– Зачем нам надо было приезжать в Иерусалим? – раздраженно спросил я ее. – Что мы здесь потеряли? Этот город его, а не наш, и это не наш, а его праздник!

– Как ты нетерпелив! – с упреком воскликнула Мирина. – Ты чужестранец, а все же оказался здесь, чтобы быть свидетелем его воскресения. Неужели тебе не хватает терпения дождаться осуществления его предсказаний? Ученики готовы дожидаться, если того потребуется, двенадцать лет, а тебя утомил лишь один день!

– Не знаю, что им было обещано, но меня это не касается! – резко возразил я – Мне и так надо быть благодарным за то, что я уже получил, и этого достаточно на всю жизнь. Зачем ожидать большего, если я уже пережил события, которым могли бы позавидовать князья и даже цари!

– В этом городе он был распят, прошел через все страдания казни, умер и воскрес из мертвых, этот город меня вполне устраивает, даже если мне придется прождать здесь все двенадцать лет! – настаивала Мирина.

Все нарастающее беспокойство не давало мне возможности обдумать ее слова. В моем мозгу не переставала вертеться мысль о том, куда я должен направиться: в Антонийскую крепость, чтобы повидаться с Аденабаром, к Симону Киринейскому или же к мудрому Никодиму.

– Давай хотя бы выйдем из этой комнаты! – предложил я – Мне необходимо отправиться к своему банкиру Арисфену, чтобы проверить состояние своего счета; уверен, что застану его на месте: самые выгодные дела у него бывают по праздничным дням.

Мирина не стала противиться, и мы вышли на улицу, однако как только переулок галантерейщиков остался позади, чувство отчаяния усилилось, и мне показалось, что сердце вот-вот разорвется в моей груди; я вцепился в руку Мирины и остановился, тяжело дыша. Небо было безоблачным и лишь местами затянуто легкой дымкой; ничто не предвещало приближения грозы, а день для послежатвенного периода не был особенно жарким. Я никак не мог понять, что со мной случилось и откуда у меня взялось это чувство отчаяния, от которого у меня схватило сердце.

Пытаясь взять себя в руки и успокоить Мирину, я показал ей храм, двор для язычников и портик, где торговцы и менялы работали в полную силу, несмотря на ранний час. Взявшись за руки, мы направились к восточной стороне храма, где находились большие медные ворота в коринфском стиле, которые сыны Израиля считают одним из чудес света. Подходя к стене, мы ощутили запах клоаки: зимние дожди смыли отходы из долины Кедрона. Мы сразу же развернулись и направились к дому банкира.

Добравшись до форума, мы услышали шум, похожий на порыв ветра. Шум был настолько сильным, что многие прохожие обернулись в сторону верхней части города. На небе не было ни единой тучки! Тем не менее в толпе утверждали, что видели молнию, хотя раската грома при этом не было слышно. В шуме было нечто мистическое, и неожиданно мне вспомнилась верхняя комната в доме, где я однажды побывал. Схватив Мирину за руку, я бросился бежать по улочкам, которые вели в сторону этого дома, и вскоре заметил, что мы спешим туда не одни. Шум уже охватил весь город.

Толпа была так велика, что пробраться через ворота в старой стене было чрезвычайно трудно, возбужденные люди прокладывали себе путь локтями, на разных языках расспрашивая о причинах этого грохота: одни утверждали, что в верхнем городе развалился самый большой дом, другие – что там произошло землетрясение.

Однако этот дом стоял на своем месте, а высокие стены по-прежнему охраняли его тайну; у его раскрытых ворот собиралась все прибывающая толпа. Я видел, как оттуда вышли ученики назаретянина. Они продвигались неуверенным шагом, глаза из блестели, а лица раскраснелись, как у пьяных или находящихся в состоянии крайнего исступления. Они вошли в толпу, которая в страхе расступилась перед ними, выкрикивая различные изречения. Это вызвало такое любопытство, что те, кто был к ним поближе, зашикали на всех остальных, и какое-то время над толпой слышались лишь голоса учеников, говорили они на разных языках.

Один из них подошел к месту, где стояли мы с Мириной. Я заметил необычайное оживление на его лице, и ощутил исходившую от него силу; мне даже показалось, что у него над головой сияет огненный круг. Глядя мне в лицо, он обратился ко мне на латинском, но при этом он не видел меня – его взгляд блуждал где-то в пределах царства, а вовсе не в этом мире. На латинском он говорил отчетливо, но так быстро, что я не мог понять всех слов и смысла его речи; затем он, обращаясь к Мирине, без малейшего усилия перешел на греческий, и слова лились из его уст непреодолимым потоком, так что невозможно было их понять. Я никак не мог себе представить, откуда этот плотный крестьянин с загоревшей на солнце кожей может так хорошо знать греческий или латынь.

Он быстрым шагом двинулся вперед, отстранив нас со своего пути, как ветер сносит опавшие листья. Проходя сквозь толпу, он обращался к людям на доселе неслыханных мной языках. Другие ученики делали то же самое, и толпа колыхалась, словно от порыва ветра. Однако никто не мог понять смысл сказанного, потому что слова произносились с огромной быстротой.

– Их устами говорит Святой Дух, – сказал я Мирине.

Тем временем люди все прибывали, они оживленно обсуждали смысл происходящего. В толпе оказалось несколько насмешников, которые заявляли, что галилеяне находились под воздействием крепкого вина, однако и они молча пропустили учеников Иисуса, не имея возможности объяснить, откуда те знают столько языков, и что за сила заставила освободить им путь.

Пока ученики без устали говорили, поддерживаемые все той же силой, мной овладело чувство слабости, мне показалось, что земля заходила ходуном под ногами, и чтобы не упасть, мне пришлось опереться на Мирину. Заметив, что мое лицо побледнело, а на лбу выступил пот, она осторожно провела меня через ворота во внутренний двор, где мы увидели женщин и прислугу, которые все еще не могли прийти в себя от происходящего. Мирина помогла мне прилечь в тени какого-то дерева; когда я пришел в себя, то не мог сказать, ни где я нахожусь, ни сколько времени прошло с тех пор, как я потерял сознание. Тем не менее чувство отчаяния уступило место ощущению мира, освободившего меня от всякой усталости.

Облокотившись затылком о колени Мирины, я огляделся вокруг и сразу же признал среди сидевших неподалеку женщин сестру Лазаря Марию, Марию из Магдалы и мать Иисуса – Марию, их лица излучали такое сияние, что поначалу мне показалось, будто передо мной не простые смертные, â ангелы, облекшиеся в женские формы.

Посмотрев затем в сторону ворот, я обратил внимание на то, как Симон Петр в окружении своих сподвижников уверенным и крепким голосом обращался к людям. Теперь он говорил на наречии Галилеи и без боязни называл имя Иисуса из Назарета, напоминая о его воскресении. При этом Петр обращался, как сын Израиля обращается к другим сынам Израиля, перестав его слушать, я обратил свой взор к сидящим женщинам.

Ощутив мой молчаливый призыв, Мария из Магдалы подошла, чтобы приветствовать меня и тем самым показать, что она не собирается отрекаться от меня. Едва слышным голосом я спросил ее о том, что произошло, и она, взяв мою руку и присев рядом, принялась рассказывать:

– Одиннадцатеро и еще Матфей, которого они избрали двенадцатым, собрались в верхней комнате этого дома, как вдруг с неба послышался гром, похожий на неожиданный порыв ветра, который потряс весь дом. Вслед за этим появились как бы языки пламени, они пронзили каждого, Затем в них вошел Святой Дух, и они начали разговаривать на разных языках, что ты сам слышал.

– Неужели это было то самое, что им пообещал Иисус из Назарета? – спросил я. – Неужели это пророчество, свершения которого они дожидались?

Магдалина покачала головой и сказала:

– Разве ты не понимаешь, что Петр в сопровождении Одиннадцатерых перед всем народом объявил себя наследником Христа? Кто еще, кроме Святого Духа, мог внушить ему это?

– Однако он по-прежнему обращается только к иудеям! – жалобно воскликнул я, словно ребенок, у которого только что отобрали любимую игрушку.