А для Софии эта народная стихия была подобна давешнему урагану: погибелен циклон для слабого — для сильного не страшен. Кто умом понимает стихию, кто знает ее законы, кто душой способен чувствовать душу стихии — для того стихия если и не друг, то уж не враг, во всяком случае. И София смело глядела в лицо враждебной толпе; подобная тысячеглазому Аргусу, толпа могла быть страшной, но могла быть и покорной, могла уснуть, как уснул тысячеглазый Аргус, убаюканный сладкими речами Гермеса Арогоубийцы…

Она произносила эти речи:

— Друзья, народ Богохранимой Амории! Кто требует ответа у меня, боится мне задать вопрос, — но я отвечу! Вам лгали, люди Амории! Я, София Юстина, сама пришла к вам, чтобы открыть народу правду: мне тоже лгали, как и вам, и меня обманули мнимые друзья, как и вас! Мой собственный отец Юстин с Корнелием Марцеллином и прочими — сенаторами, министрами, магнатами — составили заговор против меня. Они обманули не только нас, но и величайшего из ныне живущих — Божественного Виктора! А почему, спросите вы? Чем перешла я, женщина, дорогу этим сильным? Отвечу! Хотела я стать первым министром… не ради власти, как Корнелий, а ради вас, народа Амории!

— Не верим! — грянули голоса из толпы. — Не верим тебе, ты Юстина, ты против народа! Долой Юстину!!!

— Долой Юстину! — подхватили другие, а Андрей, торжествующе осклабясь, выкрикнул:

— Вот он, народ! Возвысьте голоса, товарищи! Ну, ваша светлость, — обратился он к Софии, — вы слышите народный глас?!

— Я слышу голоса немногих трусов, которые достаточно смелы, чтобы топтать поверженную! — воскликнула она.

Ее слова утонули в гневных воплях. Руки вздымались, требуя ее к ответу. София поняла свою ошибку: нельзя было уповать на жалость толпы.

Андрей набрал в широкую грудь воздух, чтобы на волне народной поддержки дать публичную отповедь Юстине. «Если он начнет, я проиграла», — подумала София. Она резко вскинула обе руки и возгласила:

— К вам обращаюсь, граждане! Достаточно вы слушали Интелика — так неужели не дадите слова мне?! Я, аморийская княгиня, сенатор, логофет, потомок Фортуната, по доброй воле к вам явилась — ужели не хотите вы выслушать меня?!

— Ораторствуй перед сенаторами, ты, сенатор! — глумливо крикнул чей-то голос. — А мы простые люди, нам свои, народные, сгодятся!

— Ага! Ступай-ка подобру-поздорову… ишь ты, логофет! Сколько тебе лет, Юстина? ты логофет, а я тебе в деды гожусь, — я бакалавр! Папочка Тит устроил звезды логофета?

— Долой ее! Пускай Юстина убирается, иначе… иначе мы посмотрим, какая она, княжеская кровь!

Морозная волна пробежала по телу Андрея Интелика после этих слов.

Он не мог сказать точно, кому они принадлежали: не в меру ретивому стороннику или провокатору. Но он видел с ростры, как стремительно увеличивается количество милисов оцепления — и, конечно, узнал он Медею Тамину, которая уверенно командовала стражами порядка; насколько опасной может быть эта женщина-прокурор, показал хотя бы процесс над Ульпинами. Андрей подумал, что, возможно, все это и задумано Юстиной как провокация… Марцеллин не раз его предупреждал, что София на все готова ради власти! И тотчас гневное лицо Марцеллина возникло перед мысленным взором Андрея, и пробежала ужасающая мысль: «Он не простит меня, если какая-то провокация Юстины преградит ему дорогу в Квиринал!».

Андрей тихо произнес:

— Ваша светлость, вы ведете опасную игру. Вам лучше удалиться, пока не поздно: я не могу вам обеспечить безопасность!

И вдруг раздался новый голос из толпы:

— Пусть скажет нам, что хочет! Чай, не затем пришла княгиня, чтоб мы ее прогнали!

— Точно! — послышался другой. — Уж коли так, пускай Юстина выступает!

— Пусть говорит! Что, с нас убудет, что ли?! — вмешался третий.

— Скажи, красавица! — добавил четвертый. — А мы решим, кто прав из вас, ты иль Андрюша!

— Не делайте этого, ваша светлость, — многозначительно сказал Интелик. — Вы не привыкли выступать перед народом, так не беритесь!

София опять не удостоила его даже взглядом. Она подняла руку, и скоро воцарилась тишина.

— Вы совершаете ужасную ошибку, ваша светлость, — угрожающе вымолвил Андрей.

Сказав это, он перевел взгляд вниз, в толпу, туда, где должен был стоять неразлучный Роман Битма, он же громозвучный публицист Гурий Леонид.

Романа Битмы там не оказалось — и этим самым наблюдался надежный признак тонущего корабля!

«Трус, предатель!», — подумалось Андрею, и Андрей принялся измысливать пути к спасению; тем временем София начинала говорить.

— Друзья! Много могу сказать я вам; скажу лишь о войне нарбоннской. Средь вас имеются родные погибших в той войне. И вы меня вините.

Я признаю: виновна! — здесь София сделала необходимую паузу. — Да, я виновна в том, что позволила моим врагам отнять у нас победу! Четыре месяца тому назад наши отважные легионеры победили варваров, под руководством князя Милиссина. Главарь злодейской шайки Варг был пойман и препровожден под стражу…

— Мы это знаем! — выкрикнули из толпы. — По делу говори, или кончай!

— Вы это знаете, — кивнула София, — но вы не знаете, что было дальше! А дальше мои враги устроили покушение на благородную Кримхильду! Вы помните Кримхильду, люди?

— Помним, помним… — пронеслось по толпе.

— Вот! — торжествующе возгласила София, как будто слово «помним» подтверждало ее правоту. — Вы помните Кримхильду! Эту красивую, честную, святую женщину! Законную герцогиню, которую благословил Божественный Виктор! Верную нам Кримхильду! Мою подругу Кримхильду! Они хотели убить ее! Убить — и посадить на трон злодея Варга! Изменника и кровопийцу! Вот зачем они помогли ему бежать! А бедная Кримхильда может остаться инвалидом до конца жизни!

Толпа зашумела, но в этом нестройном гуле София различила сочувствие «бедной Кримхильде» и гнев по адресу «злодея Варга».

Воодушевленная, она продолжала:

— Но и это не все, граждане! Каждый из вас знает, что в это время я руководила политикой в колониях Империи. И я сделала многое, чтобы даже без Кримхильды затвердить в Нарбоннии надежный мир. Но эти люди жаждали войны! — резко вскрикнула она, пронзая рукою воздух. — Они, как я уже сказала, помогли злодею бежать из заключения и скрыться.

Они же укрывали негодяя от справедливого возмездия. Они хотели снова воевать! Вернее, они хотели бросить в топку злой войны ваших сынов, мужей, отцов — а сами вдохновители отсиживались бы по своим домам!..

Андрею было не по себе. Он слушал, что вещала его сторонникам София, и ему казалось, что слышит он эхо своих слов — извращенное до абсурда эхо… его собственные речи отражались Софией, как в кривом зеркале. Предупреждения Корнелия вновь вспоминались ему: «У тебя черные волосы — она убедит всех, что твои волосы белые. А если будешь выступать, она заявит, ты их перекрасил сам! Никогда не дискутируй с ней на людях!». Как политик и оратор, Андрей умел пускать пыль в глаза невежам, не только умел, но и любил это делать, — однако то, как это делала София, вызывало у него изумление и ужас; его представления о границах политического вероломства рушились на глазах! С пылом и жаром, с убежденностью истинно верующей она приписывала «им» собственные, как точно знал Андрей, грехи. И он уже не сомневался, кем окажутся пресловутые «они», когда София добьется своего и возбудит против «них» нестойкую толпу…

И Андрей не знал, как ее остановить.

А она вещала:

— Вы спросите меня: зачем им вызывать войну? Зачем губить невинных? И я в ответ спрошу вас, добропорядочные граждане: зачем вас обирают богачи? Зачем торговцы назначают за товар большую цену? Зачем у вас воруют?

— Ясное дело, — выкрикнули из толпы, — да ради денег толстосум родную мать продаст!

— И я о том вам говорю! Ради денег у вас воруют и ради них же, ради тысяч империалов, магнаты готовы послать на гибель ваших сыновей, мужей, отцов!

— Позор, позор!.. — пронеслось по рядам.

— Но толстосум коварен и хитер, — продолжала София. — Он знает, что вы не любите его, и потому предпочитает действовать из-за спин других. Он ценами вас грабит, но денег не жалеет на своих избранников! На вот таких, как этот плут! — воскликнула она, протянутой рукой указывая на Интелика.