— Другое дело! — причмокнул Рикетт, облизывая губы. — Как вам, мисс… — Он забыл имя Каролины.

Бренди был ядреный, а пунш подслащен сахарином. Когда Бланд с Рикеттом отошли, я спросил Каролину:

— Осилите эту дрянь?

— Да уж не вылью! — засмеялась она. — Бренди левый?

— Наверное.

— Потрясающе!

— Надеюсь, глоток левого бренди нам не повредит.

Я приобнял Каролину за талию и увлек в сторону, чтобы ее не толкал народ, снующий к бару и обратно. Зал наполнялся.

Мы высматривали свободный столик, но меня снова окликнули — на сей раз врач, писавший отзыв на мою статью об успешном лечении Родерика. Было нельзя не подойти к нему, и он минут пятнадцать выспрашивал мое мнение по какому-то терапевтическому случаю, не особо обращая внимание на Каролину, которая оглядывала зал и застенчиво прихлебывала из стаканчика. Иногда она посматривала на меня, словно я открылся ей в новом свете.

— Вы тут фигура! — сказала она, когда мой собеседник наконец ушел.

— Да уж! — Я отхлебнул пунша. — Уверяю вас, я ноль без палочки.

— Вот и славно, будем двумя нолями. Этот бал — хорошее отвлечение от дома. А то, куда ни пойду, всюду ловлю на себе жалостливые взгляды: «Вон бедняжка мисс Айрес из Хандредс-Холла…» Ух ты, смотрите! Сиделки прибыли огромной стаей, все как я говорила! Точно раскрасневшиеся гусыни! Знаете, когда началась война, я хотела стать сиделкой. Все вокруг твердили, что я просто создана для такой работы, и меня это оттолкнуло. Уж больно сомнительный комплимент. Вот почему я пошла на флот. А кончила сиделкой Родди.

Расслышав в ее голосе тоскливую нотку, я спросил:

— Скучаете по службе?

— Поначалу ужасно скучала, — кивнула Каролина. — Знаете, я была хорошим служакой. Стыдно в таком признаваться, да? Но мне нравилась вся эта морская кутерьма. Нравился установленный порядок. Все расписано: только такие чулки, только такие туфли, только такая прическа. В конце войны я хотела остаться на службе, отправиться в Италию или Сингапур. Но вот вернулась в Хандредс-Холл…

Какая-то торопливая парочка ее толкнула, и она расплескала выпивку. Слизнув с края стаканчика капли, Каролина замолчала. Музыка стала громче и оживленнее, в оркестре появился певец. Народ пробивался к танцплощадке, нас окончательно затолкали.

— Не будем тут стоять! — Я перекрикивал музыку. — Может, вам с кем-нибудь потанцевать? Вон мистер Эндрюс, больничный хирург…

Каролина коснулась моей руки:

— Ой, пока больше ни с кем меня не знакомьте. Особенно с хирургом. Всякий раз, как он на меня посмотрит, мне будет казаться, что он прикидывает, где бы меня разрезать. Кроме того, мужчины не любят танцевать с высокими женщинами. Может, я с вами потанцую?

— Конечно, если хотите.

Осушив стаканчики, мы протолкались к танцплощадке. Несколько секунд нам было неловко, пока мы вставали в танцевальную позу, пытаясь преодолеть неизбежную скованность и вписаться в негостеприимную толчею.

— Терпеть этого не могу, — пробормотала Каролина. — Будто вскакиваешь на эскалатор.

— А вы закройте глаза.

Я повел ее в квикстепе. Попихавшись с соседями, пару раз ощутив их локти и каблуки, мы поймали ритм толпы и внедрились в центр площадки.

Каролина открыла глаза и опешила:

— Как же мы назад-то выберемся?

— Пока об этом не думайте.

— Придется ждать медленного танца… А вы хорошо танцуете.

— Вы тоже.

— Похоже, вы удивлены? Я всегда любила танцевать. На фронте отплясывала как бешеная. Там это было самое лучшее. В юности я танцевала с отцом. Он был высокий, и потому не имело значения, что я такая дылда. Он учил меня танцевать. Род был бестолковый. Говорил, я веду его, точно парень. Я не веду вас?

— Ничуть.

— Я не слишком много болтаю? Знаю, некоторые мужчины этого не любят. Наверное, разговоры сбивают их с такта.

— Можете говорить сколько угодно, — ответил я.

По правде, мне было приятно, что она в столь хорошем настроении, так расслаблена и податлива в моих руках. Я держал ее чуть на отлете, но от толчков танцующей публики нас то и дело прижимало друг к другу, и я чувствовал ее упругую грудь и литые бедра. При поворотах ее крепкая спина напрягалась под моими растопыренными пальцами. От расплескавшегося пунша рука ее была липкой, дыхание слегка отдавало бренди. Я понял, что она чуть-чуть пьяна. Наверное, я и сам немного опьянел. Внезапно меня окатило волной искренней приязни к ней, и я улыбнулся.

— Что это вы ухмыляетесь? — откинув голову, спросила Каролина. — Прямо как танцор на конкурсе. Вам номер на спину не пришлепнули?

Она шутливо заглянула за мое плечо, и я вновь ощутил ее грудь.

— Вон доктор Сили! — прошептала Каролина. — Разверните меня и посмотрите на его бабочку и бутоньерку!

Сделав пируэт, я увидел своего громоздкого коллегу, танцевавшего с женой: бабочка в горошек, в петлице мясистая орхидея. Где только он ее раздобыл? На лоб его падала прядь чрезмерно намасленных волос.

— Мнит себя Оскаром Уайльдом, — сказал я.

— Кем? — Смех Каролины откликнулся в моих ладонях. — Куда ему! Девчонками мы прозвали его «осьминог». Вечно старался кого-нибудь из нас подвезти. Всегда казалось, что кроме лап, которые он держит на руле, у него по меньшей мере еще одна… Уведите меня, чтобы он нас не заметил. А то потом сплетен не оберемся. Рулите на край площадки…

— Слушайте, кто кого ведет? Я начинаю понимать Родерика.

— Танцуйте на край! — опять засмеялась Каролина. — Затем пойдем по кругу, и вы про всех мне расскажете: кто больше других угробил пациентов, кто спит с медсестрами и прочие непотребства.

Мы танцевали еще под две-три песни, за это время я поведал о наиболее выдающихся больничных личностях, немного посплетничав; потом заиграли вальс, и толпа танцующих рассосалась. Мы пошли к бару за новой порцией пунша. В зале становилось жарко. Я увидел Дэвида Грэма и Анну, которые только что приехали и теперь пробирались к бару. Последний раз Каролина виделась с Дэвидом, когда я пригласил его для освидетельствования Родерика.

— Сюда идет Грэм, — тихо, насколько позволяла гремевшая музыка, сказал я. — Ничего, если вы встретитесь?

Не оглядываясь, Каролина мотнула головой:

— Ничего. Я предполагала, что он будет здесь.

Легкая неловкость, возникшая при встрече с Грэмами, вскоре растаяла. Они привели гостей: средних лет стратфордскую чету и их замужнюю дочь, которая оказалась давней приятельницей Каролины. Ахая и смеясь, девицы расцеловались.

— Мы уже сто лет знакомы, еще с войны, — пояснила Каролина.

Миловидная блондинка Бренда показалась мне весьма жизнелюбивой. Я был рад за Каролину, но вместе с тем чуть взгрустнул, ибо появление стратфордских гостей словно провело черту между взрослыми и молодежью. Бренда и Каролина в сторонке покуривали, а затем под руку направились в дамскую комнату.

К их возвращению я был полностью во власти компании Грэмов, которая отыскала столик вдали от громыхавшего оркестра и выставила пару бутылок алжирского вина. Девушкам подали стаканчики, предложили стулья, но они не сели, а все поглядывали на танцплощадку. Прихлебывая вино, в такт музыке Бренда нетерпеливо покачивала бедрами. Оркестр вновь играл что-то быстрое, девушкам хотелось танцевать.

— Вы не обидитесь? — виновато спросила Каролина. — Бренда хочет познакомить меня с приятелями.

— Танцуйте, танцуйте, — ответил я.

— Я недолго, обещаю.

— Приятно видеть Каролину веселой, — сказал Грэм, когда девушки ушли.

— Да, — кивнул я.

— Часто с ней видишься?

— Заглядываю к ним, когда есть время.

— Ну да. — Казалось, Грэм ожидал услышать что-то еще. Помолчав, он доверительно спросил: — Насколько я знаю, братцу не лучше?

Я пересказал последнее сообщение доктора Уоррена, затем мы поговорили о наших пациентах, а потом стратфордец затеял дискуссию о грядущей системе здравоохранения. Как большинство терапевтов, он был категорически против нее, Дэвид яростно ее поддерживал, а я по-прежнему пребывал в мрачном убеждении, что она положит конец моей карьере. Затянувшееся обсуждение было довольно горячим. Временами я поглядывал на танцплощадку, а Каролина с Брендой то и дело подбегали глотнуть вина.