Далее Николай Александрович бегло сообщил кое-какие придворные новости и, «крепко обняв» все семейство сестры, подписался: «Сердечно тебя любящий старый Ники». Уже усталой рукой он запечатал конверт и дернул шнур звонка – чтобы забрали письмо. Из гостиной слышались голоса жены и Янышева – надо было выйти к ним…

О событиях в далекой Южной Африке взахлеб говорил весь мир. Конечно, больше всего шумели в Англии. Начала шуметь еще до войны пресса. Когда же вспыхнули военные действия, она потеряла всякое понятие об объективности и всерьез утверждала, будто буры обижают англичан. Буров обзывали грязным мужичьем, тупицами, белыми дикарями. Англичане считали, что южноафриканские фермеры воюют «неблагородно»: прячась за камнями и скалами, посылают пули в солдат ее величества, пользуясь тем, что на солдатах яркие красные мундиры (очень скоро, впрочем, правительство распорядилось заменить красный цвет на хаки). Парламентарии произносили длинные гневные речи. Полуголые девицы в варьете исполняли патриотические песенки. Сигаретные коробки украсились портретами английских генералов. По вечерам у военного министерства, где вывешивались сводки и списки убитых и раненых, собирались толпы. Вся страна то впадала в уныние – «Вы слышали, боже мой, Ледисмит окружен!» – то сходила с ума от радости: «На Модере побита целая сотня буров!»

Шумели и в других странах. В Санкт-Петербурге развернул активнейшую деятельность Комитет помощи бурам под председательством пастора Гиллота. Россия совместно с Голландией снарядила и послала в Трансвааль два санитарных отряда. В Южную Африку выехали сотни добровольцев из Петербурга, Москвы, Екатеринбурга, Перми, Одессы.

Добровольцы ринулись и из других стран. В Кронштадте, на территории Оранжевой республики, был сформирован Европейский легион. Им командовал сначала французский полковник Вильбуа де Морейль, затем – русский военный корреспондент, человек отчаянной храбрости Евгений Максимов. В легионе было много французов, немцев, бельгийцев, итальянцев, даже американцев. Голландские и русские волонтеры предпочитали служить непосредственно в бурских коммандо.

Мир шумел и клял Англию.

Но мало кто в те дни понимал историческую особенность, необычность этой войны.

К концу века просторы планеты были уже поделены между сильнейшими странами. Однако разбухавшему монополистическому капиталу требовались дополнительные территории для выколачивания и заглатывания прибылей. На очередь дня встал новый раздел мира.

В 1898 году грянула скоротечная испано-американская война, на следующий год – англо-бурская.

Таких войн еще не бывало: это были первые в истории человечества империалистические войны, одни из главных вех, ознаменовавших наступление новой эпохи на земле – эпохи империализма.

Дело сводилось, конечно, не к особой злобности североамериканского президента Мак-Кинлея иди Сесиля Родса и Джозефа Чемберлена. К борьбе за передел мира толкала достигнутая концентрация капитала. Капиталу необходима была уже не свобода-господство. Родсу и Чемберлену, возглавлявшим круги промышленных магнатов, было нужно монопольное право эксплуатировать богатства бурских республик. Завоевание Трансвааля и Оранжевой укрепляло позиции британского империализма на юге Африки и, кроме того, давало возможность осуществить давнее намерение: строительство трансконтинентальной железной дороги Кейптаун – Каир.

И если простые люди земли сочувствовали маленькому бурскому народу, на который навалилась военная громада Британской империи, то правители государств думали совсем не о бурах: их волновало увеличение мощи Англии. Англия была враждебна правительству России, ибо жестоко соперничала с ним в Азии и препятствовала движению на Балканы. Она была ненавистна Германской империи, ибо успешно конкурировала в колониальных захватах на Черном континенте; Германия сама точила зубы на бурские республики, надеясь установить над ними протекторат. Для Франции Англия была главным соперником и в колониальных завоеваниях, и на арене экономической борьбы в Европе.

В Европе бушевали страсти, в Южной Африке бушевало оружие. Сопротивление буров оказалось упорным. Более того, они теснили англичан, зажимали и били их Великобритания решила играть ва-банк: слишком многое уже было поставлено на карту. Войска на Черный континент двигались из метрополии, из Индии, из Австралии…

Передовые посты английского сторожевого охранения он миновал благополучно. Теперь оставалось каким-то образом проскользнуть через линии траншей, опоясывавших Ледисмит, и проникнуть в город.

Скрываясь в высокой траве тамбуки, Каамо дополз до рощицы манговых деревьев. Многие из них были смертельно покалечены: бурские артиллеристы говорили, что это прекрасный ориентир для пристрелки, и удивлялись, почему англичане не вырубят рощицу. А Каамо был рад ей: отсюда хоть оглядеться можно получше.

Гора, с которой он спустился, на расстоянии уже не казалась грозной и неприступной. Ущелье, где засели Питер и Коуперс, покрывала густая темно-зеленая поросль. Воздух над горой дрожал и струился: было очень жарко.

Прямо перед Каамо виднелась первая линия английских траншей. За ней, шагах в пятистах, уже у самой окраины Ледисмита, тянулась вторая. Над окопами мелькали белые каски: солдаты не таились.

Пора было действовать. Или он обманет англичан, или будет худо. Совсем худо… Каамо решительно поднялся, достал из-за пазухи припасенный мешок и принялся сбивать с веток плоды манго. Они были еще совсем незрелые, зеленые, и мякоть пахла скипидаром. Обрывая длинные плодоножки, Каамо засовывал манго, похожие на небольшие толстенькие огурцы, в мешок.

Вдруг какие-то крики и ругань послышались из оврага неподалеку от рощицы. Каамо приник к стволу дерева. Несколько англичан и кучка негров с ружьями за плечами – это были басуто – волокли пушку. Гневными окриками их подгонял сержант.

Удача шла навстречу Каамо. Сдернув с себя рубаху и сунув ее в мешок, он вышел из рощи и направился прямо к пушке.

– Толкайте, толкайте же, черт вас возьми! – орал сержант; пот ручейком стекал из-под его каски.

Чернокожие парни и так старались изо всех сил, но пушка завалилась в рытвину.

– Давайте помогу. – Каамо навалился на колесо, пушка подалась вперед и выскочила из рытвины.

– Вот так, – удовлетворенно сказал сержант и снял каску. – Передохните… А ты откуда взялся, парень? – подошел он к Каамо.

Все… От этого разговора будет зависеть все.

– Я взялся из этой вот рощи, господин офицер.

«Офицера» сержант пропустил мимо ушей.

– Как ты туда попал? Кто тебя пропустил?

– О, я уже не первый раз прихожу сюда. Я собираю зеленые манго, тетушка отваривает их и готовит лекарство. Моя тетушка очень больна, господин офицер, у нее…

– Плевал я на твою тетушку! Откуда ты взялся? Где живешь?

– Я живу у господина Лоуренса.

– Что еще за птица? Каамо сделал большие глаза:

– Господина Лоуренса знают многие, сэр. Он большой торговец в Ледисмите. Только сейчас моего господина нет в городе, он уехал в Дурбан, а меня и тетушку оставил, чтобы мы присматривали за домом.

– Зачем ты врешь мне, парень? Ведь я же знаю, ты бурский шпион… Ну, отвечай!

Ноги у Каамо начали противно дрожать. Он сложил руки на груди:

– Господин офицер, я никогда не позволяю себе врать, особенно белым. Ведь легко можно проверить, что я говорю правду, только правду.

– А я и проверю. Ты как думаешь? И смотри, если хоть каплю соврал, болтаться тебе на веревке… А ну, ребята, берись, покатили дальше!

Натужно покряхтывая, чертыхаясь, пыхтя, они всё катили и катили тяжелое, неповоротливое орудие, миновали овраг, пересекли первую линию траншей и наконец втолкали пушку в специально отрытый окоп между первой и второй линиями. Артиллеристы остались у орудия а сержант с неграми направился в город. Неуклюжий, хмурого вида молодой басуто с ярким платком на шее молча сунул Каамо горстку жевательного табака. Каамо не жевал его, но отказаться от подарка было неудобно и неосторожно – он неумело засунул зеленовато-бурые листья за щеку.