– Куда именно, приятель? – осклабившись, спросил он.

– Не знаю. Куда угодно. Поехали в город.

Кучер высадил Уилла на углу возле «Таверны Поста». Уилл вышел поразмяться и оглядеться по сторонам. Хотя шпионы Келлога уже не преследовали его (по-видимому, он считался укрощенным с того момента, как у него удалили зловредный узелок), Уилл теперь редко ездил в город – сам не знал почему. Может быть, он привык к рутине Санатория, подпал под гипноз, и теперь все общество, все развлечения сосредоточились для него в этих стенах; а может быть, все дело было в том, что он утратил интерес к городу, лишившись права пообедать в ресторане или заглянуть в кабачок, опереться ногой на узкую медную полосу, окаймляющую стойку у бара, и спросить виски. Но нынче Уилл изнемогал от скуки, денек выдался золотой, и весь Бэттл-Крик раскрылся перед ним, словно цветок под поцелуями солнца.

Лайтбоди заглянул в книжный магазин, приобрел в бакалейной лавочке пригоршню песочного печенья, понаблюдал, как двое рабочих, закатав рукава, роют яму перед зданием ратуши и опускают в нее саженец. Позднее, часов около пяти, Уилл присел на скамейку и прочел передовицу Ч. У. Поста в «Морнинг Энкуайрер». Он сидел на скамейке, прикидывал, закончила ли наконец Элеонора свой сеанс терапии, и уже собирался вернуться в Санаторий, посмотреть, что за пищевой эрзац выдадут на ужин есть совсем не хотелось, но проще было следовать заведенному порядку. И тут, подняв глаза от газеты, Уилл обратил внимание на человека, проходившего мимо по тротуару.

Человек тоже взглянул на него и ускорил шаги, но под заросшими бакенбардами, темными очками и совершенно излишним в эту погоду пальто Уилл различил в нем нечто знакомое. Это не посторонний человек, это…

– Чарли! – воскликнул Уилл. Имя словно само подвернулось ему на язык. – Чарли Оссининг!

Чарли, съежившийся, втянувший голову в плечи, оглянулся, словно штрейкбрехер, замеченный пикетчиками. Нервный он какой-то стал, дерганный. И обносился, носы у ботинок оббиты, тело скрючено, словно в попытке укрыться от чужих глаз. Опустив очки на нос, Чарли посмотрел через плечо. Судя по выражению глаз, он не ожидал ничего хорошего.

– Чарли! – повторил Уилл, подымаясь со скамьи, пожимая влажную руку, бессильно, словно ненужное украшение торчавшую из рукава. – Как поживаете? Как ваша «Иде-пи»? Берете мир штурмом?

Чарли слабо улыбнулся в ответ.

– Кстати говоря, – гнул свое Уилл, обрадовавшись возможности поговорить хоть с кем-то, все равно с кем, – ваша миссис Хукстраттен сидит с нами за столом в Санатории. Она все время только о вас и говорит – впрочем, об этом вы, верно, и сами знаете.

Молчание. Никакого намерения продолжать беседу.

– Ну что ж. Хорошо. Рад был встретить вас.

– Взаимно, – пробормотал Чарли, и глаза его вновь забегали, проверяя оба конца улицы – скамейка – деревья за ней – здание на углу.

– Элеонора чувствует себя отлично, – произнес Уилл, запихивая газету под мышку и испуская глубокий вздох. – Я – примерно как и раньше, ни лучше, ни хуже – знаете, как это бывает. А вы выглядите… – Уилл хотел было сказать «лучше», но в последний момент спохватился: – Изменившимся. Отращиваете бакенбарды, верно? И усы. Очень солидно. Я когда-то тоже носил усы – когда я был моложе. Я вам об этом не рассказывал?

– Нет, по-моему нет, – отвечал Чарли, снимая очки, аккуратно складывая их и убирая в карман.

Теперь он выглядел уже не таким запуганным, более похожим на прежнего Чарли, доброго товарища, предприимчивого дельца, которому Уилл вверил чек на тысячу долларов.

– Миссис Хукстраттен, – повторил Чарли, пытаясь поддержать разговор, но это имя бессильно упало с его губ, и он запнулся.

Что-то с ним было неладно, но Уилл не мог догадаться, в чем дело. Оба собеседника дружно оглянулись на велосипедиста, пролетевшего мимо них.

– Я хотел сказать – я так рад, что она здесь, – проговорил Чарли, но на его лице эта радость никак не отразилась. – Я имею в виду – миссис Хукстраттен. Словно привет из дома. Я собираюсь организовать для нее экскурсию на фабрику «Иде-пи».

– Да? Это просто замечательно. Конечно же, она получит огромное удовольствие. Да, любопытства ради, где находится ваша фабрика? Я бы тоже как-нибудь не прочь заглянуть, знаете ли. – Уилл издал смешок, чтобы показать, что вовсе не собирается злоупотребить своим правом инвестора. Он отнюдь не напрашивается на приглашение.

– На Реберн-стрит.

– Реберн? Не припомню такого названия.

– Это в восточной части города – или, скорее, в южной. В юго-восточной. – Глаза Чарли вновь ожили, взгляд забегал. В тот конец улицы, в другой конец, метнулся Уиллу через плечо и вновь возвратился к зданию на углу. – Послушайте, Уилл, – наконец-то прежняя теплая улыбка. – Мне пора бежать. Дела, дела. Давайте как-нибудь встретимся за ланчем. На днях. Хорошо? Без виски, обещаю.

Уилл расхохотался.

Виски – вот чего бы я хотел больше всего на свете, но приходится контролировать свои желания, верно? Прихватить с собой Элеонору? Амелию? Мы можем собраться все вчетвером.

– Да, конечно, – подтвердил Чарли, но в голосе его не прозвучало убежденности.

– Знаете, – продолжал Уилл, удерживая его – удерживая только потому, что больше ему нечего было делать, оставалось только уползти в свою келью в Санатории. – Забавно, что мы никогда не встречались в Петерскилле, при том, что вам покровительствует миссис Хукстраттен. Хотя, конечно, она скорее подруга моей матери, а у нас с Элеонорой свой собственный круг общения… Сколько вам лет, вы сказали?

Вроде простой вопрос, прямой, самый обычный, но похоже, что у Чарли и с этим сложности. Вынул темные очки из кармана, протер их о рукав, старательно зацепил сначала одну дужку за ухо, потом другую. И только тогда ответил:

– В июле мне исполнится двадцать шесть.

Двадцать шесть. Какой прекрасный возраст. Горько-сладкая ностальгия. Давно ли самому Уиллу исполнилось двадцать шесть лет? Где тот некогда жизнерадостный, здоровый человек, счастливо женатый, словно окруженный сияющим нимбом, укрытый верой в собственное бессмертие? На мгновение Уилл испытал почти необоримое желание схватить Чарли за руку, перейти с ним на другую сторону улицы, в «Красную луковицу», посидеть там, пропуская частые рюмочки виски и высокие пенящиеся стаканы пива, сравнить детские воспоминания о Петерскилле. Может быть, они были знакомы с одними и теми же девочками, может быть даже, с одними и теми же девушками танцевали, гуляли… Однако Уилл поборол искушение.

– Нас разделяет всего пять с половиной лет, – пробормотал он. – Пять с половиной, ну, пусть шесть. Странно, что мы никогда не встречались – должно быть, вращались в разных кругах…

– Несомненно, так оно и было. Послушайте, Уилл, мне правда пора. – Чарли пожал ему руку. – Рад был поговорить с вами.

– И я тоже.

Уилл остался стоять, наблюдая, как Чарли сворачивает за угол и исчезает из виду. Затем он и сам направился в сторону Санатория. Скоро подадут ужин, и хотя еда не особо его привлекала, в столовой он вновь встретится с Элеонорой – хоть какое-то утешение. Правда, придется вновь делить ее с Линниманом, Беджером, доктором Келлогом и толпой дам, озабоченных правильным питанием. Он выслеживал Элеонору до двери того таинственного дома на Джордан-стрит, словно ревнивый рогоносец, он молча сидел за столом рядом с ней, как ручная обезьянка, но что поделать, – это его жена и приходится довольствоваться тем, что остается на его долю.

А как же она была хороша, как сияло ее лицо, когда она возвратилась от этого врача!

Спасти его могла только ложь.

Поезд грузно вползал на станцию. Носильщики спешили к нему; мальчишки, торговавшие акциями «Пуш», «Грано-Фруто» и «Бита-Мальта», занимали свои позиции, расталкивая людей, пришедших встретить родных или знакомых. За одним из блестящих окошек поезда скрывалась миссис Хукстраттен – тетя Амелия, она жадно всматривалась в этот город, Мекку вегетарианцев, трепеща от сладостного предчувствия, какое сам Чарли испытывал в день своего приезда. Как поведать ей, что все лопнуло, погибло, обратилось в ничто? Как рассказать, что ее вложения в «Иде-пи» – все, до последнего цента, провалились в бездонный кошелек Бендера, будто камень, ухнувший на дно колодца? Как признаться, что нет веселых работников, беззаботно посвистывающих над золотыми горами прожаренных кукурузных хлопьев; нет офиса, обставленного мебелью красного дерева; не существует ни конвейера, ни фабрики, ни продукции? Как мог он открыть ей, что «Иде-пи» породила лишь неоплаченные счета и судебные иски?