Сейчас Орлов, естественно, не мог вспомнить всех, с кем прошли его милые детские годы. Но Вера… Ее он вспомнил сразу и узнал моментально, хотя они не виделись, наверно, лет пятнадцать. Или меньше? Их последняя встреча была мимолетной. На каком-то балу в Москве. Их свела мазурка, и Вера спросила, еле слышно, глядя в сторону: «Правду ли говорят, что вы помолвлены с Башкирцевой?»

Да, это было за год до его свадьбы. Потом он не раз встречался — и в свете, и по службе — с ее отцом, генералом Муравьевым. Тот преподавал топографию в академии Генерального штаба, где учился Орлов, затем их пути не раз пересекались. Орлов знал, что, едва Вере исполнилось шестнадцать, отец стал брать ее с собой во все экспедиции. Знал он и то, что Сергей Муравьев, старший брат Веры и Кати, был замешан в каком-то политическом деле. Однако подробности до него не дошли, да он ими и не интересовался.

И вот она стоит перед ним. И с ненавистью смотрит ему в глаза. Проститутка с парохода. Государственная преступница. Террористка. Она вернется в Россию в кандалах, словно убийца.

Орлов поднес ее вещи к пролетке — объемистый саквояж, тяжелый кожаный баул и шляпную коробку — и погрузил в багажный ящик. Когда маршал подвел Веру, Орлов подал ей руку. Но она ее не заметила. И, неловко схватившись скованными руками за поручень, взошла в коляску сама.

До самой станции пролетку сопровождала толпа зевак. Вспыхивал магний фотографических камер. Вера обворожительно улыбалась и, позванивая наручниками, посылала публике воздушные поцелуи, словно оперная дива.

Войдя в свое купе, она устало опустилась на диван и обратилась к маршалу:

— Опустите штору на окне. Я устала от людей. Не хочу никого видеть.

— Вам придется потерпеть наше общество, — сказал Паттерсон, снимая с нее «браслеты». — Пока вы не ляжете спать, один из нас будет постоянно находиться рядом. А на ночь, вы уж извините, я вас пристегну к месту, таков порядок.

— Я знаю порядок, сэр. Не стану мешать вам исполнять свой долг. Кроме того, вы так похожи на моего отца, что рядом с вами я чувствую себя как дома. Всё чудесно, сэр. У вас, наверно, замечательная семья. Много детей, любящая жена. У вас такие добрые глаза. Вы похожи на человека, которого постоянно окружают любящие люди. И это несмотря на все трудности вашей работы!

Она улыбалась маршалу и словно не замечала Орлова. Паттерсон немного смутился и сказал:

— Мне не положено с вами разговаривать.

— А вы и не разговаривайте. Говорить буду я. Для нас, женщин, самая страшная пытка — это молчание. А в камере я могла поговорить только со следователями или с адвокатом. Меня держали в одиночной камере, представляете?

— Пойду, узнаю, когда отправляется поезд, — сказал Паттерсон.

Но Орлов его опередил и первым вышел из купе:

— Я сам узнаю.

Чтобы улизнуть хотя бы на время, пришлось воспользоваться столь глупым предлогом. Оба они знали, что до отправления поезда оставалось еще двенадцать минут. Но оба вдруг почувствовали себя презренными тюремщиками, едва ли не палачами. И чувство это было настолько острым, что оба готовы были всё бросить и бежать отсюда.

Их вагон был первым в составе. С виду обычный пульман, внутри он разделялся на несколько купе и зарешеченных секций. В таких вагонах возили особо ценные грузы и особо опасных преступников.

В одном из купе уже расположились почтальоны, сопровождавшие несколько тяжелых мешков, сложенных рядом в секции. Их соседями были двое молчаливых курьеров. Орлов прошел по вагону, перебросился парой слов с проводником и узнал, что отправление задерживается. Что-то случилось с машинистом, и сейчас ищут сменщика, который, как назло, куда-то запропастился.

Орлов вернулся к себе. Через открытую дверь доносился голос Веры, которая продолжала свой монолог за стенкой. У нее было отлично поставленное южное произношение, как у какой-нибудь молодой аристократки из Луизианы. Она и выглядела, как истинная южанка — темноволосая, кареглазая, с тонким чуть вздернутым носиком и высокими скулами. «Неудивительно, что ей так легко удалось выдать себя за пароходную проститутку, — подумал Орлов. — За дорогую проститутку. По Миссисипи только такие и катаются, наследницы плантаторов. Интересно, откуда все-таки у нее эти деньги?»

История с банковским билетом действительно была ему гораздо более интересна, чем ответ на вопрос — а как вообще оказалась на юге Техаса русская княжна? Князь Муравьев объездил весь свет, а Америку исходил вдоль и поперек, и Вера всегда была с отцом. Так почему же ей тут снова не оказаться? Это не удивительно. Удивительного вообще не так много в жизни. Даже то, что поначалу кажется странным, на поверку оказывается чем-то таким, что уже встречалось не раз. И не оставляет после себя ничего, кроме разочарования.

В купе заглянул Паттерсон:

— Ты здесь? Смени меня. Мне надо переговорить с начальником поезда.

— Ага, не вытерпел, — усмехнулся Орлов.

— Посмотрим, долго ли ты продержишься.

— За меня не волнуйся. Я знаю секретное слово. Как только его скажу, любая болтушка теряет дар речи.

— Посмотрим, посмотрим.

Маршал Паттерсон заторопился к выходу, однако остановился на полпути и изумленно оглянулся: в купе, где только что щебетала без умолку их разговорчивая попутчица, вдруг установилась гробовая тишина.

Орлов сидел рядом с Верой, уставившись в стенку перед собой. На стенке было небольшое зеркало, и, если скосить глаза, в нем можно было увидеть лицо соседки. Ему стоило больших трудов не глядеть в это зеркало, и не поворачиваться к ней. Он даже отвернулся для того, чтобы не вдыхать запах ее духов.

Он услышал голос Паттерсона за окном. Маршал, выйдя из вагона, разговаривал с кем-то на перроне.

— Судя по всему, мы еще не скоро тронемся, — негромко произнес Орлов.

Обычная фраза. Из тех, какими принято обмениваться с попутчиками. Но Вера выпрямилась, гордо вскинув голову. В зеркале было видно, что ее глаза пылают гневом.

— Но это не страшно, — продолжал он. — Главное, перевалить через горы, а дальше будет ровное пространство, поезда там разгоняются, так что наверстаем.

Он говорил по-русски. Она же перебила его по-французски:

— Не тратьте время попусту, сударь. Я не разговариваю с жандармами.

— Я не жандарм.

— С филерами и провокаторами я тоже не разговариваю.

— Но…

— И будьте любезны соблюдать установленный порядок, сударь. Вам запрещены разговоры с преступниками, не так ли?

Скрестив руки на груди, она откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

— Я хотел спросить, как здоровье вашего батюшки.

Ее лицо оставалось каменным. Орлов разозлился и вышел из купе. «Ничего, ничего, — подумал он. — До Сан-Антонио путь неблизкий, еще наговоримся».

Поезд покинул станцию на закате, с опозданием на два часа, и тащился еле-еле, кренясь на многочисленных извивах пути. Темнота сгустилась быстро. Едва в вагоне зажглись лампы, Паттерсон пожелал даме спокойной ночи и запер дверь.

Увидев на его поясе наручники, Орлов спросил:

— Ты не боишься нарушать установленный порядок?

— Хочешь знать, почему я не пристегнул ее? Она не убийца. На окнах решетка, дверь на замке. Не убежит. — Паттерсон расставил фигуры на доске. — Что скажешь? Я не прав?

— Тебе виднее.

— Я читал запрос на нее. Ей вменяют покушение на государственных чиновников. И много чего еще. Но убийства в этом списке не было. Она не убийца.

Орлов сдвинул свою пешку, маршал — свою, Орлов вывел вперед коня, маршал — слона.

— Как насчет пива? — спросил Паттерсон.

— Я пас. Не пью в дороге.

— Я тоже. Тем более, когда сопровождаю государственного преступника. Ты поговорил с ней?

— Нет, — сказал Орлов.

— Неужели даже словечком не перекинулся? Если бы я где-нибудь в России встретил девчонку из Техаса…

— Ты теряешь ладью, — Орлов поводил пальцем над доской, указывая маршалу на оплошность.