Последние три ночи Чарли спал в одежде: он боялся раньше полуночи подходить к пансионату миссис Эйвиндсдоттер и только на рассвете проникал в свою комнату через заднюю дверь. Складывалось впечатление, будто он срочно понадобился половине обитателей Америки. С того самого дня, когда он удрал от служителей «Таверны Поста», вся корреспонденция на имя компании «Иде-пи» таинственным образом начала поступать на адрес миссис Эйвиндсдоттер, а вместе с письмами (что за удивительное совпадение!) посыпались и счета Бендера. В эти счета входили не только расходы последнего месяца – Бендер пользовался кредитом с начала октября. О, он жил на широкую ногу, его счета – настоящая хроника роскоши и самоуслаждения!

Но эти счета были еще не самым страшным. По крайней мере, они выписывались на имя Бендера. Зато на Чарли обрушился поток гневных посланий от обманутых бакалейщиков, от растерянных инвесторов, от разъяренных торговцев недвижимостью и занимающихся подобными тяжбами юридических фирм. Весь Север и Средний Запад разыскивал Чарльза П. Оссининга, Главного президента компании «Иде-пи», проживающего в «Таверне Поста», номер 414. Неужели Бендер выступал под именем своего партнера, предлагая налево и направо поддельные упаковки «Иде-пи» и выдаивая скудную пенсию у вдов? Похоже на то. И это было только начало. Обнаружились неприятности с законом, которые Бендер скрывал от Чарли. В суде графства Кэлхун рассматривался иск, запрещающий производство, продажу и транспортировку «Иде-пи Келлогс». Требовали возместить ущерб, нанесенный незаконным использованием чужой торговой марки. От адвоката компании «Иде-пи», мистера Бартона Нобля с улицы Вулхоу, тоже пришло три письма. Ему срочно понадобилось выяснить вопрос о его гонораре.

Чарли разрывался на части. Вот уже четыре дня он пребывал в полной растерянности. Следовало догадаться раньше – да он вроде даже догадывался, – но Бендер обвел его вокруг пальца, как обманул он и владельца «Таверны Поста», и всех, с кем сталкивался за это время. Платил иной раз доллар-другой по счетам, хвастал, блефовал, сулил невесть что. Чарли оказался в дураках. Молокосос. Полный придурок. Он думал, что вот-вот сделается магнатом, а превратился в заурядного преступника. Джордж Келлог, уличный оборвыш, жалкий пьянчуга, может спать, уютно свернувшись калачиком, в заранее оплаченной комнате у миссис Эйвиндсдоттер, а Чарли и на пушечный выстрел не смеет приблизиться к пансионату – там его уже поджидают. Судебные исполнители. Кредиторы. Просто желающие переломать ему кости.

Казалось бы, хуже некуда. Он сидит в полной растерянности на твердых, равнодушных досках. Вокруг болтаются мальчишки, высматривающие какие-то бесценные для них сокровища. На дальнем конце платформы вынырнул из тени Гарри Делахусси. И тут Чарли понял, что дальше будет хуже, гораздо хуже. Потому что в этот момент он увидел вдали огромный, надвигающийся на станцию поезд – тот самый, в котором должна была прибыть миссис Хукстраттен. Он слышал его гул, чувствовал, как колеблется земля, как дрожь неукротимого движения проникает в его стопы, как мчится неумолимая мощь, и видел, как колеблется большой плакат с издевательским приветствием:

Чарли стоял неподвижно. Паровоз свистел, и резкий ветер бил в лицо.

По правде сказать, ничего интересного – широкая яма в форме подковы, холмик извлеченной из раскопа рыхлой земли, кучка камней, осколки керамики (даже без глазури) и еще что-то – возможно, человеческие останки, а может, и нет. Элеонора вряд ли могла сказать, чего она ожидала. Вот если бы тут обнаружили скелеты воинов и их женщин, слившихся в загробном объятии, и чтобы каждая кость была отчетливо видна, как на той модели, что Фрэнк держит в своем кабинете! Головные уборы. Вазы. Ожерелья и прочие ювелирные изделия. Трубки, украшенные перьями, они еще как-то по-особому называются. Но и без этого Элеонора наслаждалась жизнью, нежилась на ковре из полевых цветов на теплом солнышке, глядя, как движется вспять шатер голубого неба.

Относительно солнца Элеонора еще не пришла к окончательному выводу. На всякий случай, чтобы не перегреться, она прихватила с собой зонтик. Ее с детства учили, да и женский инстинкт подсказывал: загорелые щеки, потемневшая кожа, покрасневшие кисти рук – это некрасиво, почти неприлично, так выглядят батраки или иностранцы. Но доктор Келлог твердил о насущной необходимости светотерапии. Элеонора провела всю бледную зиму, укрепляя свой организм целительными лучами в электрическом солярии, под всевозможными фотофорами и термофорами, кварцевой лампой и искусственной радугой, и в результате ее кожа выглядела более свежей и упругой, чем когда-либо прежде. Цвет лица у Элеоноры всегда был безупречным. Как ей завидовали подружки-одноклассницы! Все они теперь обзавелись мужьями, детьми, поселились в свежеокрашенных домиках с башенками, украшающих волнистые холмы Петерскилла. И чем они заняты теперь – Мэй Боутон, Кристин Пекворт, Люси Стрэнг? Отравляют мужей и детей креатином, насыщенной ядами рыбой, бифштексами, отбивными, жарким? Уж от Люси, по крайней мере, она такого не ожидала…

Петерскилл. На миг мысли Элеоноры задержались в родном городе. Желтые розы шпалерами поднимаются к кухонному окну, жимолость оплетает ограду, отделяющую ее двор от двора Ван Тасселов; кроткая печальная улыбка отца, ее пухлые детские ладошки в его больших руках… Господи, она неделями ему не пишет…

– Так-так-так! Радуемся старому доброму солнышку, а?

Закрывшись ладонью от солнца, Элеонора вгляделась в загорелое лицо Беджера. Панама, холщовые штаны с льняными подтяжками, широкая ухмылка. Рубашку он снял. Элеоноре следовало бы слегка смутиться при виде обнаженного торса, волос на груди, проступавших под кожей ребер, белого следа от шрама на плече, но Беджер уже дважды за эту неделю снимал в ее присутствии рубашку, и Элеонора начала привыкать к этому. В конце концов, человек попросту открывает себя солнцу, как предписывает режим доктора Келлога и на чем сам Лайонел настаивает в своих непрерывных монологах (любое начинание Шефа Лайонел непременно должен превзойти десятикратно).

– Да, – лениво пробормотала Элеонора. – По правде сказать, я уже с полчаса собираюсь подняться и присоединиться к Вирджинии.

Лайонел издал смешок – сухой щелчок где-то в глубине горла – и присел на корточки возле нее. Тень от мужской фигуры коснулась ее тела, будто большая холодная ладонь.

– Право же, Элеонора, – заговорил он, обдавая ее крепким, земным запахом чеснока, – вы должны полностью открыться лучистой энергии солнца. Расстегните блузку, закатайте рукава, приподнимите юбку…

Элеонора вгляделась в его лицо – никаких признаков непристойного заигрывания. Он говорит серьезно, искренне обращает в свою веру, провозглашает новые истины, проповедует Здоровье.

– На самом деле я уже пыталась, – выдохнула она, покраснев. – Вместе с женщинами-членами Клуба Глубокого Дыхания. Знаете, мы в последние две недели собираемся на воздухе, разумеется, в укромном месте, возле женского бассейна…

Глаза проповедника гигиены вспыхнули ярким огнем, будто он на миг вообразил Элеонору во главе целой орды обнаженных женщин.

– Да? – поторопил он ее. – И что же?

Она слегка отвернулась.

– Ну, мы экспериментируем. Примерно так, как это, вероятно, делают мужчины. Освобождаемся от одежды…

– О да! – внезапно вскрикнул Лайонел, сжимая кулаки и жестом победителя вскидывая руки вверх. – Вот именно, именно, именно! Изменения, Элеонора, начинаются с освобождения тела от стесняющей его искусственной оболочки. Я имею в виду не только корсет из китового уса – нет, Элеонора, дело пойдет гораздо дальше, и вы уже начали об этом догадываться. – Он встретился с ней взглядом и уже не отводил глаз. – Вы знаете, что на мне под этими штанами?

В самой дикой фантазии Элеоноре не пришло бы в голову задуматься об этом, но в ту же секунду она угадала ответ.