– А в нем нет кондиционера? Так жарко…

– В нем есть все. Поищи на панели.

Пока Дюймовочка изучала оборудование, я сосредоточился на том, чтобы переключиться на вторую скорость. Это удалось мне на последнем участке, после того как я свернул с Травесеры на Колльбланк. «У него тут диски», – сказала Дюймовочка, пока я изо всех сил старался не впилиться в зад появившемуся впереди бедному «твинго». Она разыскала музыкальный центр с набором компакт-дисков.

– Ну и дела: Шуберт «Музыкальные моменты», Бах «Вторая и Третья сюиты», Шуман «Симфония»… И вкусы же у твоего братца.

– Просто он очень образованный. Может, по радио чего поймаешь.

Дюймовочка покрутила ручку настройки, пока не напала на «Der Komisar» – тему, которая всегда навевает на меня приятные воспоминания. Думаю, что Дюймовочке – тоже, потому что она стала ерзать, пританцовывая на сиденье и возобновив поиски кондиционера. Но на Диагонали мне удалось переключиться на четвертую: подфартило, я проскочил три светофора на зеленый, а Дюймовочка между тем бросила поиски кондиционера и принялась шарить за спиной, ища ремень безопасности. После этой последней остановки на Диагонали перед нами открылась дивная многополосная скоростная автострада. Движение было редким, всего несколько машин, которые вместе с раздававшейся по радио музыкой создавали впечатление, что мы – фигурки на компьютерном мониторе. Зеленый. Я поддал газу, чтобы мотор хорошенько разогнался, сердце Бестии взревело за нашими спинами, и, как раз когда обороты начали спадать, я отпустил ручку передач и открыл вентиль на полную. Мы немного потеряли, когда резина покрышек заскользила по асфальту, но, как только сцепление восстановилось, ринулись вперед, оставляя за собой клубы дыма, как тысяча чертей, вырвавшихся из преисподней. Через пять секунд «Der Komisar» почти полностью заглушил звук мотора; стрелка спидометра доползла до ста километров в час; вторая скорость – сто сорок; третья – сто семьдесят; у меня не хватало решимости включить четвертую; сто восемьдесят, сто девяносто, двести – нас вдавило в сиденья, мотор гнал нас вперед, как бесноватый, и машины, мелькая мимо, оставались позади, как шляпы, вылетевшие в окно поезда; двести двадцать, тридцать, сорок… Автострада превратилась в мелькающую, причудливо изогнутую зигзагообразную линию.

– Па-а-а-а-бло!

Мне тоже стало страшно. Я отпустил педаль, и машина сбавила скорость. Мы прокатились немного на холостом ходу, потом я переключился на пятую, и, удерживаясь на двухстах километрах в час, мы обгоняли редкие машины, соблюдая приличную дистанцию, чтобы ненароком их не испугать.

Я сделал радио потише.

– Неплохо, а?

Дюймовочка прижала руку к груди.

– В какой-то момент я подумала, что у меня начинаются месячные, а они должны прийти только на будущей неделе. Что это, черт возьми, такое?

– «Какой-то-там Лотус». С ним держи ухо востро.

Мы уже выехали на прямую, ведущую в Молинс-де-Рей, и отклонились от центральной полосы, чтобы развернуться: двести семьдесят градусов – неплохая возможность опробовать устойчивость нашей посудины. Я нажал на педаль, включив вторую скорость, и центробежная сила расплющила меня о дверцу; схватившись за ремень безопасности, Дюймовочка снова завопила: «Па-а-а-а~бло!», по-кошачьи сжавшись в комок, но наша колымага ни на минуту не потеряла горизонтального положения, а покрышки прилипли к асфальту, как приклеенные. Нужно было что-то покруче, чем разворот на двести семьдесят градусов, чтобы заставить Бестию утратить безупречность осанки: неплохо для Багиры. Дюймовочка тоже казалась, мягко говоря, не в себе, заявив, что не переживала ничего подобного с тех пор, как каталась на Хане Драконе. Мы въехали во двор усадьбы-ресторана все в поту. Я припарковался среди прочих, выстроившихся рядом машин; мы вышли из автомобиля, поправляя одежду и волосы, и под ручку вошли в центральную дверь, как парочка молодоженов в самый разгар медового месяца, с приятным ощущением встряски, какое всегда остается после хороших гонок. Навстречу нам вышла блондинка лет за сорок, с собранными в пучок волосами, в блузке под Бьенбениду Перес; все это плохо вязалось с интерьером, выдержанным в деревенском вкусе, но таковы уж женщины. Дюймовочка спросила, где дамская комната, а я стал присматриваться к столикам.

Центральный зал был пуст, лишь один из двадцати-тридцати столиков, расставленных в живописном беспорядке, был занят двумя солидными пожилыми парами, с виду туристами-отпускниками. Несмотря на время года и включенный кондиционер, в камине полыхал огонь. Не считая ветчины и вина, это было самым привлекательным во всем заведении. Когда Дюймовочка вернулась из уборной, я отправился сполоснуть руки, оставив ее вместо себя, и скоро мы уже вместе разглядывали меню. Я сосредоточил внимание на винах из Риохи. В карточке значилось мое любимое «Фаустино I», но оно показалось мне тяжеловатым как для вкуса Дюймовочки, так и для деликатесной ветчины. Я отверг также «Конде-де-лос-Андес» семьдесят третьего года как слишком дорогое и колебался между «Ресерва Эспесьяль Мартинес Лакуэста» и «Ремельюри» урожая восемьдесят пятого года. «Лакуэста» идеально подходит к копченостям, но Дюймовочка склонялась к «Ремельюри» как к более мягкому; к тому же оно было и подешевле, а все еще оставалось неясным, удастся ли нам разгуляться на двадцать штук, если мы закажем десерт.

– Неплохое местечко… Слушай, а деньги у тебя есть? У меня при себе только пять штук…

– А у меня двадцать. Ну что, выбрала?

– Твоя капуста, ты и командуй.

Я пробежался взглядом по меню.

– Посмотрим, как тебе понравится: эскалибада для затравки… копченая форель… колбаса из филея и пара порций ветчины. И тосты из домашнего хлеба с помидорами; они жарят их на дровах. А там посмотрим. Помнится, у них еще знатное жаркое по-ламанчски.

– На твой вкус, пожалуйста.

Я обернулся в поисках официанта. Единственный находившийся в зале, скучающий от отсутствия клиентов, тут же подошел, и я сделал заказ. В конце концов я остановился на «Ремельюри» и распорядился, чтобы его подали не слишком теплым. Учитывая, что красное вино мгновенно принимает температуру окружающей среды, тебе вполне могут подать «Риоху», предварительно не охладив, будь она даже теплой, как детская моча.

Как только официант удалился, Дюймовочка приступила к допросу:

– Ладно, объясни-ка мне, откуда у тебя машина твоего братца.

Мне не нравится врать Дюймовочке Мне вообще ничего не нравится.

– Сначала объясни, что ты делаешь здесь со мной. Разве твой муж сегодня не вернулся?

Она наклонила голову, закрыла глаза, а когда открыла их, то взгляд был уже устремлен в какую-то далекую точку на потолке.

– Собрание… Они должны проинформировать шефа о показе «Хьюлетт Паккард» в Толедо… Обычное дело. Я взбрыкнула и сказала, что поеду куда-нибудь с приятелем и чтобы он ложился спать и меня не ждал.

Я закурил, чтобы дать ей возможность выбрать: продолжать в том же духе или сменить тему.

– Прямо не знаю, что и делать… Сегодня ждала его весь день как дура… представляла, как его встречу, правда, как мы выберемся поужинать куда-нибудь, все равно, но так, по-семейному… Так нет же тебе: «Ах, мы тут подзадержались для деловой беседы…»; убила бы его, клянусь. Иногда мне кажется, что он живет со мной, только чтобы казаться нормальным, понимаешь? Все женаты, ну и ты женись – и точка… Знаешь, сколько времени у нас уже ничего нет? Все, решено, ищу любовника, я серьезно. А что ты хочешь? По горло уже сыта…

– Ты говорила с ним?

– Пробовала. И знаешь что? Он пытается выставить меня истеричкой, как будто все это мои бредни. «Но если мы перестали трахаться?!» – это я ему… Так он и ухом не ведет. Посмотрит себе телик и в одиннадцать уже дрыхнет. Ни свет ни заря он уже на ногах… А если в субботу что-то случается, так уже ни-ни, кукуй себе до следующей недели. Прошлый раз отговорился тем, что едет в Толедо, а до этого – что мы ездили в Херону навестить его предков и поздно вернулись, а в другой раз еще что-нибудь стряслось… Короче, теперь уже я его не хочу, хватит.