«О господи!» — пробормотал Квиллер, врываясь в кладовую и захлопывая за собой дверь. Успеет ли Хикси привести в порядок сцену? А вдруг зрители восприняли это как дешёвый трюк? На трибунах нарастал шум, заглушавший звучание симфонии Чайковского, выбранной для музыкального оформления картины пожара. Квиллер решил приоткрыть дверь хотя бы на дюйм, чтобы подсказать Хикси, как привести в порядок сцену, но дверь не поддалась. Он оказался в западне!
«Ну уж нет!» — И он заколотил в дверь кулаками, однако из-за громовых раскатов музыки и шума в зале никто его призывов о помощи не услышал. Лицо Квиллера пылало, он задыхался В этой затхлой, пыльной кладовке. Неожиданно на глаза ему попались гантели, — схватив их, он принялся молотить ими по двери. Безрезультатно. Вскоре зазвучит музыкальный пассаж, во время которого он должен будет появиться на сцене, и если этого не произойдет, то по окончании музыки зазвучит голос ирландца, хозяина придорожной гостиницы, ирландец станет ни с того ни с сего отвечать на вопросы, которые ему никто не задавал, если, конечно, Хикси не сообразит выключить магнитофон. Ну как, как она узнает, что он, Квиллер, заперт в кладовке?!
Музыка смолкла, и тут до Хикси дошло, что что-то не так, и она нажала на клавишу «стоп». Шум в зале также смолк. В наступившей тишине Квиллер забарабанил гантелями в дверь изо всех сил. Прибежал мистер Броднакс с ключом. Радиодиктор выбрался из кладовки весь в испарине, однако в здравом рассудке и направился, осторожно ступая на полусогнутых ногах, к своему месту на сцене. Его появление было встречено аплодисментами.
Из динамиков послышался голос ирландца, и школьники затаили дыхание, поражённые его рассказом.
«Чего только я не наслушался! Один несчастный пытался спасти своих двух детей; оба ребенка наглотались дыму, но он не мог вынести их обоих, так как правой руки у него не было — она сгорела. Сгорела до самого плеча! Вы понимаете, до плеча! Этому несчастному надо было выбирать, кого из детей спасать. Не дай бог испытать такое!»
Когда представление закончилось, его участники церемонно кланялись зрителям, устроившим шумную овацию. После того как зал опустел, Хикси сказала:
— Им понравилось, когда всё у нас рухнуло. Они восприняли это как один из эпизодов спектакля.
— Благодарю вас! У нас за всю историю школы ничего подобного не было! — сказал им директор, когда они упаковывали реквизит. — Даже злостным нарушителям дисциплины понравился спектакль, особенно то место… ну, про человека с обгоревшей рукой… Чем вам помочь сейчас? Мервин отнесёт ваши чемоданы. Быть может, хотите выпить чего-нибудь прохладительного в нашем кафе?
Но Квиллеру и Хикси не терпелось как можно скорее покинуть здание школы.
— Ну, рассказывай, что же с тобой случилось? — с едким раздражением потребовал он.
— Ты не поверишь! — воскликнула она. — Я обедала у Лингвини, а поскольку мест на стоянке не было, я оставила машину на лужайке напротив кухни. Когда я вышла из ресторана, на улице стало прохладно, и я надела пальто, которое лежало на заднем сиденье. Но только я вышла на шоссе, как почувствовала, что кто-то ползает у меня в рукаве. Я закричала, съехала на обочину и выпрыгнула из машины, и в этот момент из моего рукава выскочила мышь!
— Однако непонятно, почему всё-таки ты на столько опоздала? — спросил он, всё ещё негодуя.
— Мне пришлось ждать, пока подъедет фермер на тракторе и вытащит мою машину из кювета.
— Ну… если всё было именно так, — с недоверием в голосе проговорил Квиллер и сразу перешёл на другое: — Послушай, я тоже кое-что скажу я никогда не ступлю ни на один помост до тех пор, пока лично не проверю, что он достаточно устойчивый.
— А я никогда в жизни не поставлю машину на лужайке позади ресторана Лингвини! Клянусь!
Вернувшись домой после спектакля в школе для детей фермеров, Квиллер первым делом позвонил в кафе «Чёрный медведь» Гарри Пратту.
— Гарри, — сказал он, — я хотел бы заехать к тебе завтра днём и проверить, всё ли готово к выступлению перед членами клуба туристов. Хочу, чтобы в понедельник вечером всё прошло гладко.
— Отличная мысль. В какое время ждать вас?
— Если я приеду в два, нормально?
— Нормально. Договорились, — сказал Гарри. — Да, вы не против, если я познакомлю вас с одной приятной молодой девушкой, она часто заходит к нам в кафе?
— И сколько же ей лет?
— Думаю, что-то около двадцати. У неё возникли проблемы, мне кажется, вы сможете ей помочь.
— Если это финансовые проблемы, передайте ей, пусть обратится в Фонд Клингеншоенов, — сказал Квиллер. — Я не хочу вмешиваться ни в какие дела подобного рода.
— Да нет, это совсем не тот случай, — заметил Гарри, — речь идёт о проблемах, которые возникли у этой девушки в семье; всё выглядит довольно подозрительно. Думаю, вы могли бы ей что-либо посоветовать.
Квиллер ответил, что поговорит с девушкой. На самом же деле он не испытывал ни малейшего интереса к семейным проблемам «молодой поселянки». Единственно, что его интересовало в данный момент, — это немотивированное самоубийство старой дамы. Вот почему он страшно обрадовался, когда утром в пятницу ему позвонил Джуниор.
— Включай свою кофеварку, — приказным тоном сказал ему молодой редактор, — скоро буду у тебя, по пути загляну к Луизе за пончиками. Нам есть о чем поговорить.
Пончики в закусочной «У Луизы» готовились каждое утро: настоящие, традиционные пончики — без глазури, без варенья, без ореховой крошки, а лишь с легким ароматом мускатного ореха. Спустя какое-то время два джентльмена сидели в кухне особняка Гейджев за столом, держа в руках кружки с кофе и извлекая из оъёмистого пакета свежие, с хрустящей корочкой пончики.
Квиллер сказал:
— Я понял, почему богатые люди в прошлом веке строили большие дома и имели по четырнадцать детей. Рождалось восемь девочек, а это почти разорение. Двое из родившихся мальчиков умирали во младенчестве; один мальчик погибал, например пытаясь остановить бегущего коня; другому отпрыску по мужской линии приходилось спешно бежать в Центр, спасаясь от какого-нибудь скандала; кто-то становился журналистом, что ещё хуже, поскольку это нечто среднее между конокрадом и торговцем нефтью. Поэтому, если у родителей оставался хотя бы один сын, который мог продолжить семейное дело, они считали, что им повезло.
— Именно так все и произошло в семействе Гейджев, — сказал Джуниор. — Мой отец был последним по мужской линии.
— Когда ты вернулся из Флориды?
— Около полуночи. Я едва поспел на последний рейс из Миннеаполиса.
— Всё сделал?
— По правде сказать, особых дел и не было, — ответил Джуниор. — Бабушка ещё при жизни распорядилась машиной, мебель пошла вместе с домом, всю её одежду мы отдали в благотворительный фонд; никаких украшений, кроме перламутровых брошек и бус из белого бисера, у неё не осталось. Она распродала драгоценности, антиквариат и недвижимость раньше — ради того, как она говорила, чтобы упростить исполнение её завещания. Единственно, от чего она не смогла избавиться, так это от полуразвалившейся хибары, в которой размещается закусочная Луизы. Если бы кто-нибудь её купил, город заставил бы нового владельца перестроить сортир, расширить главный вход, укрепить кровлю и привести электропроводку в соответствие со стандартом. Дон Эксбридж проявлял интерес к этому домишке, но он намеревался купить его на снос, а этого горожане не допустили бы. Квиллер согласно кивнул:
— Да, в этом случае дело кончилось бы уличными беспорядками и судебными процессами между представителями различных слоев населения.
— Скажу тебе откровенно, Квилл, — доверительно начал Джуниор, — я абсолютно не жажду получить от бабушки большое наследство, но было бы очень мило с её стороны, если бы она догадалась позаботиться об образовании своих правнуков, создав для этого финансовый фонд. У Джека двое детей, у Паг — трое, у нас с Джоди, если считать на данный момент, один и семь восьмых ребенка.
— Кстати, как чувствует себя Джоди?
