— Приданое? — Виллему показалось, что он ослышался.

— Именно приданое, а как же! Разве не положено возместить человеку ущерб, когда он женится, разве не положено чем-нибудь компенсировать жениху потерю свободы?

— Положено, конечно, только я думал… наша связь…

— А что — «связь»? Неужели ты откажешь мне в таком мизерном подарочке? Для Деруиков это был бы позор, для меня — оскорбление! Только нищие не дают приданого своим дочерям… или сестрам! Скупясь на приданое, ты свидетельствуешь либо о крайней своей нужде… либо о предельной низости!

— Вы правы! — согласился Виллем, которого последний довод сильно задел.

И с тех пор воздерживался от объяснений на эту тему.

Теперь, когда главы семей обо всем договорились, следовало поинтересоваться мнением ни о чем пока не подозревавшей Петры — вернее, вежливо известить ее о принятом решении, приправив это такой обходительностью, чтобы девушке и впрямь показалось, будто с ней советуются. Выполнение столь ответственной задачи взял на себя Паулюс, думая — и не без оснований, — что возражать постороннему человеку труднее, чем родному брату.

— Только не ждите, что все получится само собой, — предупредил его, тем не менее, Виллем. — Петра твердолобая, и ум у нее неподатливый. Мои сестрицы потратили все свои юные годы на чтение, и им кажется, что истина — в книгах. Кроме того, обе эти болтуньи метят в доме на место мужчины и уж точно будут оспаривать все — вплоть до приказов мужа!

Регент, услышав такое несуразное предположение, расхохотался, потом ласково похлопал Виллема по руке.

— Об этом можешь не беспокоиться… Сколько лет твоим сестрам? Старшей восемнадцать?

— Почти половина жизни прожита…

— Да будет тебе! Ты же говоришь о молоденьких девушках, а они все равно что глина в руках горшечника. Твое дело — придать им форму, прежде чем в печь засунуть!

На последнем слове Паулюс сделал ударение, по-особенному его растянув, и Виллем почувствовал тут непристойный намек, смысла которого не сумел разгадать. Ему не хватило сил ни на то, чтобы возмутиться, ни, тем более, на то, чтобы присоединиться к игривому веселью ректора. Впрочем, тот быстро успокоился, и только в горле у него словно перекатывался хрипловатый смешок.

— Ладно, дружок, с Петрой предоставь действовать мне: с женой я двадцать с лишним лет худо-бедно управляюсь, так что имею некоторое представление о том, как устроены эти создания и как надо с ними обращаться… Скоро я навещу твою сестрицу и, поскольку она любит рассуждать, воззвав к ее разуму, объясню, насколько ей выгодно стать женой моего сына, а не чьей-то еще… В пользу именно такого выбора есть доводы, которые просвещенный ум не станет опровергать.

Перейдя от слов к делу, регент разработал план и приступил к его осуществлению, надеясь если не сломить, то, по крайней мере, ослабить сопротивление будущей невестки.

Берестейн даже не подумал предупредить о своем приходе. Он явился на Крёйстраат в обеденный час и уселся в кресло Корнелиса с таким видом, словно занимает его по праву. Братья Деруик, вступившие с регентом в сговор, нашли предлог удалиться незадолго до его появления, то есть мужчин в доме не осталось, и многие фламандки при таких обстоятельствах сочли бы, что честь их в опасности. Фрида взволнованно осведомилась, не надо ли поставить гостю прибор на случай, если господин регент пожелает разделить с барышнями трапезу. Тот ответил, что здесь все свои и потому не надо ради него беспокоиться, однако, когда тарелка была принесена, с большим аппетитом умял все, что в ней было, потом еще два раза ее наполнял и столько же раз опустошал, выдув попутно три кувшина драгоценного черного вина [40], каждый — одним духом.

Сестры молча наблюдали за незваным гостем, не понимая, следует ли выставить его за дверь или принимать со всей любезностью, подобающей гостю званому. Выбор должна была сделать старшая из сестер, но она, ошеломленная внезапным вторжением, ничего не могла решить и в тревоге ждала объяснений. В последний раз, когда вот так же в их дом внезапно ворвался мужчина — это был сосед, и это было одиннадцать лет назад, — он принес весьма печальную весть о смерти Магды ван Деруик: стражник, по словам соседа, только что вытащил несчастную жену Корнелиса и мать четверых его детей из зажавших ее створок шлюза. А вдруг и сейчас что-то случилось? Петра глаз не сводила с Паулюса, готовая к самому страшному, но это не мешало девушке внимательно изучать гостя.

Оказалось, что вблизи господин ван Берестейн выглядит менее представительным. Раньше Петра всегда видела его только стоящим и с расстояния в несколько шагов, так как подходить к знатным особам ближе считала непристойным. Его плащ из дорогого сукна, его заложенный по кругу складками широкий воротник, его мягкие сапоги с раструбами, над которыми пенились кружева, производили наилучшее впечатление, а рапира, приподнимавшая край накидки под хорошо продуманным углом, превращала эту накидку в подобие роскошного павлиньего хвоста.

Сегодня все было по-другому. Оттого ли, что он сидел за столом куда ближе, чем обычно, и его огромный нос предстал сотрапезникам во всем своем омерзительном величии, оттого ли, что он ел — само-то по себе занятие довольно заурядное, но когда при этом по лицу едока течет пот и изо рта воняет, впечатление создается не из приятных… в чем бы ни была причина, Петре гость показался совершенным уродом, и его тщательно продуманный наряд, по ее мнению, нисколько этого уродства не смягчал.

Наконец он насытился, знаком велел Фриде убрать его тарелку и положил локти на стол, не обращая внимания на лужу вина прямо под рукавом. Подбородок у регента был слегка запачкан супом, но он и не подумал его вытереть, а вместо того схватил кувшин и вылил себе в горло остаток вина, добавив брызг на лицо и одежду. «Что за дикарь?» — ужаснулась служанка, подхватив со стола пустой кувшин, а Петра, боясь, как бы затянувшееся молчание не подвигло гостя на новые бесчинства, решилась заговорить:

— Сударь, наверное, вас привело к нам какое-то дело? Какое же?

Паулюс, который за все время обеда ни разу не посмотрел на сестер Деруик, поднял глаза, и взгляд его, встретившись со взглядом Петры, прилип к нему, как присасывается к коже банка.

— Какое дело? Черт возьми! Да конечно же, ваше замужество!

Петре показалось, что слова эти прозвучали на чужом языке, и она попросила разъяснений, что и дало Паулюсу повод произнести заготовленную им заранее долгую речь. Составлял он эту речь, призвав на помощь все силы своего ума, но еще больше помог ему опыт торговли цветами: уж чему-чему, а заманивать покупателей он за долгие годы научился! Тут ведь всего-то и надо было, что спрятать в прелестном букете несколько стеблей с шипами и несколько увядших венчиков, вид которых мог бы и отпугнуть. Паулюс, надо сказать, с задачей справился блистательно, и хотя словесный поток, обильно лившийся до тех пор, пока не пересыпался весь песок в часах, едва не погрузил слушателей в сон, регента это не смутило. Заключение его речи, подкрепленное ослепительными улыбками и широкими жестами, было подобно бенгальскому огню:

— Не правда ли, вы и сами видите, в какое выгодное положение поставит вас этот брак? Элиазар обладает всеми достоинствами, необходимыми супругу, а на других, менее явных, зиждется его обаяние. Вот потому он считается одним из самых заметных молодых людей не только Харлема и Голландии, но даже, смею утверждать, всех Соединенных провинций!

На лице Петры было написано столь явное недоверие, что ректору пришлось — на манер уличного торговца — выкладывать достоинства своего товара одно за другим, расписывая каждое в отдельности:

— Смотрите сами! Элиазар высокого роста, он хорошо сложен, он крепкий и сильный. Здоровье у него цветущее, ум живой. Собратья по ремеслу очень его уважают, они даже именуют Элиазара «магистром тюльпанов», хотя наше товарищество не подчиняется правилам обычных гильдий и никаких степеней у нас не существует. И, наконец, я назначил его своим единственным наследником, а стало быть, после моей смерти… — ректор потрогал шею, будто там росла страшная опухоль, приближавшая его кончину, — …вы получите приличное состояние!