– Довганюк у нас настолько подкованный в политэкономии и прочих вопросах, может, и политбеседу проведешь, заместо замполита? А, Вася? – пробурчал Степанков.

Настроение у ординарца, после полученного от взводного задания, явно испортилось.

– Ага, только по телефону, – с готовностью согласился бывший связист. – После того как кабель протянем, я тебе хоть трансляцию песни и пляски организую.

Неподалеку от КНП их уже поджидали связисты, посланные ПНШ по связи капитаном Овсянниковым. Довганюк, только увидев деревянные ящики с телефонными аппаратами, бросился к ним, точно к старым знакомым, которых сто лет не видел. Три ящика были поставлены прямо на палую листву, возле дерева, рядом с внушительными катушками с телефонным проводом.

– Никак, УНАФы? – спросил Довганюк, приоткрывая створку одного из ящиков и заглядывая внутрь.

– Ага, – с готовностью ответил один из связистов – невысокий боец с темным, мужицким лицом.

При приближении старшего лейтенанта связисты выпрямились и отдали воинское приветствие. Коптюк пожал им руки.

– На каждый взвод – по одной штуке, товарищ старший лейтенант… – произнес другой связист, высокий парень с открытым, совсем еще мальчишеским лицом и русым чубом, который лихо торчал из заломленной назад шапки-ушанки.

– Вот вам в подмогу боец, – отрекомендовал взводный Довганюка. – Дорогу покажет и физической силой поможет…

– Эх, ну что, братушки? – с ходу взбодрился Довганюк.

Тут же, наклонившись, он поднял с земли тяжеленную катушку.

– Вперед и с песней?

– Без песен оно будет лучше… – хмыкнув, сказал невысокий. – Чтоб немца лишний раз не дразнить… А вот табачку бы нам… Не угостите махорочкой?

Запасливый замкомвзвода отсыпал связистам махорку из своего кисета.

– Моршанская? – втягивая ноздрями табачный дух из своих ладоней, куда в пригоршню Дерюжный ссыпал махорку, смакуя, проговорил невысокий. Темное лицо его вдруг посветлело от предвкушения скорой затяжки.

Вокруг КНП кипела работа, сновали бойцы с горбылем и жердями. Коптюк высматривал во все стороны, надеясь увидеть Степаниду. Хорошо было бы встретить ее как бы случайно, по пути. Когда старший лейтенант начинал думать о санинструкторе, внутри начинала нарастать горячая волна какого-то необъяснимого состояния, где переплетались, с одной стороны, сильнейшее желание глядеть в бездонные серые глаза санинструктора, говорить с ней, слушать ее грудной, будто бы воркующий голос, а с другой – сильнейшее смущение и невозможность произнести те самые слова, которые хотелось ей высказать.

Замкомвзвода Дерюжный направился в батальон, с ответственным и нелегким заданием выяснить о судьбе провизии для взвода на вечер у помощника начпрода Мурзенко.

Старший лейтенант еще раз прошел мимо строящегося блиндажа ротного. Работа кипела. Несколько бойцов под руководством ротного старшины орудовали лопатами, углубляя стенки будущего КНП. Здесь же, из нарубленных неподалеку осиновых стволов, сколачивали нары и заготавливали жерди для будущей обшивки стен блиндажа.

Прибыл и Степанков, вместе с двумя «переменниками» из отделения Потапова. Все трое сразу взялись за обтесывание еловых стволов, предназначенных для трех накатов крыши блиндажа. Коптюк поздоровался со старшиной, который стал благодарить за выделенных людей. На языке вертелся вопрос о санинструкторе. Но в последний момент удержался. Досадуя сам на себя, старший лейтенант еще раз прошел вдоль территории КНП. Степаниды нигде не было видно.

Федор вдруг вспомнил тот день, когда он впервые встретил Стешу. Это случилось в первый же день его прибытия в батальон. Начало марта, но весной и не пахло. Станция показалась ему тогда с головой занесенной сугробами, да еще накрытой сверху серой шапкой непроглядных снеговых туч, которые и без того короткий световой день превращали в сумерки.

К северо-западу, со стороны станции, в небо подымались жирные клубы огромного столба черного дыма. Это горели цистерны с топливом, которые немцы разбомбили утром. Совсем низко над землей, метрах в десяти-пятнадцати, порывы ветра начинали рвать эту исполинскую колонну, разметывать на куски и лоскуты, которые разносило по всей округе. В морозном воздухе стояла едкая вонь горелой солярки.

На это мрачное впечатление накладывалось общее состояние вновь прибывшего старшего лейтенанта. В пути Федор перемерз, и теперь чувствовал, что недужная слабость вяжет его тело, наливает голову, мысли, движения рук и ног тяжестью, такой же свинцовой, как низкое, продувное небо над головой.

Батальон формировали в спешке, на окраине села, в виду железнодорожной станции. Суматоха, создаваемая выгрузкой техники и прибывших строевых частей, усиливалась томительной тревогой от ожидания очередного налета вражеских самолетов.

Тучи были гарантией того, что вражеский авианалет не состоится. На станции железнодорожник, по самый нос закутанный в воротник теплого полушубка, пока объяснял, где может дислоцироваться командование штрафного батальона, успел рассказать, как рано утром, когда метель утихла и тучи рассеялись, «юнкерсы» отбомбили.

Он вместе с двумя только слезшими с «товарняка» лейтенантами успел разыскать помощника начальника штаба батальона и доложить о прибытии, как тут же получил поручение в составе группы офицеров во главе с капитаном Нечитайло выдвинуться для встречи большой партии личного состава.

Приказы Коптюк обсуждать не привык. По голосу пээнша было ясно, что ситуация авральная, требующая срочности и молчаливого исполнения. Тем более что лицо самого помощника начштаба демонстрировало такие недосып и усталость, что Федор даже и заикнуться не посмел о своей возможной простуде.

Но все равно стало досадно. Вон, Дударев и Смижевский, только доложившись о прибытии, чуть не вразвалочку направились к начпроду, уточнять диспозицию по еде. Оно и понятно: пятисоткилометровый переезд в простуженном «товарняке», треволнения насчет того, чтобы не заблудиться и разыскать место приписки – теперь все это позади, и можно спокойно вздохнуть.

Но Коптюк тоже ведь трясся с ними в этом заиндевелом вагоне, и живот у него так же подводило в пути от пустого кипятка да краюхи хлеба, распределенной вместе с банкой тушенки на двое суток. Но их – к начпроду, а его, вместо того чтоб дать перевести дух, – на какой-то чертов полустанок.

Старший лейтенант не стал жаловаться ПНШ на то, что его здорово просифонило в холодном вагоне. Ледяной ветер во время движения состава свободно гулял по вагону, проникая сквозь щели между досками и в дверях. Он чувствовал, что, вместе с позывами голода, изнутри подступают волны какой-то нехорошей муторности, от которой в висках начинало стучать, словно там постукивали маленькие металлические молоточки.

По скрипящему от мороза снегу, ежась от неотступно пробиравшего его озноба, Федор отправился на поиски заместителя комбата по строевой части капитана Нечитайло. Капитан, обмолвившись с вновь прибывшим парой слов, сразу же завернул его в санвзвод, причем повел лично, как какого-нибудь салажонка, не обращая внимания на категорическое «нет» самого Коптюка.

По дороге они и встретили санинструктора второй роты Стешу Вольскую. Капитан, обрадовавшись ее появлению, тут же в шутку отчитал санинструктора: мол, в санвзводе батальона полностью отсутствует бдительность, и вот вновь прибывший офицер с таким температурным видом расхаживает по батальону, а никаких мер не предпринимается.

Зам. по строевой строго наказал Стеше препроводить больного к доктору Тупорезу, потому как сам должен срочно отправляться встречать штрафное пополнение. «Ты не боись, старший лейтенант… Несмотря на такую фамилию, наш доктор режет, как лечит: очень остро!.. Ра-аз! И нет болячки! Правда, Стеша?» – весело подытожил капитан, фривольно приобхватив санинструктора за талию.