После церемонии был праздник в самом богатом заведении аморийской столицы, в таверне "Нектар и амброзия". И снова звучали радостные речи, сверкали улыбки, лилось отборное вино… Самыми грустными на этом диковинном празднике жизни казались молодые; впрочем, последнее замечание не относилось к принцу Варгу, который раздаривал искусственные улыбки, — таким необычным способом он укрывал свое презрение к напыщенному и фальшивому собранию.

Доротея Марцеллина, напротив, улыбалась мало; она испытывала жуткий страх перед варваром, чьей женой по воле любимого отца и господина согласилась стать.

Виктор Лонгин горевал над собственной планидой, и его тоже можно было понять: каково-то ему, аристократу, рожденному и взращенному под благодатным южным солнцем и божественным оком Эфира, следовать в эту самую промозглую Галлию-Варварию… что там ждет его… любовь? удача? или смерть?..

Из счастливой четверки лишь принцесса Кримхильда была печальна просто потому, что без памяти влюбилась в своего красавца мужа.

Следующим днем, девятнадцатого октября, семейный праздник сменился государственным: Империя отмечала семьдесят шестой день рождения Божественного императора. Согласно традиции, торжественный прием в Палатинском дворце состоялся во второй половине дня, а утром Виктор V прочитал тронную речь перед Большой Консисторией — так называлось общее собрание министров, сенаторов, членов Святой Курии, плебейских делегатов и архонтов двенадцати имперских провинций. Среди гостей присутствовали нарбоннские галлы. В речи, которую для августа написала София Юстина, отмечались последние достижения Богохранимой Империи, говорилось о намерении Правительства Его Божественного Величества и впредь развивать дружбу с подвластными Империи народами, а также решительно искоренять всяческую ересь.

Выслушав речь Владыки Ойкумены и поприсутствовав на вечернем приеме девятнадцатого октября, Крун с детьми и свитой двадцатого октября отбыл из космополиса; вместе с ним, разумеется, уехали и Виктор Лонгин, и Доротея Марцеллина, и обещанные Софией Юстиной врачи с геологами — те и другие, между прочим, были замаскированы под миссионеров, — и миссионеры настоящие, в чью задачу входило наставлять темный народ герцога Круна на путь Истинной Веры.

Еще в Нарбоннскую Галлию разными путями устремились другие полезные в своем деле люди: шпионы, стяжатели, колонисты, да и просто искатели приключений. Некий бесплотный дух, обычно покровительствующий этой отважной братии, редко когда ошибался; нынче он нашептывал, что именно здесь, в Нарбоннской Галлии, намечается игра по-крупному.

— …Дражайшая племянница, я испытал необыкновенную радость и гордость, когда узнал о решении Его Божественного Величества присвоить вам чин логофета и назначить вас новым министром колоний.

— Дражайший дядюшка, сегодня вы как никогда любезны. Да будет вам известно, я приняла упомянутое вами назначение единственно из стремления помочь моему отцу во внешних делах…

— В каковых вы справедливо считаетесь непревзойденным художником; взять хотя ваш впечатляющий триумф в Нарбоннской Галлии.

— Ах, милый дядюшка, вы льстите мне!

— Нисколько, милая Софи.

— Вы, дядюшка, сама скромность: уж я-то знаю, что без вас…

— Ну, оставьте! Я всего-то воспользовался плодами вашей игры.

— Мы сыграли ее вместе, любимый дядюшка.

— О, неужели я это слышу?! Я счастлив! Вы наконец-то поняли: мы созданы друг для друга, милая Софи!

— Ради Творца и всех великих аватаров, дядюшка, — ужели вы не видите, как я краснею?!

— Я вижу розовое совершенство — и пусть завидует Венера вам!

— Ага, теперь вы, дядя, возжелали, чтобы ревнивая богиня ко мне враждою воспылала?! Хм, это в вашем духе!

— Нисколько, милая Софи. Как вам известно, я грудь готов подставить, дабы ее удары вам на себя принять!

— Вот как, грудь? Я предпочла бы ваши ум и ваши связи, милый дядя.

— То есть?

— Порекомендуйте мне, кого назначить послом в Нарбонну.

— Клянусь эгидой Зевса! Вы это спрашиваете у меня?!

— У вас, милейший дядя, и даже обещаю послом назначить человека, преданного вам. Я полагаю, вы сумеете найти такого, хотя это и трудно.

— О, вы меня смутили, огорошили, растрогали! Я, право, недостоин давать советы вам… Я не готов назвать кандидатуру.

— Ну что ж, подумайте и назовите… А может, у вас есть уже посол, дражайший дядя?

— У меня — посол?!

— А ваша дочь родная — чем не посол отца?

— Да что такое говорите вы, милейшая Софи! Дора моя — смиренный ангел, а не дипломат.

— Ну-ну, посмотрим! Хочу, чтобы вы знали, дядя: я буду наблюдать за Дорой, за своей кузиной, и если я замечу, что ангел оказался дипломатом…

— Помилуйте, София, это невозможно! Такого превращения моей любимой Доротеи я не переживу!

— Я вас предупредила, дядя… Вас что-нибудь еще интересует? Великодушно извините меня, но первый день на службе государства…

— Да-да, я понимаю, работы много… Я хочу всего лишь уточнить насчет Ульпинов.

— Говорите тише, дядя!

— А что, у этих стен есть уши?

— Причем здесь стены? Нас слышат боги!

— А если мы начнем шептаться — разве нас боги не услышат?!

— Услышат, разумеется, но и простят: они поймут, как нам стыдно.

— Софи, вы просто прелесть! Значит, получилось?

— Увы и ах! Экраноплан с еретиками… он разбился. Случился страшный взрыв, и все погибли.

— Точно все?

— Все, абсолютно. Двадцать три человека. Должно быть, боги решили призвать еретиков на суд небесный, не дожидаясь, когда еретики прибудут в "Обитель Обреченных"…

— А почему в газетах нет?

— Завтра будет, на первых полосах.

— Значит, получилось. Хи-хи… Неисповедимы пути богов!

— Вы самый милый негодяй из всех, кого я знаю, дражайший дядюшка. Я думаю, вам стоит помолиться аватарам об отпущении грехов.

— Не устаю молиться, дорогая. И знаете, о чем? Чтобы узнать скорее, где настоящие еретики!

— И я молюсь о том же.

— А спецслужбы?

— Они Ульпинов ищут. Уже — по всей стране.

— Скверно, очень скверно, Софи, если окаянным еретикам удастся — или уже удалось — бежать из Амории.

— Мы их везде достанем, дядюшка. Даже в Галлии — и особенно в Галлии!

— Неужели принц Варг окажется настолько безрассуден, что с ними сызнова соединится?!

— Не знаю, дядюшка, не знаю… Но если принц опять поддастся козням Аты, с ним то же самое случится…

— Что с экранопланом?

— Да. Гнев богов, я полагаю, будет столь велик, что их огонь священный изничтожит всякого, кто возымеет глупость — или несчастье — оказаться вблизи еретиков.

— Дьявол!.. Но с ним же дочь моя!

— Об этом раньше надо было думать, дядя.

— Софи, прошу, молю вас, поклянитесь, что ничего не сделаете с ним… с ними… без моего участия!

— А вы, дражайший дядя, поклянитесь, что ничего не сотворите за моей спиной, о чем потом жалеть придется!

— Вы страшная женщина, Софи! А я ведь просто так зашел, поздравить с назначением и чином…

— Так вы клянетесь, дядя?

— Вот вам: клянусь! Тому порукой кровь Фортуната, что в жилах течет моих!

— Хорошо. И я клянусь, поскольку в моих жилах крови Основателя ничуть не меньше, нежели в ваших.

— И все-таки мы с вами par nobile fratrum [43], милая Софи.

— Дражайший дядюшка, прощайте. И заходите снова: беседы с вами поднимают мне настроение.

— Знаете, и мне. Правда, не сразу. Прощайте, дражайшая племянница, — и да хранят вас боги!