Младший брат заметил, что гостя этот вопрос позабавил.

— Собственно школы, Виллем, никакой и нет… Искусство выращивать тюльпаны и умение торговать ими постигают, как говорится, на практике! Как только ты усвоишь, какой цветок называют перистым, о каком говорят, что он с подпалинами, какая разница между пестрым тюльпаном и крапчатым, и сможешь безошибочно отличить Centen от Oudenares — считай, твое образование завершено! Но даже и сейчас, поскольку наши дела идут хорошо и прибыли от торговли все возрастают, мы будем рады видеть вас и вашего брата своими компаньонами.

— Вы это сделаете?

— Почему бы и нет? В конце концов, наши семьи давно связаны между собой! Если отцы воевали плечом к плечу — сыновьям сам Бог велел трудиться рука об руку!

— Какое великодушное предложение! Господин Паулюс, господин Элиазар, вы — наши добрые гении! Чем отплатить вам за такую доброту?

— Пока старайтесь продавать как можно больше тюльпанов, а там — как знать… Возможно, будущее свяжет нас куда более тесными… я бы сказал… кровными узами.

— Вы имеете в виду брак? — перевел Яспер, поглядев на Петру, которая глаз не сводила со своего веера.

Паулюс, не подтвердив словами его догадки, откинулся на спинку кресла с таким видом, будто ему доверен пикантный секрет молодой пары. Элиазар же пялился на девушку с улыбкой, выдававшей мерзкое и оскорбительное для младшего из братьев вожделение.

Тут принесли главное блюдо, и внимание сотрапезников сосредоточилось на нем. Едва Фрида приподняла тяжелую крышку, они перестали видеть друг друга за облаком обжигающего пара. В пряной подливе olipotrigo, вперемешку с эндивием, артишоками и крупными каштанами, плавали куски говядины, баранины, свинины, телятины и мяса каплуна — это было лучшее из всего, что не слишком изысканная фламандская кухня могла предложить за праздничным столом высоким гостям.

Дождавшись, пока ректор подаст пример, взялись за ложки и все остальные. Поскольку серьезные дела были улажены, ужин завершился в полном молчании и при взаимном равнодушии двух семей — им больше нечего было обсуждать. Один Элиазар, считая, что Петра теперь в сговоре с ним, время от времени отпускал шуточку в ее адрес, и девушка притворно смеялась. Расстались с восходом луны, утомленные и сытые.

Стояла жара, какой никто в Соединенных провинциях не только что не помнил — никто даже не слыхивал о такой. Хотя август еще не закончился, на лозах уже вызревали грозди винограда, обещая к столу, кроме ягод, еще и вино, которого прежде в Голландии не делали. Море кипело в берегах, словно суп в котле. Ни малейшего дуновения, чтобы сдвинуть с места парусные повозки на песчаных отмелях Катвейка. Замерли мельницы на равнине, не было ни одной морщинки на зеркальной глади каналов…

Нестерпимый полуденный зной гнал людей из дома: почтенные обыватели, хватая ртом воздух и даже не пытаясь причесать взмокшие волосы, выскакивали на улицу, хозяйки бросали все домашние дела — вытерпеть такую духоту им было не по силам. К привычным городским запахам прибавился новый — едкий, нездоровый, и это непонятное зловоние будоражило умы:

«Солод заплесневел! Давайте сожжем урожай!» — кричали одни, принюхиваясь к пиву. «Нет, это сыворотка сворачивается!» — уверяли другие и, призывая окружающих в свидетели, показывали отбеленные сывороткой манжеты или воротник — вот, смотрите — ведь далеко не такие яркие, как обычно!

Все или почти все, за исключением разве что трактирщиков и зонтичных мастеров, были жаре не рады. Для некоторых она даже стала бедствием, из-за которого им куда тяжелее доставался кусок хлеба, — например, для садовников или сторожей на плантациях, которым приходилось без передышки поливать посадки. А суконщикам зной грозил разорением — у них теперь никто ничего не покупал, поскольку в такую погоду хочется не одеваться, а сбросить с себя и то, что есть. Деруикам, которые были и тем, и этим, вернее, оставаясь суконщиками, примкнули и к садоводам, летом 1635 года тоже казалось, будто они попали в чистилище.

Семейное предприятие ощутило на себе последствия зноя с первого же дня. Никому не хотелось под палящим солнцем шить себе новые камзолы и юбки. Возможные покупатели проходили мимо, нимало не интересуясь новинками и не обращая внимания на весьма соблазнительные скидки. Ну и пусть утрехтский бархат отдают за полцены, а брабантское кружево предлагают и вообще за бесценок! Дамы просто-напросто ни того, ни другого не хотели…

«Веера и шелковый газ!» — вот чего они требовали у приказчиков, расхваливавших льняные или плотные хлопковые ткани.

Мало того что обстоятельства были затруднительными — еще и Виллем ван Деруик оказался никуда не годным управляющим. Руководить людьми он не умел и, желая, чтобы подчиненные его любили, то давал им волю и проявлял снисходительность, то — когда выяснялось, что заказы не выполнены, а покупатели недовольны — резко менял манеру обращения, превращаясь просто-таки в деспота. В результате служащие его возненавидели, а торговля, которая и без того едва теплилась, совсем зачахла. Вместо прибыли накапливались долги, небольшие сбережения семья проела всего за каких-то два месяца, и лавка не разорилась окончательно лишь благодаря постоянным клиентам, тем, кто вот уже двадцать лет покупал ткани у «Корнелиса ван Деруика и сыновей, торговцев сукном», не зная даже имен их конкурентов. Вот только поддержка в таких случаях слишком дорого обходилась: один просил о кредите, другой — о скидке, третий — о добавке за те же деньги, так что торговали Деруики в это время по большей части себе в убыток.

Яспер, назначенный счетоводом, сильно тревожился:

— Братец, мы же вот-вот разоримся! А ты знаешь, что в этой прекрасной стране несостоятельных должников приговаривают к каторжным работам!

— Не бойся! Мы успеем сбежать до того, как Desolate Boedelskamer [21]узнает о наших неприятностях… а убежище банкротам в Вианене [22]и Кюлемборге [23]дают всегда!

— Мне не до смеха, Виллем! Положение очень серьезное, — настаивал младший брат, покусывая перо, которое только что обмакнул в красные чернила.

— Ну, так давай рассчитаем кого-нибудь из приказчиков или даже обоих! Мы платим этим бездельникам по двенадцать стёйверов в день!

— Надо бы у отца спросить… Да и кто будет работать, если мы выгоним приказчиков?

— Приставим к делу сестер!

— Сомневаюсь, что это понравится покупателям.

— Значит, закроем лавку. Тем более что сукна никто не берет — кому оно нужно в такую жару?

— Через три месяца наступит зима…

— За три месяца мы так обеднеем, что готовы будем слопать пряжку от туфли! Вот что, Яспер, хватит терять время! Занимаясь тряпками, мы отнимаем его у тюльпанов!

Младший брат раздраженно захлопнул крышку чернильницы. Наставил на старшего растрепанное перо, потом сунул его за ухо, как скрипачи делают со смычком.

— Тюльпаны, тюльпаны… только это от тебя и услышишь, хотя недавно ты и слова-то «тюльпан» выговорить не мог! Между прочим, кормит нас пока что лавка!

— Вот и оставайся в ней, если хочешь. А я намерен распрощаться с этим сукном, с этими занудами-покупателями и с этими желтыми счётами.

Старший брат сдержал слово. Назавтра же он явился к ректору в наряде, который счел подходящим для торговца тюльпанами — или, как ему самому больше нравилось себя называть, «подмастерья-тюльпановода». Собственно, к обычной его одежде прибавились лишь клеенчатый фартук для защиты от грязи и плетеная шляпа — прикрыть на плантациях голову от палящего солнца.

Для начала Паулюс снял с него фартук, затем выдал ему вместо шляпы другой, менее деревенский головной убор и, наконец, объяснил, что произошло недоразумение. Он собирался отправить своего ученика отнюдь не в поля, где бы тот в полной безвестности выращивал цветы, а в таверны — привыкать к торговле луковицами. Виллем запротестовал: он хочет знать о тюльпанах все, разве можно продавать цветы, если сам не сажал луковицу в землю, не стерег ее сон, не следил за ее ростом.