— А вы, спеша ко мне, не слышали, о чем толкуют ваши избиратели?

— Какое отношение это имеет к делу?

— Непосредственное. Вам нелегко будет убедить священный суд, что ваш Андрей — не еретик.

— Не слышал большего абсурда! — со смехом возгласил Кимон. — Ну что же, если вам угодно, затевайте суд! Мы оправдаемся, а со своей стороны докажем, что вы оклеветали сына моего Андрея. А может, и докажем больше, — с угрозой в голосе добавил он.

— Поймите, — смиренно молвила София, — мне нечего терять. Вы с Марцеллином обманули меня, лишили власти, мне стыдно появиться в мундире логофета, — я теперь никто! Я, прямая и единственная наследница имени и подвигов Юста Фортуната, — никто! Много ли проиграю я, если проиграю суд? Вы взвесьте, сколько проиграете вы, если проиграете суд!

— Это не более чем блеф, — презрительно усмехнулся Кимон. — Я не боюсь ни вас, ни вашей мести, ни суда. Да где же это видано, чтобы наш справедливый суд приговорил народного избранника по вздорному навету! Ужели вы не представляете, какое будет возмущение народа, если предположить, хотя бы на миг, что это вдруг случится?! Сегодня народ на вашей стороне, это правда, но завтра… завтра все изменится! Имейте же достоинство принять поражение, как подобает человеку, в чьих жилах льется кровь…

— Не вам, плебею, рассуждать о крови Фортуната! — сурово молвила София. — Наивный человек вы, гражданин Интелик, совсем меня не знаете! Не цените вы благородства дочери Юстинов. Любой бы на моем месте поспешил к его святейшеству понтифику со всеми документами, — а дальше пусть святые иереи разбираются!

— Дьявол!.. О каких-таких документах вы толкуете?

София молча встала с постели и прошла к тайнику. Кимон неотрывно следил за ее движениями. Он начинал понимать, что самое худшее ждет его впереди.

Она обернулась и молча протянула ему папку с бумагами.

— Что это такое?

— Посмотрите сами.

Кимон заложил руки за спину.

— Я не стану смотреть, пока вы не скажете, что это такое.

София пожала плечами и положила папку на столик перед софой.

— Это улики, доказывающие причастность вашего сына Андрея к зловредной ереси Ульпинов, — не моргнув глазом, молвила она.

Трибун открыл рот от ужаса и изумления.

— Абсурд… — услышала София его смятенный шепот.

— Посмотрите сами, — повторила она. …Руки Кимона дрожали, когда он листал страницы дела. Вот он не выдержал и опустился на софу. Проглядев все, он затворил глаза и так застыл. Одно мгновение Софии даже показалось, что Кимон умер. «Вот так некстати!», — подумалось ей, но в этот момент трибун открыл глаза и простонал:

— Вы не женщина. Вы хуже гарпий и Ехидны. Сам Сатана бы не осмелился обвинить моего сына… моего Андрея в зловредной ереси! Как… да как вы можете?!! Или я грежу кошмаром наяву?..

— Я понимаю ваши чувства, чувства отца, и я не обижаюсь на ваши скверные слова.

— Она не обижается! — чуть не рыдая, молвил Кимон. — Нет, никогда не думал я, что кто-нибудь из Фортунатов способен на такое! На низменный шантаж! О, где же ваше княжеское благородство?

— Мое княжеское благородство заключается в том, что я сначала показываю эти документы вам, а не его святейшеству понтифику, хотя могла бы показать: он приходил недавно.

— Вы не показываете их ему по простой причине: они фальшивы!

— Улики подлинные, гражданин Интелик. Отпечатки пальцев указывают на то, что сын ваш Андрей участвовал в освобождении обоих ересиархов, Марка и Януария. Свидетели готовы подтвердить, что видели Андрея и его друга Романа Битму в ту ночь на Форуме. Есть и другие доказательства. Итак, все говорит за то, что ваш Андрей содеял тяжкое преступление против богов и государства. Закон предусматривает для еретика-плебея смертную казнь через сожжение. Таков закон!

— Я не могу поверить… Вы понимаете, что вы творите?!

София пожала плечами, снова демонстрируя трибуну ужасающее хладнокровие.

— Не верите — не надо. Хотите, чтобы разбирался суд, — пусть разбирается. Я передам улики в Курию.

— Ничего вы не передадите! — возгласил Кимон и, схватив папку с уликами, бросил ее в камин.

Огонь тотчас принял бумагу в свои горячие объятия, а София холодно усмехнулась:

— Вы сущее дитя. Это, конечно, были копии. Оригинал в надежном тайнике. А я на вашем месте последовала бы прозвучавшему совету и признала поражение: имейте мужество, трибун! Я всегда добиваюсь, чего хочу, вам следовало это знать, когда вы с Марцеллином льстили себя наивными надеждами. Итак, выбирайте: или Плебсия проваливает завтра Марцеллина, или завтра же улики против Андрея оказываются в руках святейшего понтифика, и начинается процесс, остановить который не будет властен сам император!

— Мой сын не ангел, не святой, но он не еретик, и вы это прекрасно знаете!

София надменно усмехнулась, показывая этим, что взывать к ее справедливости, равно как и к милосердию, — никчемное занятие. И Кимон понял, что эта женщина, чья красота невольно смущала даже его, неколебимого трибуна, свое слово сдержит, сознательно погубит невиновного Андрея — и тоже выиграет на этом, поскольку ересь сына бросит ужасающую тень и на отца, и на всю фракцию, и на стоящих за фракцией могущественных денежных людей… «Да что там говорить, — подумалось Кимону, — это будет повод для полного разгрома нашего движения… где это видано, чтобы соратники еретика в Народном Доме заседали… народ нас первый растерзает!.. Выходит, я и впрямь обязан выразить ей благодарность, что эти страшные улики вижу я, а не понтифик!».

Чтобы сломить трибуна окончательно, она прибавила:

— Пожалуй, я не буду больше вас увещевать. Вы убеждены в невиновности сына, и это вызывает уважение. Ну что ж, я полагаю, вы сумеете обелить его на суде. Ваши друзья магнаты дадут вам деньги на лучших адвокатов…

«Толстосумы заплатят любые деньги, чтобы поскорее и без опасной огласки утопить Андрея… Легче найти иголку в стоге сена, чем адвоката, согласного отстаивать сообщника Ульпинов. Нет, до адвокатов дело не дойдет… Андрея уберут до начала процесса!», — с содроганием подумал опытный Кимон. — …Так что не смею больше вас задерживать, трибун, — закончила София.

Призвав все свое мужество, Кимон сказал:

— Я спасу сына. Для меня родная кровь дороже власти. В отличие от вас!

— Не смейте обсуждать меня! — гневно воскликнула София. — Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о моей крови!

— Одно я знаю твердо, — с горечью молвил он, — для вас не существует ни правды, ни морали, ни просто человеческой порядочности. Я повторяю: вы — чудовище! Вам следовало бы заменить сову с герба юстиновского рода на изображение пираньи… или акулы! Что ж, торжествуйте, нынче у вас праздник… но будет день, и боги воздадут вам по заслугам…

Прощайте, ваша светлость.

— Постойте, гражданин Интелик, я с вами не закончила еще.

— Вы разве не закончили терзать меня?

— Оставьте этот тон, возьмите себя в руки; девица Поликсена на жертвенном алтаре вела себя достойнее! А вы не жертва, вы договаривающаяся сторона. Мы с вами равноправны.

— У меня кровь стынет от вашего цинизма.

— Что вы хотели бы иметь взамен?

— Взамен?

— Ну разумеется! Вам как-то нужно сохранить лицо. Иначе ваши люди вас просто не поймут, подумают, вы не в себе, и проголосуют за Марцеллина. Предупреждаю снова: если он пройдет, неважно, по какой причине, я тотчас отправляю документы в Курию! Итак, скажите, как вы намерены сберечь лицо?

— Я не могу сейчас об этом думать, — мертвенным голосом ответил Кимон.

— На ваше счастье, я подумала за вас, — улыбнулась София. — Ваша фракция может рассчитывать на пост министра земледелия в моем будущем правительстве… и на ряд других немаловажных постов.

Кимон с удивлением взглянул на нее.

— Вы сказали: «фракция»? Означает ли это, что член радикальной фракции будет министром? Плебей — министром?!

— Вы поняли верно. Мое правительство намерено, в частности, провести земельную реформу; я полагаю, будет справедливо, если проблемами земли, где трудится народ, займется делегат народа.