прикасалась.

Она захихикала:

— Щекотно!

— Нет-нет. Закройте глаза. Прочувствуйте…

Шеба закрыла глаза, я продолжала легко водить пальцами по ее тонкой руке, и через пару секунд у нее от изумления приоткрылся рот. А затем она выдернула руку.

Я снова потянулась к ней:

— Расслабьтесь…

— Не надо, — отрезала Шеба. — У меня мурашки по коже! — И дернула вниз закатанный рукав.

Звонок заставил ее взлететь со стула и броситься к телефону. Нетрудно было догадаться, что на другом конце провода Конноли — Шеба сразу начала шептать и хихикать, а потом вообще ушла с аппаратом в туалет и закрыла за собой дверь.

В душе кипя от возмущения, забрасывая то одну ногу на ногу, то другую, я дожидалась конца разговора.

Шеба вышла с улыбкой на лице.

— Черт! Мне ужасно стыдно, Барбара, но я должна бежать. Это он звонил.

Она заметалась по студии, спешно собирая какие-то мелочи.

— Нет, — сказала я.

Шеба оглянулась; ее брови изумленно приподнялись и сложились миниатюрными китайскими шляпками.

— То есть… Пожалуйста, не уходите, — исправилась я, ошарашенная собственным выпадом. — Побудьте со мной хоть немного.

Она шагнула ко мне, обняла.

— Все будет хорошо. Вот увидите. — После чего разогнулась и надела пальто.

— Не уходите, Шеба! — повторила я.

— Барбара, перестаньте. Мне нужноидти.

Я готова была завизжать. Чертов Конноли. Чертов, чертов мальчишка.

— Шеба… — Я ухватилась за рукав ее пальто.

— Прошу вас! — выкрикнула она и отшатнулась так резко, что я потеряла равновесие и упала со стула, больно ударившись бедром о гончарный круг.

Из корзинки донесся странный звук, словно кто-то провел ногтем по стеклу. Порция проснулась.

— Господи! Вы в порядке, Барбара? — Шеба склонилась надо мной с премилой смесью тревоги и нетерпения на лице.

Я медлила вставать, потирая бедро.

— Кажется, да.

— Точно?

— Да. Ногу слегка ушибла, только и всего. — Бедро болело дико, но я не собиралась поднимать шум. Все еще сидя на полу, я заглянула сквозь прутья корзины. Порция забилась в самый угол: когти выпущены, шерсть дыбом. — Ш-ш-ш… Все хорошо, — шепнула я успокаивающе.

— Мне очень жаль, извините. — Шеба забросила ремешок сумки на плечо и надела шляпу.