Если в маленьких городках новости распространяются быстро, то в средней школе маленького городка они путешествуют со скоростью света. Мы все уже разошлись по классам, когда появился Мыш, опоздавший на уроки и распираемый новостью о самоубийстве Сэмми, но каким-то невообразимым образом эта информация просочилась сквозь стены классных комнат, расползлась как клещ с дежурными, опоздавшими и выходившими в туалет.

— Это просто слухи, — прошептала мне на ухо Карли, накрыв ладонью мою руку, когда я задрожал на стуле. Но я вспомнил, как Сэмми заехал ко мне накануне вечером, как необычно официально прозвучало его прощание, и все стало на свои места.

По радио раздался голос Линкрофта, как всегда, слишком громкий и с призвуками брызжущей слюны, который объявил немедленный сбор всей школы в актовом зале. Все похватали сумки и учебники и выскочили из кабинетов, приглушенно переговариваясь на ходу. Я почувствовал, как на лбу у меня выступает холодный пот, и понял, что Сэмми мертв. Кроме того, я понял, что совершенно не в состоянии сидеть в переполненном актовом зале и выслушивать, как наш бухой директор подтверждает этот факт. Карли оказалась на несколько шагов впереди меня, и я вдруг почувствовал, что у меня нет сил сказать ей, что я ухожу с уроков, поэтому я просто свернул в сторону и целеустремленно направился к выходу. Я уже давно заметил, что учителя гораздо реже пристают с расспросами, если двигаться уверенно.

Я сидел в отцовской машине на школьной стоянке, раскачиваясь и колотя кулаками по рулю, и кричал изо всех сил, до боли в горле. Через некоторое время я завел мотор и поехал к Сэмми домой. Стояла теплая, безоблачная погода, и, пока я ехал по центру Буш-Фолс, абсолютная нормальность окружающих улиц начала побеждать то безумие, которое царило у меня в голове: я постепенно уверился в том, что я ошибся, что кто-то просто-напросто пустил идиотскую шутку. Вполне вероятно, что школьный сбор объявили по совершенно другому поводу. С каждым перекрестком я все больше убеждал себя в том, что Сэмми просто пропустил школу и что сейчас я обнаружу его в его комнате, вероятно погруженного в тяжелые раздумья, но совершенно живого. Я перескажу ему идиотские слухи, он улыбнется и скажет: «Не дождетесь!» — а я скажу, что решил прогулять школу, и предложу куда-нибудь сходить.

Таким образом мне удалось не смотреть правде в глаза до конца поездки. И тут я подъехал к перекрестку у его дома, увидел, что напротив крыльца стоят полицейские машины, и правда снова дала о себе знать тщательно выверенным ударом в пах. Я съехал на обочину и просидел в машине еще минут пятнадцать, пока Мьюзер со своим заместителем не вышли с мрачными лицами из дома и не сели в машину. Когда они уехали, я выбрался из машины и тихо поднялся по ступеням дома Хаберов. Входная дверь за внешней стеклянной была раскрыта, поэтому мне был виден и весь длинный коридор, и кухня, где за столом сидела Люси, зажав голову руками, и громко, монотонно плакала.

Не знаю, сколько времени я так простоял, глядя на нее, оглушенный ее безутешными рыданиями и парализованный ощущением собственного горя и вины. Я уже решил уйти, но в этот момент она подняла голову и увидела меня сквозь стеклянную дверь. Я думал было бежать, ноги уже сами поворачивали к выходу, но ее взгляд пригвоздил меня к месту.

— Джо, — тихо сказала она, совершенно не удивившись тому, что я подглядываю за ней с крыльца.

Я вошел в кухню и неловко встал у стены, а она уставилась на меня красными от слез, ввалившимися глазами.

— Моего Сэмми больше нет, — сказала она высоким, срывающимся голосом, как возмущенно сказал бы ребенок, оторвавшись от рыданий.

— Знаю, — сказал я.

— У меня ничего не было, кроме него, — сказала она, некрасиво вытирая сопли тыльной стороной ладони. — И теперь я не знаю, что мне делать.

Последняя фраза потонула в новых рыданиях, и Люси зарылась головой в ладони на столе. Я сел рядом и обнял ее, и она вся обмякла, как будто все кости разом расцепились, и тело ее сотрясалось в моих руках с каждым новым всхлипом.

— Теперь у меня никого нет.

Я хотел сказать, что у нее есть я, но знал, что это уже не так, поэтому я просто держал ее в объятьях и ничего не говорил. Некоторое время мы сидели в этой печальной, бессмысленной симметрии: сын без матери и мать без сына, без каких-либо точек соприкосновения, неспособные никак помочь друг другу. Уходя, я чувствовал не печаль и не жалость, а только вскипающее бешенство из-за своей полной никчемности и нарастающую уверенность в том, что пора сваливать из Буш-Фолс.

Тело Сэмми вытащили из речки Буш в тот день, рано утром. Машину нашли в лесу над водопадом, и хотя никаких сообщений о подробностях его смерти в печати не появлялось, я могу хорошо представить, как все было. Как раз тогда, когда мы с Карли завершали свой сексуальный марафон в моей спальне, Сэмми приехал к водопадам и запарковался. Пока в стоявших вокруг машинах многочисленные парочки ласкали и гладили друг друга в неудобных позах, Сэмми включил диск Спрингстина, может быть, мы даже одновременно с ним слушали «Бобби Джин», и влил в себя столько пива, сколько потребовалось, чтобы выбросить из головы мысли о последствиях задуманного. В конце концов он вышел из машины, посмотрел вниз, на водопады, и сочетание темноты и алкоголя сделало свое дело: бурлящие воды внизу не показались ему такими уж страшными. Потом Сэмми сделал последний, глубокий вдох и решительно бросился с утеса в воду.

И может быть, ровно в эту минуту ему было хорошо от собственной смелости, оттого, что он смог принять это решение. Может быть, на один только миг, пока темные воды еще не успели свирепо поглотить его, именно тогда он наконец почувствовал себя свободным. А может быть, я все это сказал себе просто потому, что знал: пойди я с ним, а не останься дома, чтобы подольше позаниматься сексом, Сэмми не прыгнул бы вниз.

Остаток учебного года прошел как в тумане. Я ходил на занятия, встречался с Карли, закончил школу, но это как будто происходило не со мной: я все видел, но ничего не чувствовал. Как будто в тот день на кухне у Люси у меня внутри что-то выключили и я на шаг отдалился от собственной жизни.

Встретив меня в коридоре, Шон Таллон отпустил какую-то остроту насчет Сэмми, и я, не задумываясь, двинул ему точно в нос, так что кровь хлынула невероятным фонтаном. Вряд ли Шону было особенно больно, скорее он был совершенно поражен, но, быстро оправившись от удивления, он отдубасил меня своим старым гипсом на сломанной руке на глазах у гогочущего Мыша. Потом я с каким-то отстраненным интересом исследовал свои синяки в зеркале, но никакой боли не помню.

Сломанная Шонова рука и исчезновение Уэйна — все это совершенно вывело баскетбольную команду из строя. Они вылетели в первом же раунде, и впервые за двадцать лет буш-фолские «Кугуары» не вышли в финал штата.

Примерно через неделю после гибели Сэмми в окно кабинета Дугана влетел булыжник, разбив витрину с наградными кубками. Проводились расследования, но так и осталось невыясненным, кто это сделал. Спустя годы я начал думать, что это был я сам, иногда даже вспоминается тяжесть камня в руке перед броском, но это воспоминание такое смутное и неправдоподобное, что у меня нет никакой уверенности. Может, я просто услышал об этом и пожалел, что не сделал этого сам.

Человеку, как говорится, свойственно ошибаться. А богу — прощать. Ошибиться же, оттягивая прощение до тех пор, пока не станет слишком поздно, — значит безбожно облажаться. Только похоронив отца, я понял, что всегда намеревался его простить. Но не успел я и глазом моргнуть, как промчалось семнадцать лет, и мое невысказанное прощение обернулось воспалением, и я начал гноиться изнутри.

Два дня я провожу в постели, меня трясет лихорадка, желудок сводит, ноги ватные. Мне самому до конца неясно, что я испытываю: подлинную горечь утраты или чувство глубокого, парализующего раскаяния в том, что эта горечь мне недоступна. В любом случае пробирает меня не на шутку. Я лежу без движения, сон и явь незаметно сменяют друг друга до тех пор, пока граница между ними не стирается окончательно. Несколько раз мне снится, что я плачу, и я просыпаюсь с опухшими глазами, на подушке, мокрой от слез.