– Мне кажется, трудно быть вундеркиндом, – сказала Вальгерд. – Ребенок оказывается средоточием всевозможных мечтаний и надежд, кото-рые редко оправдываются. И что из этого выходит?

– Хоронишь себя в чулане и надеешься, что никто не вспомнит о тебе.

– Вы полагаете?

– Не знаю. Возможно, кто-то и помнит о нем.

– Думаете, это как-то связано с его убийством?

– Что именно?

– То, что в детстве он был чудо-мальчиком.

Эрленд старался как можно меньше говорить о расследовании, однако боялся выставить себя высокомерным занудой. Он и сам еще не задумывался над этим вопросом и не знал, насколько важен ответ на него.

– Мы не знаем пока, – сказал он. – Увидим.

Они помолчали.

– А вы, случайно, не были вундеркиндом? – поддразнила его она.

– Нет, – ответил Эрленд. – Полная бездарность.

– И я тоже. До сих пор рисую, как трехлетний ребенок. А что вы делаете, когда не работаете? – помолчав немного, спросила она.

Вопрос застал Эрленда врасплох, и он сидел в растерянности, пока она не улыбнулась.

– Я не хотела вас смущать, – извинилась Вальгерд, видя, что он медлит с ответом.

– Да нет, просто… я не привык говорить о себе, – промямлил Эрленд.

Он не мог похвастаться, что играет в гольф или занимается другим видом спорта. Когда-то интересовался боксом, но это прошло. Он никогда не ходит в кино или театр, да и телевизор смотрит не часто. Раньше летом ездил в одиночку по стране, но в последние годы редко выбирался из города. Что он делает, когда не работает? Он и сам этого не знал. Проводит время в одиночестве, сам с собой.

– Я много читаю, – вдруг сказал он.

– И что же вы читаете?

Он опять задумался, а Вальгерд снова улыбнулась:

– Это такой трудный вопрос?

– Я читаю о гибели людей во время опасных путешествий. О смерти в горах. О людях, которые замерзли. Это, можно сказать, отдельный литературный жанр. В свое время был очень популярен.

– О гибели людей во время опасных путешествий? – повторила Вальгерд.

– Ну и о многом другом, естественно. Я много читаю. Историческую литературу. Правоведение. Хроники.

– Все, что устарело и прошло, – подытожила она.

Он покачал головой.

– Прошлое – это то, на чем мы стоим, – объяснил Эрленд, – хотя оно и может обернуться ложью.

– А почему о гибели людей? О замерзших людях? Невеселое чтение.

– Вам бы работать в полиции, – криво усмехнулся Эрленд.

За этот короткий вечер незнакомая женщина умудрилась заглянуть в такие уголки его души, которые были заперты и труднодоступны даже для него самого. Он не хотел об этом говорить. Только Ева Линд знала о его причуде, но не очень понимала и не строила никаких предположений в связи с повышенным интересом отца к пропавшим людям. Эрленд долго молчал.

– С возрастом приходит, – сказал он наконец и тут же пожалел, что покривил душой. – А вы? Что вы делаете, когда не засовываете ватные палочки людям в рот?

Он попытался обернуть все в шутку и начать разговор сначала, но контакт между ними разладился, и в этом была его вина.

– На самом деле у меня ни на что, кроме работы, времени не хватает, – ответила Вальгерд. Она чувствовала, что нечаянно затронула больную тему, но не понимала, как именно. Ею овладело смущение, и он это видел.

– По-моему, нам надо так посидеть еще раз, – сказал Эрленд, чтобы выйти из щекотливого положения. Собственная неискренность тяготила его.

– Непременно, – отозвалась Вальгерд. – Я долго сомневалась перед тем, как принять ваше предложение, но совсем не жалею о проведенном вечере и хочу, чтобы вы знали это.

– Я тоже очень доволен, – ответил Эрленд.

– Вот и хорошо, – сказала Вальгерд. – Спасибо вам большое за все. Спасибо за ликер. – Она глотнула из своего бокала. Эрленд тоже заказал себе «Драмбуи», но не притронулся к нему.

Он лежал на кровати в гостиничном номере и смотрел в потолок. В комнате все еще было холодно, и Эрленд не стал раздеваться. За окном шел снег. Снег был мягкий и теплый. Он красиво падал на землю и тут же таял. Совсем не тот колкий, тяжелый, беспощадный снег, калечащий и уничтожающий.

– Что это за пятна? – спросила Элинборг у отца избитого мальчика.

– Пятна? – переспросил он. – Какие пятна?

– Вон там, на ковре, – показала Элинборг. Они с Эрлендом только что покинули больницу после напрасных попыток поговорить с мальчиком. Зимнее солнце осветило ковер на лестнице, ведущей на верхний этаж, где располагалась детская. В ярком свете проступили пятна.

– Я не вижу никаких пятен, – заявил папаша, наклонился и принялся осматривать ковер.

– Они более заметны на свету, – продолжала Элинборг, следя за солнечным лучом, проникшим сквозь окно гостиной. Низкое солнце, почти лежащее на земле, било в глаза. Оно отражалось в тяжелых плитах из мраморной крошки, и казалось, будто пол гостиной объят пламенем. Около лестницы стоял изящный шкафчик для бутылок. Там хранилось крепленое вино и дорогие ликеры. Бутылки красного и белого вина были уложены в ряд горлышком наружу. У шкафчика были две стеклянные дверцы, и Эрленд обратил внимание на неприметный след от тряпки на одном из стекол. На стенке шкафчика со стороны лестницы застыла капля сантиметра в полтора. Элинборг дотронулась до нее пальцем – жидкость оказалась клейкой.

– Тут что-то произошло, около бара? – спросил Эрленд.

Хозяин посмотрел на него:

– Что вы имеете в виду?

– То, что на шкаф что-то брызнуло. Вы его недавно протерли.

– Нет, не недавно, – ответил мужчина.

– Этот след на лестнице, – встряла Элинборг, – по-моему, это след ребенка, или мне померещилось?

– Я лично не вижу никаких следов на лестнице, – возразил отец. – То вы говорите о пятнах, теперь это уже следы. К чему вы клоните?

– Вы были дома, когда на мальчика напали?

Мужчина не отвечал.

– Это произошло после школы, – продолжала Элинборг. – Учебный день закончился, но он остался поиграть в футбол, и вот когда он пошел домой, на него напали. Именно так нам представлялось развитие событий. Ребенок не в состоянии поговорить с вами, да и с нами тоже. Я думаю, он не хочет. Не осмеливается. Возможно, подростки пригрозили убить его, если он разболтает полиции. А может быть, кто-то другой припугнул его, что прибьет, если мальчик поговорит с нами.

– На что вы намекаете?

– Почему вы ушли с работы домой раньше в тот день? Вы вернулись в середине дня. Ваш сын добрался до дому и поднялся в свою комнату. Вы пришли почти в то же время и позвонили в полицию и «Скорую помощь».

Элинборг уже и раньше задумывалась над тем, что папаша делал дома в разгар рабочего дня, но до настоящего времени держала вопрос при себе.

– При этом никто не видел, как мальчик возвращался из школы, – добавил Эрленд.

– Уж не думаете ли вы, что это я напал на него и с такой жестокостью избил собственного ребенка? Не на это же вы намекаете, в самом деле?!

– Вы позволите нам взять кое-какие образцы с ковра?

– Я думаю, вам лучше уйти.

– Я ни на что не намекаю, – проговорил Эрленд. – Мальчик рано или поздно расскажет о том, что произошло. Возможно, не сейчас и даже не через неделю или месяц, может быть, даже и не через год, но все-таки расскажет.

– Вон! – вспылил хозяин, теперь он был рассержен и нетерпим. – Что вы себе позволяете… Вы не имеете права допускать… Вам пора. Уходите. Вон!

После этого Элинборг отправилась прямиком в больницу, в детское отделение. Мальчик спал с подвешенной рукой. Она подсела к его кровати и стала дожидаться его пробуждения. Она просидела у кровати минут пятнадцать, прежде чем мальчик зашевелился и заметил инспекторшу из полиции с усталым лицом. Но мужчины с грустными глазами в вязаной кофте, который сопровождал ее днем, нигде не было видно. Мальчик посмотрел Элинборг прямо в глаза, и она улыбнулась ему, а потом спросила как можно мягче:

– Это был твой папа?