— Неправда!.. Лечение вам ничего не будет стоить! Для вас куплю я лучших врачей; какое вообще значение имеют деньги, когда речь идет о вашей жизни?! Или вы настолько горды, что предпочтете умереть? Ну же, отвечайте!

— Я не это имел в виду, — сумрачно молвил Крун, словно не замечая ее вопроса. — Я давно уж понял: вам денег для друзей не жалко; у вас слишком много первых и слишком мало вторых. Скажите прямо мне, что должен я отдать за жизнь свою? Жизнь сына? Его наследство? Мою корону? Или государство?

— Ничего! — в волнении прошептала она. — Я ровным счетом ничего с вас не возьму; достаточно мне вашей жизни!

— Я не понимаю, — признался Крун. — Извольте объясниться: зачем вам моя жизнь?

— Да потому что я люблю вас и не желаю потерять!

— Что?!!

— Поймите меня верно, ваша светлость…

— Какого дьявола!.. По-моему, я стар для вас. Или вы принадлежите к роду женщин, мужским вниманием польщенных, ищущих острых ощущений и недозволенных ласк?! Должно быть, порочное влечение красавицы к старому больному варвару…

— Замолчите… Вы или глупы, или переигрываете. Мужчина для утех не нужен мне. У меня есть муж… и есть любовник! Мне нужен друг, такой, как вы. Вам знакомо понятие "платоническая любовь"?

— Мы слишком разные, — качнул головой Крун, — чтобы я мог поверить вам.

— Крайности сходятся… Мне нужен друг с душою чистой, как ваша галльская природа. Мне нужен друг, который бы дружил со мной не ради моих денег, моих связей, моего влияния, а… а ради меня самой!.. Разве я не человек?! Кого вы видите во мне — только красивую женщину, только дочь Юстинов, только будущего первого министра Империи?! Горе мне, если это так! Я человек, я женщина, у меня есть душа, а не только ум и тело! О, если б вы знали, какие мысли и желания обуревают меня в иные минуты! О, если б знали вы, как я устала казаться сильной, как жажду я любви и дружбы, простого уважения к себе… Уважения, а не почтения, преклонения и восхищения — вы чувствуете разницу?!

Влажные глаза ее, полные печали и тоски, избегали смотреть на Круна; она говорила странные слова, словно не к нему обращенные, а он видел ее слезы, которые она тщетно пыталась сдержать… "Или эта женщина немыслимая лицедейка, или… или она глубоко несчастна!", — подумалось ему. Он в смущении молвил:

— А мне казалось, вы…

Она вонзила в него трепещущий взгляд, и он осекся.

— И что же вам казалось? Что я собою наслаждаюсь, да?! Что власть меня влечет, и я ничто без власти?! О, знайте же: власть — это наркотик, это дурман, это вино; достаточно лишь раз испить из чаши власти — и ты хмельна навечно, до самой своей смерти! Вот так и я — испила раз и больше не могу остановиться… Но бывают мгновения, минуты, часы, дни… дни, когда я пробуждаюсь и мечтаю…

— Как нынче?

— Да. А завтра… завтра или час спустя… все начинается сначала: я пьянею. И нет врачей, чтоб вылечить подобных мне, — одна лишь смерть кладет конец страданиям! Смерть — или дружба, чистая, как снег в ваших горах…

Крун горестно покачал головой и сказал:

— Мне очень жаль, княгиня, если это так. Образ, который вы себе нарисовали, — это не я. Я совсем другой. Известно ль вам, скольких ваших соотечественников я поразил вот этой рукой? Скольких повесили и распяли на деревьях по моему приказу? Скольких подвергли лютым пыткам всего лишь потому, что мне, Круну Свирепому, понадобилось вызнать ваши тайны?

— Какое дело мне до них?.. То была война, и вы сражались. Но нынче мир, и вы…

— И я остался прежним Круном! Я слишком стар, княгиня, чтобы из волка превращаться в агнца. Будем честны друг с другом: не потому я поклонился Темисии, что ваши боги просветили разум мой. Нет, все гораздо проще: вы затравили старого волка! Вы — то есть Империя. И старый волк-вожак уразумел: лучше сдаться и спасти стаю, чем пасть вместе со всеми. Может быть, когда-нибудь…

Откровенность герцога, которую она неосознанно вызвала, ужаснула ее. Внутренне София понимала, что Крун говорит правду — и она всей силой своей души возжелала убежать от этой немилосердной правды:

— Никогда, слышите, герцог, никогда Империя не оставит вас в покое! Свобода от Империи — это миф, это пустой соблазн, это козни дьявола! Свобода возможна лишь в союзе с нами, и горе всякому, кто этого не понимает!

— Вот ваша дружба, — с горечью вымолвил Крун. — "Или дружи со мной, или я тебя уничтожу!".

София разрыдалась.

— Вы, старый дурак! Ничего-то вы не поняли…

— Я понял и хочу, чтобы вы поняли…

— Довольно! Замолчите! Я не желаю слушать бредни больного старика! Довольно! Не разрушайте то немногое, что у нас осталось!

— Но вы же сами…

Внезапно он узрел улыбку на залитом слезами белоснежном лице княгини и услышал ее смех; этот смех показался ему нервным и вымученным.

— Вы наивный человек, ваша светлость, — глотая слезы, промолвила София, — вы должны были бы сами понять, что мною движет! Я желаю стать первым министром Империи. А так как я заключила с вами мир, и этот мир добавил мне авторитета в нашем обществе, то вы нужны мне как живой гарант этого самого мира! Теперь понятно, зачем мне вас спасать от смерти?

"Вот оно что! Она права: я должен был сам догадаться. Ей не нужна моя дружба, ей я не нужен — ей надобен символ: герцог Нарбоннский на коленях у трона императора! А, старый дурак, я едва ей не поверил…". Он подумал так, и ему вдруг стало горько, больно и одиноко, обида пронзила его сердце, и он понял, что не приемлет такую правду; он понял, что лучше было ей поверить, принять и пожать протянутую ею руку дружбы; он понял, что сам, как и она, нарисовал себе идеальный образ, который нужен был ему, дабы успокоить совесть… "Зачем мы говорим все это, — пронеслось в его голове, — кому это поможет?".

Он заглянул в ее глаза — и увидел там злость и разочарование, которые смутили его. Внезапно он представил себе, чем могут обернуться для него злость и обида этой женщины — так он увидел имперские эскадры, стянутые к берегам его родины; услышал грохот орудий, бьющих с этих кораблей по его городам; увидел эти города в огне; услышал стоны и вопли умирающих своих подданных; увидел полчища легионеров, вышагивающих по его стране; услышал проклятия друзей, веривших ему; увидел этих друзей в цепях и рабских торквесах; наконец, услышал он торжественные звуки аморийского гимна и увидел, как взвивается над его дворцом в Нарбонне имперский стяг…

— Простите меня, — прошептал он, опустив глаза, чтобы София Юстина не смогла увидеть его страх, — и будьте снисходительны: я всего лишь варвар; высокие материи — не для меня!

Но она, конечно, поняла его.

— Не надо лукавить, — прошептала она в ответ, — это я едва не утонула в наивных мечтаниях. Как Гектор…

— А что Гектор? — удивился Крун.

— Гектор? Я сказала — "Гектор"?

— Да, вы так сказали: "утонула в наивных мечтаниях, как Гектор". Но я не думаю, что…

София прикусила губу.

— Неважно, ваша светлость. Гектор пал; так восхотели боги; у них, богов, свои резоны были. Ахилл сказал:

— сказал Пелид богоподобный и одолел властителя народов Приамида. А вскоре и Пелид отправился к богам, стрелой другого Приамида пораженный… Простите, герцог, я отвлеклась; не время вспоминать печальные старца слепого поэмы… Inter pares amicitia! [39]Нас разделяет ваш страх, нас разделили боги; свои резоны у богов!