– Уилл? – ласково окликнула она, и он содрогнулся, услышав, как она произносит его имя. Пусть бы называла его «мистер Лайтбоди». Он ведь пациент, он платит ей деньги – разве не так?

– Неужели вы не поздравите меня, Уилл?

Этот вопрос повис в воздухе, раздувшийся, большой, как воздушный шар. Уилл так и не ответил. Он думал об Элеоноре и ее шарлатане-враче, Беджере, Вирджинии Крейнхилл, обо всей этой компании приверженцев нудизма, свободной любви и вегетарианских восторгов. Внезапно Уилла охватила паника, в глубине его кишечника вновь вспыхнул огонь. В этот миг, в миг крушения всех надежд, колеблемый волнами, утирая слезящиеся глаза, Уилл осознал: он любит Элеонору больше всех женщин на свете. Элеонору, ее одну.

Как странно в половине двенадцатого утра сидеть в затемненной комнате и смотреть, как группка почтенных дам, размахивая плакатами, марширует по сцене во славу здоровой пищи. Чертовски странно. Для Чарли Оссининга это было пыткой, сравниться с которой могло лишь прижигание пяток раскаленным утюгом. Неужели во всем Санатории не нашлось никого попривлекательнее? Или хотя бы моложе шестидесяти лет? Куда подевалась Элеонора Лайтбоди? Он был бы не прочь посмотреть, как она плавно движется по сцене, освещенная яркими прожекторами, и пусть уж она выкликает лозунги о ядовитом мясе и демоническом алкоголе, раз она в них верит. А тут и смотреть-то не на что.

Тем не менее Чарли находился здесь, в Главном зале Санатория, в логове врага, страдал и терпел – и все ради миссис Хукстраттен. Она сидела рядом с ним, ее очки сверкали, она вся обратилась в зрение и слух, будто перед ней выступали Сара Бернар и Дэвид Варфильд. Тетушка пригласила Чарли на весь праздничный день, начиная со спектакля и приватного ланча. Далее, согласно развлекательной программе Санатория, им предстояло любоваться музыкальным парадом, участвовать в ужине на свежем воздухе, восторгаться фейерверком и еще многое другое. Отвертеться от этого приглашения было невозможно. Тетушка потребовала, чтобы он пришел. Она настаивала. Она желала его видеть. Чарли не осмелился возразить, потому что Амелия пустила в ход куда более убедительный аргумент, чем призыв к его чувству долга: она заговорила о деньгах. Наличные. Сумма, достаточная, чтобы избавиться от долгов и вернуться на путь финансового преуспевания, процветания, сколачивания первого миллиона – и так далее. Он еще сделается магнатом. Вот увидите! Непременно!

Вот что ему обещано: миссис Хукстраттен удвоит свои инвестиции. А почему? Потому, что она верит в него, ведь он – ее дорогой мальчик, ее родной мальчик, к тому же он пустил в ход всю свою способность убеждать, он говорил, пока у него не заболела глотка и не пересохло в горле.

– Прекрасное вложение капитала, самое что ни на есть надежное, – втолковывал он ей на следующий день после посещения призрачной фабрики. – Конечно, вы и так уже один из крупнейших наших вкладчиков, но нам требуются средства для расширения производства.

Чарли засыпал тетушку цифрами, взятыми с потолка, но звучавшими вполне убедительно, он жаловался, что монополисты, Келлог и Пост, пытаются вытеснить его с рынка. Тетя выражала сочувствие. Экскурсия на фабрику, похоже, избавила ее от тайных сомнений, и все же она, осторожная, уклончивая, пока что не произносила решительного слова. Чарли увивался вокруг Амелии. Если до похода на фабрику он едва смел являться ей на глаза, то теперь он все время проводил рядом с тетушкой. Они вместе завтракали, обедали и ужинали, он приглашал ее в загородные поездки и на прогулку в парк и все это время неутомимо продолжал свои просьбы и уговоры. И наконец она сдалась: сегодня, за завтраком, она вручит ему чек на семь тысяч пятьсот долларов.

Семь тысяч пятьсот долларов! Эта сумма ошеломляла Чарли, кровь веселее бежала по жилам – он никак не осмеливался назвать точную сумму, но, когда пробил час, его губы зашевелились словно сами собой. «Сколько тебе нужно?» – спросила она. «Семь тысяч пятьсот долларов», – отвечал он без колебаний, выбрав значительную, но не превосходящую ее возможности сумму. Он хотел получить хотя бы половину, он готов был снизить свои требования – кое-чему Бендер его все-таки научил. Разумеется, ему придется отказаться от марки «Иде-пи», и его настоящий заводик окажется куда скромнее, чем подложный; когда придется, он и это сумеет объяснить тете. Но это все потом.

А сейчас – он вновь явился в Санаторий в качестве гостя. Отрастил бакенбарды, волосы разделил на прямой пробор и нацепил очки, которые ему совершенно не требовались, с обычными стеклами. Он был уверен (во всяком случае, до известной степени), что коротышка начальник, распоряжающийся этим заведением, не сможет его узнать. И все же, наблюдая, как широкоплечая дама с подведенными сажей усами изображает агонию над роковым ланчем, которому посвящалась пьеса (устрицы и шампанское, как это ни смешно), Чарли то и дело украдкой бросал взгляд через плечо.

Ему было не по себе, и поведение миссис Хукстраттен не добавляло бодрости. Она казалась отчужденной, словно между ними выросла стена, она смеялась над редкими комическими блестками, попадавшимися в разыгрываемой перед ними пьесе, но смех словно застревал у нее в горле. Даже утром, когда они здоровались, улыбка быстро соскользнула с губ миссис Хукстраттен. Чарли смущало, как она держится нынче, как поглядывает на него. Неужели она что-то заподозрила? Неужели роковая случайность привела ее к стенам фабрики, и тетушка увидела подлинную вывеску, разоблачившую его обман? Или ей что-нибудь рассказали? К тому же эта история с Джорджем Келлогом чуть было не загубила все дело. Вынырнул из ночного дождя, в дымину пьяный, вонючий, клянчил деньги, влез к ним под зонтик и начал делать весьма опасные намеки. Однако Чарли удалось все объяснить, хоть это и потребовало много времени и усилий. Они-де были обмануты этим малым, вот и все, подпали под обаяние его имени, той филантропической миссии, которой посвятил себя его отец. Потом они обнаружили его склонность к выпивке. Он уже обсуждал эту проблему с партнером и инвесторами, и они решили, что просто невозможно и далее мириться с таким поведением. Они откажутся от имени Келлога, будут выпускать просто «Иде-пи», коротко и ясно. Правда ведь, так будет гораздо лучше? В конце концов, они пролагают для всего народа путь к научному питанию, они подают пример, и, как это ни печально, не могут же они терпеть в своих рядах алкоголика. Честность – лучшая политика, ведь так, тетя?

И все же творилось что-то неладное. Чарли чувствовал, как сгущается атмосфера – так, не глядя на барометр, человек может предсказать перемену погоды. Квадратная матрона с нарисованными сажей усами упала головой в тарелку и скончалась, отравленная устрицами и вином, – дурное предчувствие все нарастало. Публика аплодисментами выражала свой восторг, актеры раскланивались, час приема у миссис Хукстраттен приближался, а дурное предчувствие не отпускало Чарли. Широкоплечая дама сошла со сцены, Чарли восторженно приветствовал ее, не сводя при этом глаз со своей благодетельницы, пытаясь прочесть ее мысли, добраться до самого дна: что же все-таки происходит?

Ничего, уговаривал он себя, ровным счетом ничего. Нужно взять себя в руки. Он разволновался из-за обещанного чека, вот и все. Миссис Хукстраттен никогда не причинит ему зла, что бы она ни узнала о нем, в чем бы он ни провинился. Он – ее проект, ее великий эксперимент, дитя, более родное, чем сын, которому она дала жизнь. Амелия не пригласила бы его сюда, если в чем-нибудь подозревала, она бы не предложила ему деньги, если б их отношения испортились. Ведь так?

Зрители черепашьим шагом выходили в коридор. Мужчины, застывшие, как покойники, женщины, кудахтавшие, как старые наседки – собственно, они и есть наседки. Чарли и так было не по себе, а тут он еще, оглядевшись, обнаружил, что самый младший член этой компании старше его по крайней мере на двадцать лет. Тем не менее он продолжал приветливо пожимать всем руки, стараясь изо всех сил казаться своим, равным, на дружеской ноге – наверняка именно так вел бы себя на его месте Бендер. Чарли не было никакого дела до Санатория и того, что здесь творится, однако эти люди, вседо одного, помешались на здоровой пище, и, следовательно, именно они – потенциальные вкладчики и потребители «Иде-пи». Денежки у них водятся. Взносы на развитие предприятия.