— Святой, — сказал Карака с обычной прозорливостью.

Мы прошли вслед за стариком по узкой, запруженной людьми улице к широкому зданию, построенному вокруг двора, где за верандами скрывался ряд больших черных нор. Это были входы в кельи монахов. Так я увидел первый из множества индийских монастырей.

Старик провел нас в длинную пустую комнату. Опустившись на корточки на утоптанном земляном полу, он жестом пригласил нас сделать то же самое. Земля оказалась неприятно сырой — как и все в Индии в это ужасное время года.

— Я Госала, — сказал старик. — Ты из Персии. Мне говорили, что Великий Царь хочет научиться у нас мудрости. Это хорошо. Но должен предупредить, что в этой стране много угревертов, выдающих себя за завоевателей, просветленных, переправщиков. Ты должен быть бдителен и докладывать Великому Царю только то, что соответствует истине.

— И что же соответствует истине, Госала? — Я тактично воздержался от объяснения ему, что такое Истина.

— Я могу сказать тебе, что не соответствует истине.

Я понял, что встретился с заядлым учителем. Понятно, я не знал, кто такой Госала. Знай я тогда это, может быть, больше бы извлек из нашей единственной встречи.

— Джайны верят, что можно достичь святости или приблизиться к ней, если не убивать никаких живых существ, не лгать, не стремиться к удовольствиям.

Он привел обычный перечень, но мог бы и не приводить: этот перечень един для всех религий, желающих очистить душу, или, проще, улучшить человека. Это, кстати, не одно и то же, благодаря исходной двойственности всего сущего. Душа приходит прямо от Мудрого Господа. Тело материально. Хотя первое напоминает собой второе, между ними есть различие: душа вечна, тело тленно.

— Но ты сам, Госала, джайн. — Карака точно распознал, кто такой Госала.

— Я джайн. Но я разошелся с тем, кто зовет себя Махавирой. Он считает себя одним из двадцати трех переправщиков. Он не переправщик.

— А ты? — Карака искренне заинтересовался.

— Не знаю. Мне все равно. Я любил Махавиру. Мы были как братья. Мы были как один. Мы вместе соблюдали заповеди. Мы возродили древнюю мудрость. Но потом я стал изучать то, что люди забыли, и нам пришлось расстаться. Потому что я точно знаю, что есть истина, и я должен говорить истину всем, кто хочет слушать.

— Но только что ты говорил, что можешь сказать лишь то, что не соответствует истине. — Быстренько напомнил я ему.

— Утверждения происходят от отрицания. — Госала был терпелив. — То, что любое существо может приблизиться к святости или нирване через праведную жизнь или соблюдая все наши заповеди, не соответствует истине. Что касается истины… — Госала взглянул на меня строгим и, как мне показалось, бесстрастным взглядом; старый джайн был одновременно безмятежен и безжалостен. — Что касается правды, то все мы ведем начало от атома, или от монады. И каждая монада должна подвергнуться серии из восьмидесяти четырех тысяч возрождений, начиная от первоначального живого атома, пройти через каждый из четырех элементов — воздух, огонь, воду и землю, — а затем также через сложные циклы из камней, растений и всех видов животных. Когда серия из восьмидесяти четырех тысяч возрождений завершится, монада освобождается, затухает.

Наверное, я не производил впечатления умника, потому что Госала, будто бы играя с ребенком, вдруг встал и вынул из пояса клубок ниток:

— Подумай об этой нити как о полном пути монады. А теперь смотри, как она поднимается.

Госала подбросил клубок к стропилам. Клубок размотался в воздухе на всю длину и упал на пол.

— Вот и все. И такова история нашего существования, — сказал Госала. — Мы превращаемся из атома в воздух, в огонь, в воду, в землю, в камень, в траву, в насекомое, в пресмыкающееся, в человека, в бога — и в ничто. Под конец все маски, что нам пришлось надевать и снимать, становятся ненужными, и это наше истинное состояние. Но мой бывший брат Махавира скажет, что этот процесс можно ускорить, ведя праведную жизнь, исполняя пять заповедей. Он лжет. Каждый из нас должен пережить полный цикл от начала до конца. И выхода нет.

— Но откуда ты знаешь, Госала, что это правда?

— Я всю жизнь изучал святую мудрость. Она открывалась нам столетиями. Процесс ясен, как эта нить на полу. Никто не может ускорить или изменить свою судьбу.

— Но Махавира учит добродетели. Разве это нехорошо? — Карака, как и я, был озадачен суровой бескомпромиссностью Госалы.

— Махавира находится в этой стадии развития, — смягчился старик. — Он, очевидно, приближается к концу своей нити. Ведь некоторые ближе к нирване, чем другие. Но добро они творят или зло, не имеет значения. Они просто есть. Они делают, что им назначено делать, и переживают то, что им назначено пережить, и каждый в свой срок достигает конца — не раньше.

— Тогда зачем же ты учишь? — Чтобы успокоиться, я подтянул к себе ближний конец нити. — Зачем же ты хочешь рассказать мне, что правда, а что ложь?

— Я близок к выходу, мальчик. Это моя обязанность. И это доказывает, что конец мой близок. По сути дела, у меня нет выбора. — Он улыбнулся. — Я обязан играть на своей струне.

— Ты знаешь Зороастра?

Госала кивнул:

— Из слышанного мной могу заключить, что он был очень молод. — Старик выкрутил свою мокрую накидку, и я, глядя на него, почувствовал себя промокшим. — Это признак чрезвычайной молодости — заботиться о правильном соблюдении обрядов, придумывать небеса и преисподнюю и судный день. Я не считаю, что это нехорошо, — добавил он. — Тысячи лет назад я тоже прошел подобную стадию. Это неизбежно.

Неизбежно.

Такова была безжалостная проповедь Госалы, и я никогда ее не забуду. За свою долгую жизнь я пришел к тому же неумолимому взгляду на мир. Хотя многие в Индии поносили Госалу, огромное число верили, что он приблизился к выходу, и верили каждому его слову. Я, естественно, не верил.

Ведь на практике, если бы возобладала его точка зрения, это привело бы к крушению всего человеческого общества. Если добро и зло — всего лишь характеристики места данного индивидуума на разматывающейся нити, нет нужды в правильном поведении, если человек, скажем, находится в начале цикла, а без правильного поведения не может быть никакой цивилизации и никакого спасения, когда Истина повергнет Ложь. И тем не менее мне все это показалось весьма любопытным, и не проходило дня в моей жизни, чтобы я не вспомнил о Госале и его нити.

В Индии огромное количество рек и совсем нет мостов, поэтому паромы совершенно необходимы. Я это понял по-настоящему, лишь когда мне пришлось переправиться через вздувшуюся реку Джамна. Когда мы вверили свою жизнь двум сомнительного вида паромщикам, меня вдруг осенило, почему двадцать три спасителя у джайнов называются переправщиками. Джайны воспринимают мир как бурную реку. Мы родились на одном берегу, который есть мирская жизнь, но потом, если подчиним себя переправщику, сможем перейти на другую сторону, к избавлению от страданий и даже к полному освобождению. Духовный паром — эмблема очищения.

Мирской паром в Матхуре оказался попросту большим плотом, который от одного берега к другому толкали шестами два тщедушных спасителя. Я так толком и не изучил религию джайнов и не знаю, обогатили ли они свою метафору упоминанием о несчастных, которые утонули, что чуть было не случилось с нами по пути на другой берег. Но мы уцелели в желтых водоворотах и должным образом очистились.

Затем мы по суше добрались до Ганга, где нас ждало несколько плоскодонок, чтобы доставить на двести миль ниже по течению в древний священный город Варанаси, находящийся в царстве Кошала, но неподалеку от границы с Магадхой.

Поездка от одной реки к другой прошла без происшествий. Местность там ровная. Большая часть джунглей сведена, и на их месте разбиты рисовые поля. За последнее столетие население долины Ганга удвоилось: слишком легко выращивается рис. И не только сезоны дождей питают влаголюбивую культуру: когда дожди проходят, крестьяне на плоской равнине без труда орошают поля водой из немелеющего и на удивление холодного Ганга.