Сьюзи думала о Холлисе весь этот день. И следующий тоже. Он никак не шел у нее из головы, хоть и страшно ей антипатичен. Она даже проигнорировала повседневные дела, чтобы ничего не помещало размышлениям. Холлис — словно головоломка, мудреный пазл, слагаемый из лести и презрения, и Сьюзи, подъезжая вечером к родительскому дому, по-прежнему пытается понять, что же ее цепляет в нем более всего: его циничные манипуляции «отцами города» (обильные пожертвования в обмен на позволение скупить почти всю Мейн-стрит) или же то, как он ловко снова затащил Марч в свою жизнь.

Вечер каждой среды — время, когда Луиза Джастис готовит свою знаменитую курицу с розмарином. Сьюзи чмокает отца и идет на кухню посмотреть, как стряпает мать, а там таскает одной рукой куски нарезанного салата (привычка детства), наливая другой себе пиво в стакан.

— Что слышно? Есть какая-нибудь смачная сплетня за последние денек-два?

Луиза раскладывает по тарелкам курицу и рис.

— О чем это ты? — дразнится она. — Смачное убийство? Веселенький финансовый крах?

— Нет, я о любви, — уточняет Сьюзи, — хотя выглядит это скорее буйным помешательством. Я много чего занятного услышала на днях о Марч.

Луиза Джастис черпает из кастрюльки фасоль в молодых стручках. У нее всегда слегка дрожат руки, когда она расстроена. Точь-в-точь как сейчас.

— Передай Марч, она совершает большую ошибку. Он того не стоит.

— Ну и ну! — восклицает Сьюзи. — Хоть одна живая душа в городе узнала эту новость позже меня?

— Может, ты просто не хотела знать.

Она ошеломлена. Конечно, мать права. Но Сьюзи представления не имела, что та окажется столь проницательной.

— Ты что, впрямь уверена, это не ошибка? — произносит наконец она.

Они спешно расставляют тарелки, на кухню вот-вот должен прийти ужинать Судья.

— Да, уверена.

И Сьюзи опять поражена — определенностью слов матери.

— Он убил Белинду.

— Что?!

— Она так быстро обернулась — успеть заметить выражение, лица матери, — что неприятно хрустнул шейный позвонок.

Луиза идет за стаканом содовой для мужа, дочь следует за ней как привязанная.

— А доказательства?

Адреналин — втрое выше нормы: она ведь репортер, пусть даже затрапезного «Горна».

— Будь у меня доказательства, думаешь, я не пошла бы в полицию? — Луиза наливает стакан газировки и для дочери (в самый раз: во рту у Сьюзи пересохло, будто там самум пронесся). — Но мне они и не нужны. Я и так знаю: это сделал он.

Луиза ставит бутылку содовой в холодильник, у нее сильно трясутся руки, однако дочь, по счастью, этого не видит. Она всегда держала свои подозрения при себе, что было нелегко, — и, как она теперь ясно понимает, ошибалась. Все делали вид, что их это не касается, и Луиза виновата в случившемся не менее остальных. Последний раз она видела Белинду почти двенадцать лет назад, за пару месяцев до того, как той не стало. Шло заседание правления библиотеки — с их, разумеется, участием, — обсуждался план культурно-познавательных мероприятий на следующий год. Харриет Лафтон, несмотря на поздний час, стояла до последнего — и победила: ее сын, зануда и ботаник, получил-таки приглашение читать цикл лекций. Собравшие наконец закончилось, все поспешили домой. Луиза шла к своей машине и тут заметила Белинду, возившуюся с ключом у дверцы пикапа. Была морозная ветреная ночь, ставни библиотечных окон бились о стену. У Белинды — полные руки всяческих бумаг: записок, заметок, приказов (она была секретарем правления).

— Ну и вечерок сегодня у нас был, — сказала, помнится, Луиза, подойдя к ней со спины.

От неожиданности Белинда выронила всю кипу бумаг.

— О, извини, я сейчас помогу.

— Ничего, ничего, пустяки.

Белинда всегда сама вежливость. Так ее воспитала мать, Аннабет Купер. Растолкай ее грубо посреди ночи, и в ответ услышишь лишь «ничего, ничего, пустяки, благодарю вас».

— Я жутко испугалась, — игриво улыбнулась Белинда.

— Неудивительно, в такую-то жуткую ночку, — подыграла Луиза.

Обе нагнулись собрать разлетевшиеся бумаги, левый рукав свитера Белинды задрался выше локтя. Она быстро сдернула рукав — поздно: Луиза увидела следы кровоподтеков.

— Ты не знаешь, в какой аптеке продают гематоген? — поспешила спросить Белинда. — Анемия замучила.

Собрав бумаги, обе встали. Луиза помнит холодок, пробежавший по спине. «Что-то здесь не так», — подумалось ей. Вспомнились предыдущие случаи. Да, это верно, у Белинды бледная, веснушчатая кожа, особо восприимчивая к натиранию и ушибам, — но не слишком ли часто она ушибается? Месяц спустя, на очередном заседании, Луиза заметила на ее щеке потемневший след в форме бабочки. Малыш Куп случайно ударил игрушечной машинкой — последовало тут же объяснение. Потом Белинда растянула запястье — «конь ненароком наскочил» — и все то лето мучилась поврежденной рукой, по-прежнему ведя протоколы заседаний. Она стала носить блузки с длинным рукавом (это в августе месяце!) и перестала смотреть подругам в глаза. Именно тогда, в ту встречу на стоянке, Луиза уверилась, что знает, в чем проблема. В нем.

— Но ведь у тебя и впрямь нет доказательств, — резюмирует Сьюзи, выслушав эту историю. — Может, ей действительно не хватало гемоглобина в крови и потому малейшие случайные ушибы долго не сходили?

— Ну ладно, — говорит Луиза, идя звать мужа за стол, — продолжай думать так, как тебе хочется.

— Мам, — идет Сьюзи следом, — ведь достоверно тебе это неизвестно.

— То были следы от пальцев, тогда, на ее локте. Может, кто и сомневается, если не видел, — но я-то видела. И теперь должна считать, что это она сама себя так схватила?

С лестницы доносятся шаги Судьи.

— Я знаю: это сделал Холлис, — успевает подвести итог Луиза.

Весь семейный ужин история Белинды не дает покоя Сьюзи, и потому от родителей она едет не к себе домой, а прямиком на Лисий холм. Деревья машут на нее ветвями, опадает последняя листва. Ее так много, что Сьюзи вынуждена включить дворники.

По дороге на холм ее преследует странная слабость, которая не пропадает и когда она останавливает машину у самого дома. Ей бы ехать домой, решать свои собственные проблемы; лишь простофили верят голословным обвинениям. В конце концов, реши она писать статью для «Горна», потребуется объективное изложение фактов, нельзя дать версию лишь одного какого-либо очевидца. Однако в данном случае этот очевидец — ее мать, и Сьюзи не в состоянии избавиться от ощущения, что та действительно права.

Она так глубоко ушла в мысли, что совершенно не замечает подошедшую Гвен — пока девушка не стучит в окно.

— Господи, как ты меня напугала, — нервно смеется Сьюзи и выходит из машины.

Гвен, оказывается, выгуливала собачку миссис Дейл.

— Не достает тебя все время заботиться о Систер? — спрашивает Сьюзи по пути к дому.

— Ничуть. Прекрасный песик. — В прихожей Гвен наклоняется и отщелкивает поводок, поглаживая терьера по голове. — А матери сейчас нет.

— A-а… — задумчиво тянет Сьюзи, однако все равно снимает и вешает куртку.

— И вероятно, не скоро будет. Она на встрече с вами.

— Вот оно что. — Сьюзи идет за девушкой на кухню. — Надеюсь, я неплохо провожу с ней время. А кстати, где мы сейчас?

— В Бостоне, в ресторане. Франко-кубинская кухня и всякое такое. Адрес вы вычитали с ней в «Бостон глоб». Не припоминаете? Странно. — Гвен достает из холодильника лед для содовой им обеим. — Она и впрямь становится заправской лгуньей. Знает, что я знаю, но все равно не сознается. «Ничего удивительного, мы давние друзья, росли вместе». Причем предполагается, что я этой лапше верю.

— Мне ведь она тоже не рассказывает о Холлисе… если это только улучшит твое самочувствие.

— Похоже, не улучшит. Но все равно спасибо за попытку.

Гвен выплескивает свою содовую в раковину. Этим утром, когда она вела из конюшни Таро, Холлис как раз выходил из дому. Увидел ее, остановился и уставился с откровенной неприязнью. Он ненавидит ее, сомнений нет. Хочет, чтобы ее вообще не было в природе. Не жаждет, Наверное, получить в нагрузку к Марч ее неуживчивую дочь. Но это не единственная причина. Есть еще кое-что. Гвен поняла это, когда, придя домой, посмотрела в зеркало. Наклон скул, тонкий длинный нос, очертания рта — так много схожести с ее отцом. И эти его голубые глаза, бледные, как небо.