Из транса меня вывело невыносимое ощущение удушья, и я замахал руками, стараясь освободиться от чего-то, что сжимало мне ноздри, как пинцет. Полностью проснувшись, я увидел Дюймовочку, хохочущую за окном машины.
– Куда ты провалился? Я думала, ты в туалете.
– Дюймовочка, черт тебя побери, не делай больше так, ладно?
– Чего?
– Не зажимай мне нос, когда я сплю. Терпеть этого не могу.
– Хорошо, только не сердись.
– Ладно, только так больше не делай. Я славно уснул, а ты перекрываешь мне кислород. Знаешь, какой это облом?
Я развернул машину, и Дюймовочка, нахмурившись, забралась на пассажирское сиденье. Теперь она строила из себя обиженную, чтобы загладить неловкость.
– Что, поехали? – спросила она.
– Сколько времени?
– Второй час.
– Второй? Сколько же ты трепалась со своими дружками?
– Да не знаю. Я думала, что ты пошел в туалет и скоро вернешься.
– Я сказал, что буду ждать в машине, просто дело в том, что, когда тебе чего-то не хочется, ты притворяешься, что не слышишь.
Она ничего не ответила. Вид у нее по-прежнему был насупленный. Я попробовал заговорить примиряющим тоном.
– Давай, включи кондиционер.
– Включай сам, дон Совершенство. Не знаю, где он.
– Черт, Дюймовочка, не будь такой злюкой. Видишь картинку? Красная – обогрев, синяя – кондиционер.
– Вот ты и нажимай. Хотела бы посмотреть, как ты ищешь эти кнопки, когда мы мчались по шоссе, как ракета.
– Ты сама сейчас взорвешься, как ракета. Валяй, поставь музыку. Сама найдешь кнопку, Лился моя Белоснежная, или мне поискать?
Дюймовочка развернулась и стукнула меня по плечу: вот тебе.
Хороший знак.
Я тронулся с места, и, сделав разворот, мы медленно покатили по Национальному шоссе. Дюймовочка просмотрела содержимое коробки с дисками и вытащила сборник хитов Дины Вашингтон. «Mad about the boy» [20]окончательно растопил лед, и мы разговорились.
– Кто это были такие?
– Тони и Хисела? С ней мы вместе учились. Ты их не знаешь.
Не переходя за сто двадцать, мы ехали в сторону Барселоны, Дюймовочка подробно рассказывала мне про свои отношения с Хиселой, я слушал без особого интереса, а Дина Вашингтон делала все возможное, чтобы создавать шикарный фок. Подъезжая к дому, я свернул на Никарагуа и на минутку остановился в двойном ряду напротив офиса банка на Травесере. Настал новый деловой день; я не знал, имеет ли какие-либо ограничения карточка моего Неподражаемого Брата, но если несколько часов назад она, не пикнув, выдала мне сто банкнот, то и сейчас ничто не мешало выудить еще сто.
Все прошло хорошо. Дюймовочка вытаращила глаза, увидев столько бумажек.
– Зачем тебе сразу столько денег?
– Вижу, что история паренька из Омахи ничему тебя не научила, Лилея.
– Если ты не перестанешь называть меня Лилеей, я огрею тебя сумкой.
Мы снова забрались в Черную Бестию и сделали огромный крюк, который приходится делать на машине, чтобы проехать пятьсот метров, отделяющих нас от бара Луиджи. Припарковаться пришлось в тройном ряду, на свободном месте, которое оставили бесчисленные такси и жандармский фургончик (иногда Леонсио и Тристон заявляются на фургончике). Роберто из-за стойки увидел, как мы паркуемся, и у него вырвалось «ё-моё!», слышное даже снаружи бара. Он тут же, не снимая фартука, вышел на улицу и направился к Бестии, глядя на нас выпученными глазами, когда мы встретились посреди улицы. Мы с Дюймовочкой продолжили свое шествие к бару, но визгливый возглас Роберто привлек внимание клиентов за стойкой. Пять или шесть таксистов, Леонсио и Тристон, пьяные завсегдатаи и некий человек художественной наружности, еще не до конца отпустивший шевелюру, образовали в дверях живой заслон, глядя, как Роберто описывает круги вокруг машины. Нам с Дюймовочкой удалось преодолеть стену любопытствующих, и Луиджи бросил на нас косой взгляд – на этот раз относящийся скорей ко мне, чем к Дюймовочке, – но воздержался от комментариев по поводу моего внешнего вида, решив прежде вызнать, за каким чертом я так вырядился. Вскоре за тем появился и Роберто с блуждающим, отсутствующим взглядом.
– Пресвятая Дева! Это же «лотус-эспри» – машина Джеймса Бонда!
Это заставило всех окончательно проникнуться важностью появления такого необычного механизма, и вся орава накинулась на нас, требуя объяснений. Когда я в первый раз увидел Багиру, она сразу показалась мне достойной человека с лицензией на убийство, но я не знал, что это действительно одна из машин Джеймса Бонда.
Я почувствовал, что моя обязанность – свести инцидент к минимуму.
– Я думал, что у Джеймса Бонда «астон-мартин»…
Но Роберто был вне себя от волнения.
– Не-е-е-т! Это когда его еще играл Шон Коннери! А Роджер Мур водил «лотус-эспри». Вы что, не видели «Шпион, который меня любил»? Помнишь, там он еще бросается в море на белой спортивной машине, которая превращается в подводную лодку? Вот-вот. Но это последняя модель V8GT девяносто седьмого года. А ты смотрел «Основной инстинкт»?
– Нет, но я смотрел «Моченые фрикадельки».
Посетители бара унт поразвесили, слушая обрывочную информацию Роберто, поражаясь его обширной эрудиции в области автомобилизма, хотя вся эта эрудиция была почерпнута исключительно в кинозалах. Подобного рода сведения просто распирали Роберто.
– И еще ее снимали в «Красотке»… Это же классика, супермашина, бриллиант… Пятьсот пятьдесят лошадиных сил, мотор с двумя турбинами, тридцать два клапана, разгоняется с места до ста километров за четыре и девять десятых секунды, скорость – до двухсот семидесяти двух километров в час, электронное управление…
Таксисты начали поглядывать на меня со смиренными лицами обладателей дизельных «Толедо», раскрашенных, как машинки из мультика, и я решил поскорее заткнуть Роберто рот. Вытащив ключи, я помахал ими у него перед носом.
– Хочешь прокатиться?
Роберто уставился на ключи, как сомнамбула. Сначала я решил, что это от удивления, но мало-помалу лицо у него как-то съежилось, вид стал пришибленный, и с бесконечной печалью онаниста в голосе он пробормотал:
– Такая штука… у меня прав нету.
Реакция последовала секунды через две. Как только Луиджи выдохнул свое хриплое астматическое «ха», вся компания взорвалась смехом. Один из таксистов, не в силах сдержаться, схватил Роберто за голову и влепил ему сочный поцелуй в лоб, что только удвоило всеобщее веселье вокруг бедного клоуна, который, понурив голову и вытирая руки о фартук, вернулся за стойку. Воспользовавшись суматохой, мы протиснулись вглубь бара и заняли столик. Прежде чем сесть, я спросил Дюймовочку, что ей заказать. «Виски со льдом. Сегодня тянет напиться, хорошо бы только, чтобы голова с утра не трещала». Я спросил у Луиджи «Вишофф» для себя и виски для Дюймовочки. Не знаю, чувствует ли Васкес Монтальбан какую-либо ответственность, но подозреваю, что именно по его вине всякая мелкая сошка просит солодовый виски, когда хочет показаться изысканной. В общем… Луиджи принес мой «Вишофф», свою «Куба либре» и олимпийский нектар для Дюймовочки и присел с нами, готовясь подвергнуть меня второму допросу за ночь.
– Ладно, а теперь не будешь ли ты так любезен объяснить мне, какого черта все это значит: эта машина и твой бордельный постмодернистский видок.
Я легонько стукнул Дюймовочку по коленке под столом, чтобы она мне не мешала. Она свирепо посмотрела на меня, словно говоря: «Посмотрим, как-то ты теперь выкрутишься», но промолчала.
– Празднуем нашу годовщину, – ответил я.
– Годовщину?… Годовщину чего?
– Сегодня двадцать лет, как мы познакомились. – Это была почти правда: мы с Дюймовочкой познакомились в Иоаннову ночь, если и не двадцать, то десять с длинным-предлинным хвостиком лет назад. – И мы решили отпраздновать это, воспользовавшись предложением радиопрограммы, которая оплачивает все расходы романтической ночи при условии, что на следующий день ты выйдешь в эфир и расскажешь обо всем, что натворил. Нам дали напрокат машину на выбор, оплатили ужин и выпивку в любом месте и зарезервировали номер в гостинице «Хуан Карлос I».
