— А Вальтер Скотт заставлял своих персонажей шекспировского времени говорить по-другому, поскольку жил во время между шекспировским и нашим.
«Видно с расстояния в два фута и не видно с расстояния в четыре фута», — сказал друг Марка Чарли.
Что-то движется внутри меня, как пиксели на дисплее компьютера, туман рассеивается снова, так что я могу различить группы цветов и форм: глубокое, яркое средневековое золото, алый цвет и ляпис-лазурь укладываются в узор, имеющий смысл. Удивительное ощущение, но все же…
— Марк?
Он смотрит на огонь, снова сидя на подушках софы, но при звуке моего голоса поворачивает голову.
— Марк… Я… У меня есть пара дней, кажется, я уже об этом говорила. Я хочу увидеть места, где бывали Елизавета и Энтони. Шерифф-Хаттон и Понтефракт. Я пришла к выводу, что в Графтоне осталось немного такого, что стоит увидеть, хотя церковь все еще стоит. Может, Астли…
Я разболталась. Сосредоточься, Уна.
— И потом не надо забывать про Фергюса. Это ужасно, но я не перестаю думать: не заставит ли его Иззи… увидеть все это дело ее глазами. Она так сердита. Может, мы должны попытаться его уговорить… И я не хочу ехать туда одна.
— Боишься привидений? — ухмыляется Марк. И сам вздрагивает от ужаса, понимая, что заставил вздрогнуть меня. — Прости… пожалуйста, прости.
— Нет, конечно нет. Ох, Марк, не беспокойся. Я уже привыкла, в самом деле привыкла. Нынче днем… — Я улыбаюсь, хотя улыбка и получается несколько болезненной, но все же это улыбка. — И вчера днем все было уже не так, как раньше. Ведь прошло два года. Я была просто потрясена. А что касается этого уик-энда… дело только в поездке на машине. И ты смог бы уговорить Фергюса куда лучше, чем я, объяснить ему все. Ты поедешь со мной? Чтобы мы могли править по очереди? Повидаешься с Фергюсом?
— Ты не должна, знаешь ли… — говорит он с силой.
— Не должна что? — вздрагиваю я. Мне в голову приходит, что мы оба слегка пьяны.
— Не должна пытаться все исправить. Не должна становиться на мою сторону. Я никогда не был членом семьи. Но в этом не было ничего плохого, верно? Никому не приходилось велеть мне держать руки прочь от Иззи, или увольнять меня, или отрезать мне яйца. Они… вы… вы просто должны были мне платить.
— Так вот как ты это ощущал? — спрашиваю я, пытаясь не слышать, что он сказал про Иззи.
— О да. Всегда. А почему, как ты думаешь, я так много работал по дому? За это мне не платили. Но в конце концов… Разве Лайонел и Иззи не выразились предельно ясно?
— Но не Гарет.
— Да… Не Гарет, — говорит Марк, вставая.
— Где у тебя туалет?
Я объясняю где, и он выходит.
Еле переводя дух, дрожа, я прислоняюсь к углу софы и пытаюсь разобраться в гневе Марка с точки зрения здравого смысла.
Если он так сердился в былые времена, я понятия об этом не имела. Может, если бы я знала, это помогло бы все уладить. А может, нет: я не могу вообразить, чтобы в свои девятнадцать лет знала, как улаживать подобные вещи.
Но Марк никогда ничего не говорил.
Тогда он просто постучал по створке открытой двери моей спальни, а я стояла на коленях на полу, собирая чемодан, чтобы вернуться в университет после рождественских праздников.
Ему пришлось откашляться, прежде чем заговорить.
— Я тут подумал… — начал он, закрывая за собой дверь. — Просто хотел сказать тебе, что я получил работу.
— Работу? — Что-то начало обжигать мне руки. — Ты имеешь в виду работу в другом месте, не здесь?
— Да, в Престоне. Работу подручного на большой машиностроительной фабрике, которую разбомбили. Ее отстраивают заново, восстанавливая и тамошний ландшафт, и все остальное.
Я тогда не могла заставить себя вымолвить ни слова, а Марк, закончив говорить, просто молча стоял у двери.
«Понятно…» — попыталась сказать я, но вместо этого спросила:
— Почему?
— Пора двигаться дальше. Самому становиться на ноги.
— Но… но твое место здесь.
— Нет, — покачал головой Марк. — Я не член семьи. Твои дядя и тетя были очень добры ко мне… как и все вы. Я очень благодарен.
— Что-нибудь не так? — спросила я, поднимаясь с пола. — Что-то случилось? Ты с кем-нибудь поссорился? С Лайонелом? С кем-нибудь в мастерской?
— Нет. Ничего подобного. Просто, как я уже сказал, пора двигаться дальше.
— Но ты нам нужен, — настаивала я.
Я не собиралась плакать и не плакала, но у меня першило в горле, и голос поневоле звучал хрипло.
— Нет, не нужен. Твой дядя найдет других.
— Но не таких… Подручный? Это не карьера. Не то что здесь! Ты же будешь просто… стричь газоны и всякое такое. Зачем тебе это?
— Ты не понимаешь, да? Такие, как я, не делают карьеру. Мы делаем работу. И когда одна работа закончена, мы получаем другую.
— Но… но ты же типограф. Дядя Гарет… Ты его помощник. Ты, а не кто-нибудь другой.
— Прости, — сказал Марк. — Прости, пожалуйста.
Я поняла, что он не шутит, и мое сердце бешено застучало.
Он уходит, и я не могу этого вынести. Так не должно быть. Думай, Уна, быстро. Думай, почему он принял такое решение, тогда ты сможешь заставить его изменить это решение. Думай быстро, потому что, как только Марк выйдет за дверь, он будет потерян навеки. Думай! Из-за чего он не хочет остаться? Что изменилось?
— Но как же «Пресс»? — стараясь говорить ровным тоном, спросила я. — Ты и вправду нам нужен. Ты нужен дяде Гарету. Жить здесь куда лучше, чем в какой-нибудь ужасной норе в Престоне. В Престоне, подумать только!
Марк моргнул, похоже, я задела его за живое.
— И разве тебе не все равно, что будет с нами… — Внезапно меня посетила ужасная мысль, заставившая мои внутренности сжаться. — Или дело в Иззи? В том, что она и Пол не будут тут жить? Дело в этом, верно? Она уедет, а на всех остальных тебе плевать.
Я бы кричала, если бы мне не приходилось шептать — только так я могла справиться со слезами.
— Но ты ее не волнуешь. Ты всегда был ей безразличен и всегда будешь безразличен. Иззи не может быть твоей. Но как же насчет… Как насчет нас, остальных? Как насчет…
Я этого не сказала. Я ухитрилась не сказать, но для этого понадобились все мои силы, и я больше не могла держаться на ногах, унимая в себе боль. Мои ноги подкосились, я села на кровать и плакала, плакала, так никогда и не узнав: догадался ли он, о чем я умолчала. Марк просто на мгновение стиснул мое плечо, а потом вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Его не было, когда я сама по очереди попрощалась со всеми. Дядя Гарет предложил подвезти меня до станции в фургоне. Он сказал, что едет к переплетчикам и ему по пути, хотя я знала, что на самом деле это едва ли по пути.
— Хотела бы я, чтобы Марк не уходил, — смогла я проговорить спокойным тоном.
— И я тоже, — ответил Гарет. — Но он… он хочет сам проложить дорогу в жизни. Так… так и должно быть.
— Наверное, — сказала я.
Дядя Гарет лучше остальных должен был знать, почему на самом деле уходит Марк, но я не осмелилась задать вопрос из страха выдать себя.
— Ты… ты попрощаешься с ним за меня?
— Конечно, — ответил Гарет, подъехав к станции и потянув за ручной тормоз.
Потом мы вылезли, и он вынул мой чемодан с заднего сиденья.
— Что ж, Уна, дорогая, хорошей тебе учебы. Увидимся на Пасху.
— Я приеду, — пообещала я, обняв его. Он не сразу разжал руки.
— С Марком все будет в порядке, — сказал дядя Гарет мне в ухо — тихо, но очень твердо. — Он хороший человек. Вот увидишь. И может быть… когда-нибудь он вернется.
А потом загудел поезд, и мне пришлось поторопиться. Обычно дядя Гарет брал билет на платформу, помогал мне внести в поезд сумки и оставался, чтобы помахать мне вслед.
Но когда я обернулась от билетной кассы, он уже исчез.
Теперь я понимаю, почему дядя Гарет тогда ушел, понимаю, что он хотел спрятать от моих глаз. Но я до сих пор не понимаю, почему ушел Марк. Он так и не объяснил мне причины: твердой человеческой необходимости, желания, страха — чего-нибудь, за что я могла бы ухватиться, что я могла бы понять, с чем могла бы спорить или смягчить. И это кричало и плакало во мне ночью, когда я вертелась в узкой постели в комнате колледжа. Почему? Неужели Марк так сильно любит Иззи? Или так сильно нас ненавидит? Что такого мы сделали? Чего мы не сделали? Почему он ушел?
