Все четверо в один голос запротестовали, но взволнованный собственной речью отец поднял руку, призывая их умолкнуть, и нотариус счел необходимым, в силу своего возраста, повторить его жест.

— Придется вам смириться с этим невезением: ваш удел — великое имя, но малые средства, тогда как в торговой стране лучше было бы наоборот! Многие харлемские регенты [6], которые живут на широкую ногу и раскатывают в каретах, — сыновья мельников и прачек, это и по их выговору слышно. Ваше богатство не столь осязаемо, ваша сокровищница полна не золотом, а ученостью и разумом. Сколько найдется девиц, способных читать и считать так, как вы, мои нежные доченьки? Сколько юношей говорят по-гречески и играют на лютне так, как вы, достойные мои сыновья? Никому не позволяйте говорить, что эти познания ничего не стоят, именно они и отличают человека от скота: разве это человек, если он только и умеет, что пьянствовать и вести торговлю, но не знает, как правильно написать собственное имя!

Речь Корнелиса оказалась долгой, и слов в ней было, возможно, больше, чем этот молчун произнес за всю свою жизнь. Один из писцов — тот, что держал графин, — не раз успел подлить гипокраса в протянутые ему кубки, другой то и дело поднимал через окно подвешенный на веревке поднос с грудой теплых вафель… Внезапно торговец стукнул по столу ножкой своего кубка-раковины, и раздался чистый звон, будто ударили в медные тарелки.

— Перехожу к главному, дети мои, — объявил Корнелис, — знаю, что вам не терпится. К тому же и у метра Мостарта каждая минута на счету, было бы невежливо злоупотреблять его временем.

Нотариус, глаза которого в это мгновение были обращены к большим конторским песочным часам с рассчитанной на три часа и уже полной на четверть колбой, проявив вежливость, перевел взгляд на клиента.

— Я рассказал о нашей семье, о ее трудах и невзгодах. В немногих словах я напомнил историю ван Деруиков — подчас трагическую, нередко горькую, и иным давшую повод называть нас проклятыми. Глупые слухи! — воскликнул Корнелис, взмахнув рукой так, будто отгонял эти слухи. — Глупые и почти уже опровергнутые! Ибо сегодня нам дана возможность прекрасным деянием смыть прежние обиды, победить на том поле, где прежде терпели поражения, вознести имя нашего рода на такую высоту, на какую не удавалось поднять его никому. Мы с вами, сыновья мои и дочери, стоим на пороге славы!

— Отлично сказано! — выкрикнул разгоряченный вином Виллем.

Он весело поднял кубок, потянулся с кем-нибудь чокнуться, но ни Корнелис не сделал ответного жеста, ни Яспер с сестрами не решились произнести тост. Впрочем, младший из братьев не разделил и отцовского пыла.

— Откуда же взялась такая возможность? — равнодушно, как осведомляются о здоровье дальнего родственника, осведомился он, отправляя в рот очередную вафлю.

— Ее дает нам открытие американских земель!

Неожиданный ответ сопровождался выразительным жестом: рука Корнелиса указала на окно — так, будто за стеклами простирался океан, и взгляды детей невольно устремились туда, даже писари дружно повернули головы в ту сторону, правда, сейчас же и упрекнув себя за глупость.

Корнелис, ведя пальцем по поверхности земного глобуса к берегам Нового Света, изложил свой план. Поговаривали, будто голландский статхаудер [7]вербует желающих заняться сахарными плантациями в Америке.

Отобранные у португальцев прибрежные плантации порождали самые безумные надежды. Людям казалось, что девственные земли Бразилии подарят им все, чего они не смогли получить по эту сторону океана. Холостяк рассчитывал на женитьбу, бедняк — на богатство, даже калеки ждали, что в прекрасном климате, где лианы растут прямо на глазах, и у них появятся недостающие конечности. Их грезы были подобны бескрайним неразведанным джунглям, о которых одни картографы говорят, что они где-то смыкаются с Западом, другие — что резко обрываются на краю света.

Корнелису тоже хотелось туда. Чем он там займется? Он сам пока не знал, но верил, что его коммерческим дарованиям, особенно в области торговли сукном, найдется применение. Четырехкратная прибыль — самое меньшее, на что рассчитывают торговцы колониальными товарами, а он получит с каждого вложенного гульдена по семь и быстро сколотит огромное состояние. Колониям требуются способные люди? Он будет среди них! Разве у соседа не распух кошелек — да и брюхо заодно, — едва он ступил за землю Нового Света?

— Стало быть, вы уезжаете в Бразилию? — уточнил Яспер.

— Уезжаю.

— Торговать сахаром?

— Чем придется. Но сахар мне подходит, потому что государство гарантирует сохранность вложенных в него средств.

— И когда же вы отправляетесь в путь?

— Через несколько дней. Я уже заказал место на судне.

Дети хором ахнули.

— Помилуйте, батюшка, в ваши ли годы бороздить океан! — воскликнул младший.

— Отчего бы и нет, я ведь катаюсь на коньках по харлемским каналам.

— Некоторые в колониях умирают…

— …а другие здесь ломают себе шею, свалившись со ступенек паперти!

Яспер не сдавался:

— Отец, я обязан уважать вас. Но подумали ли вы о том, в каком затруднительном положении оставляете нас, решаясь на это путешествие? Матери нет в живых, сестры совсем еще юные, Виллем работает с вами, а я учусь. Что станет с вашими детьми, если вы уедете на много месяцев, а может быть, и лет?

— Хватит, Яспер! — Виллем от возмущения даже топнул ногой.

Братья смерили друг друга взглядами, можно было подумать — сейчас они подерутся, но старший, решив, видимо, пренебречь словами младшего, принялся утешать Корнелиса:

— Не беспокойтесь, отец, ничего с вашими детьми не случится. Во-первых, у нас есть Фрида, хорошая служанка, которая справится с домом не хуже вас. Как вчера у нас были горячая похлебка и чистый пол, так и завтра похлебку холодной не подадут и пол немытым не останется… И потом, старший из ваших сыновей — уже мужчина! На меня возложены обязательства, и, можете быть уверены, я их выполню! Я позабочусь о семье и о нашем имуществе, как и положено первенцу, если родители не в силах этим заниматься.

Услышав последние слова, произнесенные безо всякого злого умысла, Корнелис, тем не менее, нахмурился:

— Дети мои, то, что я слышу, меня огорчает… Вы говорите только о своей учебе и о хозяйстве, только об уборке да о готовке! Неужели вы не способны оценить, насколько вам повезло? Неужели не понимаете, что начинается новая жизнь, и она отличается от старой, как полдень от полночи? Почему вы беспокоитесь о деньгах, когда я твердо пообещал разбогатеть и обязуюсь, когда буду там, щедро делиться с вами своими доходами? Разве я жестокий отец, разве брошу вас в нужде? Вы должны верить мне! Я уезжаю от вас ненадолго, и выгода от моей поездки будет огромной. Когда-нибудь вы благословите тот день, в который я решился на это предприятие!

Вера самого Корнелиса в грядущую удачу была так незыблема, что он потребовал немедленно составить завещание и распределить в нем будущую прибыль. Пока еще призрачные богатства оказались уже им расписаны. Треть денег пойдет на ремонт дома, который хоть и занимал видное место в богатом квартале, однако вот-вот грозил рухнуть. Другая треть — на уплату долгов: у семьи было немало кредиторов. Остатка же вполне хватит на приличную ренту для всех четверых. Составленное таким образом завещание не только предотвращало возможные раздоры, но и — все это почувствовали — предусматривало возможность несчастного случая вдали от дома, способного слишком рано лишить детей отцовской опеки.

— Жребий брошен! — воскликнул Корнелис, отнимая дымящееся кольцо от восковой печати — Вы — мои законные наследники, и вам предстоит отхватить свой кусок от пирога американского изобилия!

Подпись под завещанием послужила еще одним поводом сдвинуть кубки и набить рот сластями, и все же никто, кроме развеселившегося от вина Виллема, не радовался. Он один пылко и искренне поддерживал отцовские намерения, и его одного купец вскоре поманил за собой. Отец и сын уединились в прихожей.