Не все мы узнаем его, нашего Варга. Ему двадцать три всего лишь, но рассудительностью герцог подобен мудрому друиду, и сам Вотан, пожалуй, мог бы подучиться у него. Нас удивляет то, как быстро герцог может принимать решения. В иное время мнится мне, он волен зреть грядущее.

Однажды я спросил его об этом, и герцог рассмеялся: «Я варвар и сын варвара, я рыцарь, не колдун. Но из знакомства с колдунами настоящими усвоил главное: если ты хочешь победить, познай сначала своего врага, затем себя, и мир, в котором вы живете!».

О колдунах Ульпинах он часто вспоминает, даже цитирует обоих, Марка, главного, и второго, Януса. Приходится признать, эти злодеи много полезного дали ему, а значит, и нам. Я говорю: «злодеи», потому что ненавижу колдунов. У них оружие, против которого немощен мой славный меч. И чем колдун сильнее, тем больше его власть над человеком. Они хотели нас поработить, Ульпины. И герцог это тоже понимал. Он говорил мне по секрету, когда еще ублюдки были живы: «Ульпины — амореи, которые не любят прочих амореев. Поэтому Ульпины мне нужны. Но, будь я проклят, если позволю этим крысам когда-нибудь владеть собой!».

Мы — я, государь и Доротея, то есть те трое, кто знал о них, — рады, что их больше нет. Мы справимся без злого колдовства. Отеческие боги не раз выказывали нам благословенье. Помню, как сам Донар спас молодого государя от лютой казни — это ли не первая милость богов?! А после, когда враг изгнал нас из Нарбонны, молот Донара явился в ночном небе и вдохновил нас на борьбу. Пока была война, и Фрея нам являлась, и проныра Локи, и даже волк Фенрир, чтобы упрочить наши души. Вот истинные боги, с нами!

К несчастью, Доротея в них не верит. Ну что с нее возьмешь, ей с детства иереи промывали душу. Но Доротея полюбила нашего владыку, почувствовала вкус свободы, постигла, чем галльский рыцарь отличается от аморея, — и выбрала свою судьбу, нас выбрала, то есть его, нашего Варга, а не лукавого отца.

Сперва мы сомневались в ней, а больше прочих сомневался государь.

«Не может, — говорил он мне, — дочь княжеская так просто в нашу превратиться». И верно, просто: любовь, одно лишь слово, а как много!

Доротея ему не только жена. Ее он слушает, хотя и не принято это у нас. Бывает, снятся ей диковинные сны, и в снах ее много полезной мудрости содержится. Мы это сохраняем в тайне, чтоб остальные не подумали, мол, герцога жена — колдунья. Ее все любят, за красоту и преданное сердце, нам нужно этим дорожить. Да и не только этим: расскажу.

Однажды я услышал между ними разговор. Случайно это вышло: я спал, они шептались, и я пробудился; я, как оруженосец, всегда обязан подле государя быть. Так вот, она ему сказала:

«Пока отец мой знает, что я с тобой, можешь не ждать убийц».

«Не верю твоему отцу, — ответил герцог. — Он низкий человек. Таким я называю всякого, кто от детей отрекся. Предавший собственную дочь способен на любую гнусность».

«Отец мой очень сложный человек. По-твоему, он воплощение злодея. И это правда. Правда, да не вся… Когда-нибудь я расскажу тебе, что он со мной творил. Нет, не сейчас… еще не время! Сейчас ты должен осознать другое: отец мой меня любит. Эта любовь странная, но она живет.

Пойми, в душе он не отрекся от меня; я так считаю. Он передал меня тебе.

Корнелий знает, ты защитишь меня. Но если что со мной случится…».

«Я не боюсь его, родная, и ничего с тобой не будет».

«Пойми, он очень страшный. Наше счастье, что у власти София. Если отец вырвет у нее власть, он заберет меня обратно, чтобы любить, как прежде любил».

«Я не отдам тебя!».

«Если он чего-то очень хочет, он не останавливается ни перед чем. Но я тебя не оставлю. Пока мы вместе, он тебя не тронет, мой любимый».

«Ты это говоришь из жалости?».

«Ну что ты, и в мыслях не было такого!».

«Теперь запомни, Дора: ты со мной не как заложница для твоего отца, а как моя жена. И я сумею защитить тебя, чего бы он там не задумывал, злодей!».

Вот так ответил герцог, настоящий рыцарь, — и, право же, в этот момент я сам не удержался, похвалил обоих. Еще подумал я тогда: против такой любви злодей не страшен!

А все ж таки как славно, что заправлять у амореев Юстина станет: сентиментальную девицу мы обхитрим скорее, чем одолеем злобного Корнелия!

Насчет Юстины герцог как-то объяснил: «Она многому научила меня.

Главное, она научила меня понимать врага. Понимание, помноженное на ненависть, даст силу одолеть врага. Даже такого, как она и ее алчная Империя».

Никто не заберет у нас свободу, ни умная Юстина, ни хитрый Марцеллин, ни кто другой из амореев! …Шел снег. Белые хлопья ложились под копыта наших лошадей. Я задрал голову вверх, туда, откуда сыпались они, и еще успел подумать, как славно, что этот чистый белый снег больше не будет топтать сапог проклятого легионера. Я это успел подумать — и в тот момент увидел чудо. Я увидел его первым!

— Смотрите! — воскликнул я. — Сам одноглазый Вотан приветствует нашу победу!

Все посмотрели вверх и тоже увидели это чудо. В небесной вышине верхом на восьминогом Слейпнире парил и потрясал копьем Гунгнир, приветствуя нашу победу, владыка Вальхаллы, а на плечах его сидели два мудрых ворона, Хугин-Мысль и Мугин-Память…

Тут взгляд мой обратился к герцогу. Я обомлел. Его лицо вмиг стало белым, как этот свежий снег. Кругом нас радовались наши друзья, красавица Доротея показывала маленькому Свенельду великое чудо, — но мой отважный государь сидел на лошади, как пикою пронзенный, кудри его вороные стояли дыбом, глаза выкатились из орбит, точно не бога истинного увидел он, а чудище какое или мертвеца, восставшего из царства Хель…

И я услышал странные слова, которые срывались с его вмиг посеревших губ:

— Они… они живые!.. Аэросфера и корабль… Мое бегство… Мое спасение… И эти сны!.. Это они, они… опять, опять они!

Я вдруг постиг, о чем подумал он, и свет померк перед глазами: мне против воли припомнилась ночь в раннем детстве, когда пьяный отец упрятал меня в глубокий погреб, полный страшных крыс. Помню, сидел во тьме кромешной, забившись в угол, и видел в этой тьме голодные глаза, тысячи красных огоньков, и ждал, когда проклятые твари набросятся на меня…

Но крыс не оказалось там, я отсидел и вышел; с тех пор я ненавижу крыс… Уж лучше б я столкнулся с тварями тогда; быть может, теперь бы знал, как сладить с этими, в людском обличии…

— Они вернулись… нет, никуда не уходили… душа моя потребна им!.. — шептал мой светлый герцог.

А одноглазый Вотан парил средь хлопьев снега и потрясал своим копьем.

В отеческих богов не верил больше я. Их нет, дозволивших такое.

Есть только мы, наши исконные враги — и крысы, которые питаются враждой.

— Какое удивительное чудо, — услышал я вдруг дрожащий от волнения голос Доротеи. — Я впервые вижу настоящего бога! Его, кажется, Вотаном зовут?

— Это не бог, — глухо сказал я. — Это…

Я осекся, встретив пронзительный взгляд герцога.

— Да, это Вотан, — кивнула Доротея, — нет никаких сомнений! А ты о ком подумал, благородный друг?

Она прежде никогда не называла меня так, а только по имени…

— О крысах, — признался я.

Мой друг и господин, как видно, собою овладевший, звучно расхохотался, но показалось мне, что смех его тяжел, не от души идет, а от душевного страдания… Я, впрочем, тут же перестал об этом думать, поскольку герцог повелел мне рассказать историю о Вотане и сыне Вотана Донаре.

Я говорил, а Доротея слушала, и Свенельд тоже, хотя навряд ли понимал.

Что же до Вотана Одноглазого, то скоро сгинул он.

Когда я закончил, Доротея устремила на меня свой ясный взгляд и мечтательно промолвила:

— Ах, какие были герои! Какие были чудеса!

— Еще и не такие будут чудеса, — пробурчал мой государь. — А что до тех героев… похоже, нам придется превзойти их.

— Я верю в тебя любимый, — сказала Доротея. — Тебя великая победа ждет, и… — …Ойкумена содрогнется от моих шагов, — закончил герцог.