— Как дела, Виллем? — с деланным легкомыслием и напевно, будто это строчка из привязавшейся песенки, спрашивал иногда Яспер. А старший вместо ответа молча соединял большой и указательный пальцы — такой у них был условный знак, без слов говоривший: «все в порядке».

Да, посторонний ничего бы не углядел, однако родные, хорошо знавшие Виллема, подмечали мельчайшие изменения в его поведении и речи, которые ясно говорили о том, что под этой тихой гладью бурлят водовороты.

Вот, например, однажды утром Яспер застал брата стоящим над луковицей тюльпана: Виллем смотрел на луковку неподвижным взглядом хамелеона и был настолько поглощен этим занятием, что не понимал, как мешает Фриде, которая, не жалея воды, мыла пол, — пришлось дернуть его, как дурачка, за рукав, чтобы он сдвинулся с места.

Свидания с луковицей вошли у него в привычку. Каждое утро Виллем подтаскивал к ней, словно к окну, свой стул (никто не понимал, почему бы не принести луковицу к стулу, так ведь поступил бы любой хоть сколько-нибудь здравомыслящий человек) и долго сидел, потряхивая игральные кости, очищая грушу или покручивая усы и не переставая попыхивать любимой трубкой. Эти свидания и заканчивались всегда одинаково, что тоже выглядело в глазах родных более чем странно. Насмотревшись на цветочный зародыш, старший брат ухмылялся, отворачивался от него, иногда выдыхал на луковку струю синего дыма, после чего отодвигал стул и решительно заявлял:

— Избавьте меня от нее, я больше не желаю держать ее в доме!

Однако Фрида остерегалась исполнить приказ, зная, что во вторник, среду и в прочие дни Виллем будет искать «дурацкую луковицу», которую накануне высмеивал, чтобы «поточнее ее взвесить» или «изучить ее окраску».

За столом о луковице тюльпана никогда не говорили, обходя, таким образом, и встречу с Паулюсом, словно первой не существует, а вторая не состоялась. Вынужденные недомолвки тревожили девиц Деруик, а Яспера просто терзали: ему, с его пытливым умом, нестерпимо было сознавать, что у старшего брата есть от него тайны. И однажды вечером, ощутив прилив вдохновения, младший решился задать вопрос, который вертелся у него на языке:

— Кстати, а что там у тебя вышло с ректором? Почти неделя минула после вашей встречи, а ты так ничего и не рассказал!

Харриет, которой тоже хотелось это узнать, навострила уши, но старший брат от ответа уклонился:

— А что ты хочешь услышать? Мы с Паулюсом встречаемся, он держит меня за своего человека и уже говорит мне «ты».

— Значит, ты и потом с ним виделся? — не отставал Яспер.

Но Виллем, не ответив, продолжал:

— Завоевать его доверие — дело непростое, ни за день, ни за неделю не управишься, нужно время… Думаешь, так легко стать другом ректора? Ты хоть представляешь себе, сколько мужчин и сколько женщин добиваются его благосклонности?

— Догадываюсь, и все же…

— И все же лезешь ко мне то с одним, то с другим, вечно чего-то домогаешься, споришь и противоречишь! Ты что — в городской милиции [13]состоишь? Кто тебе дал право дергать людей почем зря? Впрочем, ты уже в школе был упрямцем и приставал ко всем до тех пор, пока не дознаешься, какой фрукт Ева надкусила, грушу или яблоко, и шел ли в раю град! Сделай одолжение, мальчик, оставь меня в покое!

Яспер на всякий случай прикрылся локтем.

— Потише, братец! Я всего-навсего спросил, что нового! В конце концов, вся семья хочет знать, как прошла встреча! Разве ты ходил к ректору не по совету отца?

Виллем не мог не признать его правоту.

— Да, Яспер, но отец сейчас очень далеко, править нашей лодкой некому, и я не могу отчитываться за каждый взмах весла! Разве вы сомневаетесь в том, что я стараюсь ради вашего блага?

Младшего брата эта вялая речь старшего в собственную защиту не удовлетворила, и он спросил опять — уже более мягким тоном:

— Откуда взялась луковица, которую ты принес в дом и с тех пор так странно разглядываешь?

Братья уставились на луковицу, которой Фрида нашла наконец место: положила ее в чашечку, а чашечку поставила среди других диковин, предметов неопределенного назначения и случайного применения — тут были несколько медальонов, пустая колба от песочных часов, устричная раковина, чернильница с засохшими чернилами, обрывки ниток и ключи, не подходившие ни к одному замку.

Правду сказать, ректорский подарок до того причинил служанке немало хлопот. Не зная, зародыш какого, съедобного или несъедобного, растения эта луковица в себе содержит, Фрида поначалу отнесла ее в кладовую с провизией, а там задумалась, в какую корзину поместить — с капустой? со свеклой? с луком? «Сварить ее — вот и не придется дальше беспокоиться, куда ее деть! Почем знать, может, в виде приправы к бульону она и сгодится?»

Вскоре Яспер увидел, что служанка взялась чистить луковицу и вертит ее в руках, толком не понимая, ни куда втыкать нож, ни сколько срезать. Вовремя вмешавшись, он остановил Фриду:

— Погоди минутку! Разве ты уверена, что эту луковицу едят?

— Нет, сударь, я вообще понятия об ней не имею!

Дабы окончательно спасти луковицу от кастрюли, младший брат обратился за разъяснением к старшему.

— Конечно, никто ее не ест, — ответил Виллем, — это же цветочная луковица.

— Цветочная? Слышишь, Фрида? Она цветочная и не годится для супа!

— Но ведь едят же засахаренные орхидеи! — некстати напомнила Харриет.

Разрешила этот запутанный вопрос старшая сестра:

— Луковица тюльпана на вкус напоминает горький каштан, и под языком от нее остается привкус плесени. Правда, если такие луковицы запечь и приправить постным маслом с уксусом, еда получается сносная, но больше они ни на что не годятся… Я это слышала недавно в валлонской церкви. [14]Пастор посвятил целую проповедь еде и питью, опасаясь, как бы с наступлением зимы оголодавшие крестьяне не начали кормиться цветами и у них не разболелись бы животы.

— Разве не удивительно, сколь велики познания этих ученых барышень? — насмешливо заметил Яспер. — Раньше их обучали шить да стирать, а теперь они даже о ботанике рассуждают!

Потратив целый час на раздумья о том, какое применение можно найти для не вылупившегося из своей скорлупки цветка, служанка не нашла никакого, тогда-то и поместила ее в чашечку, где благоразумно и позабыла.

Зато Харриет никак не могла успокоиться.

— У нас дома совсем нет цветов — всего каких-то несколько букетов — зато у нас тут пропадает луковица очень, может быть, редкого растения!

Яспер попытался обратить все в шутку — на слова младшей сестры он всегда откликался именно так.

— Харриет, куда подевался твой здравый смысл? Столько хлопот из-за простой луковицы, какую можно купить на городском рынке за несколько стёйверов! [15]

— Да просто я люблю все красивое! — оправдывалась младшая сестра, теребя уложенные надо лбом косы. — И потом, разве ты не знаешь, что наши соседи сажают цветы у своих домов, а зимой, когда живых цветов нет, просят художников их нарисовать? Я недавно видела у моей подруги Сольвейг прелестную маленькую картину: несколько тюльпанов, ирисы, нарциссы и рябчики [16]— все это в хрупкой вазе китайского фарфора с узким горлышком… Глаз не оторвать!

Брат презрительно выдвинул нижнюю губу:

— Да ну, сейчас везде можно увидеть такие холсты… До самых границ Зеландии не найти ни одной хижины, где стену из просмоленного дерева не украшали бы какой-нибудь «Натюрморт с цветами» или какая-нибудь «Аллегория весны»! И крестьяне, у которых на обед нет ничего, кроме мидий и жареного лука, еще и хвалятся своими картинками! Ты этим людям намерена подражать?

Харриет упрямо скрестила руки на груди — в детстве она всегда так делала, когда ей чего-нибудь не разрешали, например, кататься на коньках по замерзшей реке или выщипывать мякиш из хлеба.