— Он будет в трауре не менее трех месяцев, — сказал Фань Чи. — И никто не сможет обсуждать с ним… такие дела.

— Мы должны найти способ. — И снова указательный палец легко, как бабочка, коснулся моего предплечья. — Вы варвар. Вы жрец. Вы ему интересны. И главное, вы никогда не злили и не расстраивали его. Если хотите оказать нам любезность — я имею в виду нашей стране, а не семейству, которому я служу, — постарайтесь устроить Кан-наню встречу с Учителем.

— Без сомнения, диктатор может просто вызвать его. Как первый ши, Конфуций обязан явиться.

— Но божественного мудреца не вызывают.

— Он отрицает… — начал было я, но Жань Цю не дал договорить.

— В Срединном Царстве он божественный мудрец. А то, что он столь яро это отрицает, лишь доказывает, что он именно тот, кем мы его считаем. Конфуций нужен Кан-наню.

Жань Цю посмотрел мне в глаза. Часто это служит признаком, что человек лжет. Но управляющему не было нужды лгать мне.

— У нас много, много бед, — сказал он.

— Налоги?

Жань Цю кивнул:

— Они чрезмерны. Но без них мы не сможем платить войску. А без войска…

Жань Цю обернулся к Фань Чи, и тот рассказал мне о последних угрозах государству.

— Рядом с замком Би есть одно священное место, называемое Чжуань-ю. Самоуправление там основал сам Дань-гун. Хотя это место находится в границах Лу, оно всегда было независимо. Крепость Чжуань-ю почти так же неприступна, как замок Би.

Я начал понимать.

— И бывший комендант Би…

— …подстрекает Чжуань-ю. — Непреодолимо веселое лицо Фань Чи не сочеталось с напряжением в голосе. — Скоро мы столкнемся с еще одним мятежом, это лишь вопрос времени.

— Кан-нань хотел бы срыть эту крепость. — Жань Цю полировал украшения у себя на поясе. — Если мы не сделаем этого сейчас, это придется делать моему сыну или внуку. Мы не можем оставить грозную крепость в руках врага. Естественно, Конфуций воспротивится нападению на святую землю — на любую святую землю.

Фань Чи снова взглянул на меня. Я ощутил слабость. Как у многих чжоуских ши, у него были желтые тигриные глаза.

— Как министры диктатора, мы согласны с ним. Как ученики Конфуция, не можем согласиться.

— Неужели вы думаете, что кто-то может уговорить Конфуция поступить так… неприлично?

Я понимал их дилемму, но не видел выхода.

— Мы должны попытаться. — Фань Чи улыбнулся. — Вы должны попытаться. Скажите ему, что он должен принять Кан-наня. Скажите, что ему предложат должность. А иначе…

— …Иначе диктатор все равно сроет замок, — договорил я.

— Да, — сказал Жань Цю. — Но меня не так волнует замок, как последние дни Конфуция. Много лет мы работали вместе ради одной цели — дать власть божественному мудрецу, чтобы он мог установить справедливый порядок.

— А теперь вы хотите убедить меня, что он сможет добиться власти, лишь разрешив диктатору совершить нечто неправедное.

Я не стеснялся в выражениях. Жань Цю моментально откликнулся на упрек:

— Справедливо или нет, но Кан-нань считает, что Конфуций способствовал свержению семейства Цзи, когда связался с изменником — комендантом Би. Справедливо или нет, но Кан-нань считает, что недавняя война с Ци была спровоцирована Конфуцием. Справедливо или нет, но Кан-нань считает, что когда-нибудь Конфуций может воспользоваться своей славой в Срединном Царстве, чтобы объявить себя Сыном Неба.

— Если хоть что-то из перечисленного правда, ваш божественный мудрец виновен в государственной измене.

Я не забыл изобразить придворную улыбку.

— Да, — без улыбки сказал Жань Цю. — К счастью, мы выиграли войну, а наш старый враг правитель Ци мертв.

Теперь я понял истинный размах заговора.

— Диктатор… — я чуть было не сказал «убил герцога», но решил соблюсти осторожность и вяло закончил: —…смог тогда спасти свою страну.

Фань Чи кивнул:

— И теперь осталось лишь искоренить бунт в Чжуань-ю. И тогда мы сможем спать спокойно. Поскольку мятежники в Чжуань-ю — последняя надежда врагов Кан-наня, между нами и окончательным миром стоит только эта крепость.

— Но сначала Учитель должен согласиться на ее уничтожение.

Жань Цю покачал головой:

— Согласится он или нет, стены Чжуань-ю будут срыты. Но если он чистосердечно согласится, мечта десяти тысяч мудрецов сбудется. Конфуция пригласят вести государство за собой. Он всегда говорил: «Дайте мне три года, и я установлю справедливый порядок». Что ж, пока не поздно, я хочу дать ему эти три года. Мы все хотим.

Я никогда не мог понять Жань Цю. Верю, что он был искренне предан Учителю. В конце концов, он доказал свою преданность, когда за несколько лет до того вместе с Конфуцием отправился в изгнание. И все же Жань Цю был не меньше предан диктатору Кану. Он надеялся перекинуть мостик — да, между небом и землей, и, если я помогу ему построить этот мостик, меня отправят домой. К такому соглашению мы пришли во дворце Цзи в тот вечер после мрачного дня, когда Конфуций упрекнул небеса за смерть Янь Хуэя.

Пока Фань Чи провожал меня к выходу, я рассказал, как холодно Конфуций обошелся с отцом Янь Хуэя. Почему бы не устроить пышные похороны? И почему бы Конфуцию не нарушить обычай и не пойти к могиле пешком?

— Боюсь, вы не поняли мудрейшего человека из когда-либо живших, — сказал Фань Чи.

— Я же не мудрец… — Я изобразил принятые в Китае робкие сомнения.

— Для Конфуция важна лишь моральная сторона дела. Это значит, что когда личное желание или интерес приходят в противоречие с правильным поведением, этими желаниями и интересами нужно пожертвовать. По-человечески он хотел воздать честь Янь Хуэю, но, как блюститель правильного, не мог нарушить того, что считал правильным.

— И скромный Янь Хуэй получит скромные похороны?

— Да. Человек имеет определенные обязанности перед родителями, друзьями, человечеством. Конечно, не все равнозначно. Для Конфуция нашим законным монархом является Ай-гун. Для нас это Кан-нань. В каком-то смысле Конфуций прав. В каком-то смысле правы мы. Но он не хочет уступать, и мы уступать не обязаны. И результат — несчастье.

— Кто точно определит, что считать правильным?

Я уже стоял в дверях дворца.

— Небеса, уважаемый гость.

— А что считать небесами, помощник управляющего Фань Чи?

Мой друг улыбнулся:

— А небеса — это то, что правильно.

Мы оба рассмеялись. Думаю, что во всех практических делах конфуцианцы атеисты. Они не верят в загробную жизнь или судный день и не интересуются, как и зачем был создан мир. Вместо этого они действуют так, будто в мире существует только их жизнь, и единственно важным вопросом является, как прожить ее должным образом. Для них небеса — просто слово, обозначающее правильное поведение. Поскольку простые люди имеют всевозможные иррациональные представления о небесах — взгляд такой же древний, как сама их раса, — Конфуций разумно воспользовался идеей о небесах, чтобы придать магический авторитет своим толкованиям, как человек должен относиться к другим. Однако, чтобы повлиять на образованный слой — и чжоу, и шанов, — он позаботился стать величайшим в Срединном Царстве знатоком древних текстов. И теперь в Чжоу не найдется текста, который он не смог бы процитировать в подтверждение своей правоты. И все же, несмотря на мою неприязнь к атеизму и мое раздражение многими конфуцианскими странностями, я не знал человека с такими ясными понятиями, как нужно вести личные и общественные дела.

Даже Демокрита заинтересовали мои ущербные воспоминания об изречениях Учителя Куна. Если кто-то соберется обойтись без творца всего сущего, то пусть заменит его ясным понятием, что считать нравственным в человеческом представлении.

Я приложил все старания, чтобы свести вместе рассерженного ученого мужа и раздраженного диктатора. Сначала особого успеха я не достиг. Во-первых, Конфуций все еще пребывал в трауре по сыну и Янь Хуэю. Во-вторых, пошатнулось и его собственное здоровье. Тем не менее Учитель продолжал свои проповеди. Кроме того, его заинтересовала возможность написать историю Лу.