— Кэт, твоя мать пропала.

— Нет!

Слово вырвалось у меня вместе со слезами. Кости обнял меня за талию.

— Как? Атака на свалку? — спросил он.

Менчерес покачал головой:

— Родни говорит, исчезала прямо из спальни. Ее ночная рубашка осталась на месте.

Он выхватил ее из сна. О Господи, Грегор выхватил мою мать из сна и похитил!

— Он говорил, что мне придется плохо, — зашептала я, вспоминая его злую усмешку из моего последнего сновидения. — Только не подумала, что он доберется до матери. Как ему удалось, если он не пил ее крови?

Я осеклась. Может, и пил. Я считала, что он одной силой взгляда вынудил мать объявить его старым другом при знакомстве со мной. Но, как видно, он и кровь пил.

— Я должна поговорить с Грегором, — сразу объявила я. — Кто-то наверняка знает, как с ним связаться.

Рука Менчереса соскользнула с моего плеча.

— Ты понимаешь, что он этого и добивается? Хочет обменять ее на тебя.

— Я соглашусь, — сказала я.

Рука Кости, обнимавшая меня, превратилась в сталь.

— Нет.

— А чего ты от меня ждешь? Что я пожму плечами в надежде, что Грегор, может быть, ее не убьет? Кости, она же моя мать! Я не могу ее бросить.

— Он наверняка ее не убьет, Котенок, — жестко ответил Кости. — Теперь, когда ты стала вампиром и он не может дотянуться до тебя во сне, она — его единственное преимущество.

Страх, ярость и бессилие вскипели во мне и выплеснулись запахом горелой пластмассы. «Ты могла бы отправиться к Грегору, и тогда Кости мог бы атаковать его, едва узнает, где тот находится. Нет, Грегор ожидал бы этого и организовал ловушку. Если же Кости приведет столько народу, чтобы взломать капкан, Грегор поймет, что ты его предала, и может убить ее просто назло».

— Менчерес! — воскликнула я, вцепившись в его рубашку. — Ты однажды сумел запереть Грегора — сделай это еще раз! А еще лучше, убей его!

Он покачал головой:

— В прошлый раз я захватил его тайно, чтобы избежать войны между его и моими союзниками. Если Грегор исчезнет сейчас, никто не усомнится, что это работа Кости или моя. Союзники Грегора в отместку наверняка нападут на нас.

Я судорожно искала другой выход:

— Ты мог бы сдержать Грегора и его людей одном силой мысли — я видела, как ты это делаешь. А я тем временем освободила бы мать и сбежала.

Я дернула Менчереса так, что черные волосы разметались у него по плечам, но взгляд остался спокойным — и грустным.

— Я не могу этого сделать, Кэт.

— Почему? — вырвалось у меня.

— Потому что по нашим законам Грегор имеет право на твою мать, — тихо ответил Менчерес. — И нападение ради похищения его собственности обратит против нас не только союзников Грегора.

— Нет у него никаких прав на мою мать! — выкрикнула я.

И тут меня пробрал холод, не имевший ничего общего с новой температурой тела. Имеет право. По вампирским законам я была женой Грегора, а значит, все мое принадлежит и ему. А главное, Грегор кусал мою мать, значит, по вампирским законам вправе объявить ее своей собственностью.

О Господи! Ни один вампир не пойдет против закона, чтобы помочь мне выручить мать, — даже Влад.

— Если закон так строг, почему меня не заставили вернуться к Грегору? — с горечью спросила я. Если я свободна, почему она нет?

— Во-первых, ты публично не признавала себя его женой. И все равно некоторые вампиры, поверившие Грегору, выступали за то, чтобы тебя вернуть, Котенок. Однако большинство сочло, что, если ты выбрала другого, их это не касается. Нападение на Грегора ради возвращения твоей мамы — другое дело. Сама знаешь, она так или иначе считается его собственностью. Если мы украдем ее, многие задумаются, не станем ли мы без всяких оснований покушаться и на их людей.

— Без оснований? — В моем голосе прозвучал убийственный сарказм.

Кости глянул на меня:

— В их глазах, а не в твоих.

— Закон или не закон, а я не могу уступить ее Грегору, — твердо проговорила я.

Он встал передо мной лицом к лицу:

— Котенок, я тоже не могу, но сейчас надо выждать. Грегор на то и рассчитывает, что ты со всех ног кинешься к нему. Он не надеется на твое благоразумие. Ну что, доверишься мне и дождешься подходящего времени?

Я закусила губу. Кровь, наполнившая рот, напомнила, что клыки у меня наружу. Несмотря ни на что, по мне прокатилась волна голода. Разве можно просто ждать и надеяться, что Грегор не выйдет из терпения и не пришлет мне мать по кускам как довод в пользу возвращения? А разве можно кидаться в схватку без плана и без прикрытия? В последнее время моя стратегия «к черту торпеды, полный вперед!» не срабатывала.

Кости коснулся моей щеки:

— Я найду его, милая. И убью. Доверься мне.

Я сглотнула, чувствуя, как по щекам катятся слезы, и сознавая, что они окрашены розовым.

— Хорошо.

Кости поцеловал меня быстро, но нежно. И обернулся к Менчересу:

— Мы объявим о ее изменении. Лучше всего на официальном собрании, чтобы ввести ее в общество вампиров при всеобщем перемирии, избежав риска внезапного нападения.

— Согласен, — кивнул Менчерес. — Я займусь этим немедленно.

— Ты собираешься устроить вечеринку? — Я подумала, не ослышалась ли. — Это твоя грандиозная идея?

— Нельзя забывать, что гули все еще считают тебя угрозой своему роду, — пояснил Кости. — Больше всего об этом шумит один, Аполлион. С этой проблемой мы покончим, доказав ему и другим, что ты вампир. Кроме того, это обеспечит нам доброжелательство других вампиров, а оно нам пригодится, учитывая законные, к несчастью, права Грегора.

Хладнокровие и практичность — сильные стороны Кости. Если я хочу вернуть мать живой, мне тоже надо ими запастись.

— Умно. — В моей улыбке была горечь. — Если бы я почаще тебя слушалась, мать не попала бы в такую переделку.

Кости взял меня за подбородок.

— Не смей винить себя. Ты за свою короткую жизнь успела защитить столько народу, что поверить нельзя. Ты слишком многого от себя требуешь. Никто не может справиться со всем в одиночку, Котенок. Ты теперь не одинока.

Всю жизнь, кроме двух лет с Кости, я как раз и была одинока. Не удивительно, что так трудно было отказаться от этого ощущения.

— Ладно, устраиваем вечер-презентацию для неумерших. Если надо, даже пососу человеческую жилу, чтобы прикрыть свои пищевые привычки.

Кости пожал плечами:

— Не вижу повода беспокоить кого-то такими мелочами, так что об этом промолчим. Но ничего столь драматичного не потребуется. Ты теперь явно полноценный вампир, а большего никому и знать не надо.

— И где состоится мой первый выход в свет?

— Здесь. Мы слишком надолго задержались в этом доме. Устроим здесь собрание, а затем переберемся на новое место. А потом, очень скоро, придумаем, как спасти твою маму.

Я ждала этого времени с нетерпением. В данный момент мне ничего так не хотелось, как перерезать охрану Грегора.

А если я не пробьюсь сквозь его охрану? Может, я теперь не сильнее любого новорожденного вампира? За последние несколько дней не нашлось времени испытать мою физическую силу. Только силу воли, когда я справлялась с безумием голода.

— Кости, мы должны подраться.

К моему глубочайшему облегчению, выяснилось, что силы мои не упали до среднего уровня нового вампира. Кости изумился, когда при первой схватке я, воспользовавшись тем, что он сдерживал себя, побила его. Он ошеломленно уставился на нож в своей груди — стальной, а не серебряный, — запрокинул голову и расхохотался, а потом устроил мне «бой бел правил», после которого я чувствовала себя так, словно свалилась с высокой скалы.

Восстанавливалась я теперь молниеносно, куда скорее полукровки, но за повышение уровня приходилось платить. Все ощущения стали намного острее. В постели это было великолепно, но в драке — другое дело. Сломанная кость или ножевая рана заживала в дне секунды, но эти секунды были заполнены смертельной болью. Это потому, объяснил Кости, что мое тело больше не впадало в состояние шока. Нет, оно переходило от опаляющей боли прямо к исцелению, полагая, что я достаточно проворна, чтобы избежать новых повреждений, пока затягиваются старые. Еще одно изменение: я узнала, что рана от серебра совсем не похожа на ранения другими металлами. Я никогда раньше не сознавала, насколько сильна аллергия вампиров на серебро и как надежно защищала меня смешанная кровь. Теперь от любой царапины взрывались болью все нервные окончания, и к этому добавлялось мучительное жжение, в сравнении с которым рана сталью казалась блаженством.