– Готовых завтраков! – вскричал он. – Ты заполучил все, что хотел, мое имя, мой труд, мое изобретение. Ты воткнул мне нож в спину! И ты еще смеешь говорить мне о готовых завтраках!

Уилл был спокоен, всегда спокоен и хладнокровен.

– Джон, я говорю о нашем с тобой имени. Нашем.Они называют этот продукт «Иде-пи Келлога». Ты что-нибудь об этом знаешь?

«Иде-пи Келлога»? Что за чушь? О чем он толкует? И вдруг перед глазами доктора возникла зловещая физиономия Джорджа.

– Джон, ты меня слышишь?

Доктор откликнулся еле слышным сдавленным мычанием.

– Это твой Джордж, он стоит за этим. Он имеет полное законное право пользоваться нашим именем, как и я. Только я родился на свет Келлогом, хочешь ты того или нет, а он…

Доктору пришлось перейти к обороне. Джордж, Дэб, Мак-Микенс – слишком много для одного дня.

– Ну и что с того? Я давно умыл руки. Я не имею к этому парню никакого отношения. Давным-давно. Уже долгие годы.

Ровный голос ответил ему без раздражения, без гнева – само олицетворение здравомыслия:

– Это мешает, Джон. Во-первых, моему бизнесу, хотя на него тебе, надо думать, наплевать…

– Именно так, Уилл. В самую точку попал.

– …но я надеюсь, что ты призадумаешься над тем, как вся эта история будет смотреться на фоне твоего драгоценного Санатория. Эта «Иде-пи» – не более чем провокация, Джон. На самом деле они хотят, чтобы мы заплатили им деньги, и тогда они уберутся. Я уже напустил на них своих адвокатов…

– Ну да, твоих адвокатов. Понятно. Тех самых мошенников, которые добыли для тебя лицензию на производство поджаренных хлопьев. Кровососы, пауки, я даже не знаю, какое слово подобрать для твоих адвокатов. Ха!

– Я позвонил не для того, чтобы ссориться, Джон. Наши с тобой разногласия решит суд.

– Ты пожалеешь о том дне, когда…

– Но эта история мешает нам обоим. Она наносит ущерб бизнесу – и моему, и твоему. Этот парень твой сын, что бы ты теперь ни говорил. Как только разнесется весть, что сынок Всемогущего Доктора Святоши – мелкий мошенник, это вряд ли понравится твоим любимым клизматикам.

На этом разговор и закончился. Доктор Келлог в ярости швырнул трубку. Перед его мысленным взором возникли лица: брата, умирающего Дэба и Джорджа – всегда Джорджа. Келлог надвинул на глаза козырек и склонился над столом.

Значительная часть персонала ожидала его в большой гостиной, когда он вошел туда в сопровождении Блезе. Шеф знал каждого из них, каждому в свое время сделал что-нибудь хорошее, одарил своим вниманием. Медсестры, рассыльные, повара, дворники, электрики, посудомойки, взбиватели орехового масла – здесь собралось человек двести, а то и больше; остальные, сохранившие преданность ему, Санаторию и филантропии, сюда не пришли. Во главе толпы доктор увидел Мак-Микенса – пухлолицего, плоскоголового, кривоносого ирландца, сплошь, до самых пальцев, поросшего густыми черными волосами. Черт бы побрал этих ирландцев, раздраженно думал доктор. Им всегда всего мало, они похожи на поросят, которым не хватило титьки у свиноматки. Этот Мак-Микенс – настоящая язва, разбойник. Как только все поутихнет, надо будет немедленно его уволить.

В зале стало тихо, доктор Келлог поднялся на подиум и склонил голову.

– Друзья мои, – начал он, все еще не поднимая глаз, – мои дорогие служащие, мои единомышленники-вегетарианцы. У меня трагическая новость, которая всех вас очень опечалит. – Тут он поднял взгляд, и все увидели, что его глаза полны слез. – Один из вас, один из людей, поистине бесценных для нашего великого, уникального дела благотворительности, которому все мы, даже самые незаметные и недавно поступившие в Санаторий, здесь служим, – пал. Да, друзья мои, мой наперсник и секретарь, хороший и добрый человек Пултни Дэб умер.

Кто-то ахнул. Раздался приглушенный гул голосов, кто-то закашлялся, потом наступила напряженная тишина.

– Это произошло сегодня утром, можно сказать, только что. Он пал на боевом посту. Пултни Дэб посвятил всю свою жизнь, до самого конца, нашему великому делу. Уже умирая, отправляясь в иной, лучший, мир, он все еще продолжал записывать под диктовку. Смерть его была внезапной, но разве все мы не умираем внезапно – мужчины, женщины, даже дети? Господь Бог в великой мудрости Своей создал нас несовершенными и хрупкими, подверженными капризам организма, грешниками, существами обреченными.

Больше никто не перешептывался, все смотрели на подиум. Келлог сделал паузу, снял очки, промокнул глаза платком.

– Да, – продолжил он, драматично повышая голос. – Пултни Дэб пал. Принес себя в жертву. Преждевременно окончил свои дни. И я спрашиваю, кто будет следующим?

Ответа не было.

– Мы говорим, что он умер скоропостижно, но это всего лишь утешение, не более того. А я скажу вам вот что: смерть Пултни Дэба была вполне предсказуемой, даже очевидной для всякого, кто не слеп. Она читалась в багровости его щек, в блеске глаз, в нездоровом цвете кожи и складках жира… Он был одним из тех несчастных, нераскаявшихся миллионов мужчин, женщин и детей в этой стране – да и во всем мире, – кто пренебрегает долгом перед своим телом, этим бесценным храмом, самим Господом данным своим детям. Все вы знаете, сколько опасностей таит в себе неправильная диета. Вы знаете, какому риску подвергают себя мясоеды, пьяницы и потребители кофе. Вы знаете, насколько суровой и беспощадной может быть природа. И вот что я скажу вам, мои друзья и служащие, мои соратники, славные миссионеры: Дэб пал жертвой автоинтоксикации.

В дальнем углу зала горела одна-единственная лампа. Холодный ветер позвякивал стеклами, низкие тучи нависали прямо над зданием, словно оно было ковчегом, затерявшимся в океане. Доктор воздел руки кверху и поднялся на цыпочки. Его глаза пробежались по лицам собравшихся.

– Да! – вскричал он. – Автоинтоксикация! А ведь этот человек был одним из нас, был посвящен в новейшие достижения прогресса. Что же говорить об остальных? О тех мириадах невежественных, обреченных, приговоренных к безвременной, неотвратимой кончине во цвете лет?

Он снова опустил голову. А когда заговорил, щеки были мокры от слез.

– А вы… – его голос жалостно дрогнул, – вы говорите о деньгах, о корысти. О наживе. Вы собрались здесь, в этой цитадели Здорового Образа Жизни и бастионе Истины, чтобы я дал вам – здоровым, умным, дисциплинированным людям, которых ожидают долгие годы плодотворной и гармоничной жизни, – чтобы я дал вам больше денег. – Он всплеснул руками. – Поверьте мне, я бы с удовольствием сделал это, если б мог. Я знаю, как мало мы платим даже наиболее опытным из вас. Знаю, какую аскетическую жизнь ведут медсестры в первый год работы. Им дается лишь крыша над головой, форма – и знания. Но разве этого мало? Кто скажет, сколько денег стоит знание? То знание, которое спасет жизнь вам и тысячам тысяч тех, кому повезло меньше, чем вам? Вы – миссионеры, я – миссионер, и паства наша – все человечество. Можете ли вы сказать, как оценить это, сколько это в денежном выражении?

Голос доктора гремел на весь зал. По меньшей мере половина аудитории всхлипывала, и белые платки словно заявляли о готовности капитулировать. Одна медсестра второго года службы, стоявшая в первом ряду, смотрела на Шефа мягким лучезарным взглядом, ее некрасивое лицо светилось изнутри. Доктор откашлялся, одарил собравшихся взглядом, полным глубокого сострадания.

– Себе я ничего не беру, – тихо сказал он. – Ни единого цента. Вы это знаете. Все свое время – а вы знаете, сколько времени я посвящаю этому учреждению, – я бесплатно, добровольно, с радостью посвящаю службе человечеству. Вот какова моя жизнь… И я искренне, страстно надеюсь, что и вы свою жизнь проживете так же. Я не прошу вас помолиться за вашего павшего товарища – Пултни Дэб не захотел бы этого. Я хорошо знал сердце этого человека, лучше, чем любой из вас, и мне известно – он хотел бы, чтобы вы сомкнулись вокруг его имени и пошли с ним в бой. Не плачьте по Пултни Дэбу, друзья мои. Используйте его имя как таран, как копье, как сияющий символ нашего священного дела…