Уилл немного покорчился в кресле, достал из кармана часы, полюбовался френологическими схемами, висевшими на стене, а также желтыми черепами, выставленными на полках в назидание всем тем, кто пренебрегает принципами здорового образа жизни. Куда же запропастился доктор Линниман? Наверняка уплетает свои отруби с мальтозой, раздает пациентам полезные советы, пристает к замужним женщинам, обучая их интимному искусству слюновыделения, жевания и глотания. А что это за мерзкий запах? Уилл не мог определить его источник, однако ощущение было такое, будто кабинет насквозь пропитан миазмами плесени. Уилла затошнило.

– А! Мистер Лайтбоди!

Фрэнк Линниман неожиданно вынырнул из двери, расположенной в дальнем углу.

На миг показалось даже, что доктор проломился прямо через стену. Несколькими огромными шагами он приблизился к Уиллу, распятому на дыбе кресла. Линниман просиял лучезарной улыбкой, излучающей вегетарианскую энергию и чисто животный оптимизм, потом фамильярно уселся на краешек стола и уставился на пациента безмятежным взором.

– Ну-с, как мы себя чувствуем сегодня утром? Хорошо почивали? Все ли в порядке с аппетитом?

Уилл услышал, как его тусклый голос, словно сам по себе, произносит: спасибо, все очень хорошо… Нет, что он такое говорит? Ему совсем не хорошо! Он болен. Ужасно болен. Да, он поспал – впервые за три недели – и съел кусочек тоста. Но главная беда – желудок.

Доктор Линниман выслушал эту информацию без комментариев. Поелозил левой ягодицей по краю стола, сцепил на колене здоровенные ручищи и потянулся – ну чисто тигр в клетке. За его спиной, рядом с древними черепами, были вывешены фотографии, на которые до сей минуты Уилл почему-то не обращал внимания. На каждом из снимков Фрэнк Линниман был запечатлен в момент какого-нибудь спортивного свершения: то с теннисной ракеткой, то с клюшкой для гольфа, то с бейсбольной битой, то верхом на лошади, а то еще почему-то с канатом в зубах.

Фрэнк. Элеонора называет его просто «Фрэнк».

– Итак! – внезапно вскричал Линниман, соскочив со своего насеста в приступе энтузиазма, несколько напугавшем пациента. – Сегодня великий день, не правда ли? День, который перевернет всю вашу жизнь. День обследования.

В течение последующих тридцати минут Лайтбоди сидел в садистском кресле, а доктор Линниман щупал его, мял, щипал, крутил, вертел и все время что-то строчил в своем блокноте. Уиллу пришлось отвечать на вопросы о всех функциях и отправлениях своего организма, рассказать историю своей жизни и даже родословную. Он проявил ангельское терпение, хотя вся эта процедура ему совсем не понравилась. Уилл вообще терпеть не мог медицинские осмотры. После них он всегда чувствовал себя каким-то убогим, неполноценным, не принадлежащим самому себе. Хуже того – он чувствовал себя смертным.Доктор Бриллинджер не так давно подверг Уилла точно такому же осмотру. Дело было в Петерскилле, у Лайтбоди дома. С точки зрения Бриллинджера, лучше всего будет, если Уилл отправится в прославленный Санаторий и пройдет там продолжительный курс лечения. (Очевидно, то, что мнение доктора полностью совпало с мнением Элеоноры, было чистейшей случайностью.)

И что же? Вот он прибыл в великий, несравненный, превозносимый до небес Санаторий Бэттл-Крик, а ему задают здесь все те же самые вопросы. Давно ли? Как часто? Какого цвета? Когда? Какие ощущения? Ваш батюшка? Ваша матушка? Ваши бабушки и дедушки? Прабабушки и прадедушки? Легочные заболевания? Оспа? Желтая лихорадка? Уилл старался изо всех сил. Целых полчаса он отвечал на неделикатные вопросы этого несимпатичного господина, а желудок по-прежнему горел огнем, суставы ломило, глаза резало от света. И терпение кончилось. Лайтбоди прервал очередной вопрос, касавшийся цвета и консистенции его утреннего стула.

– Хватит вопросов! – рявкнул он. – Объясните, что со мной не в порядке?

Доктор Линниман, кажется, обиделся. Его светлые, почти неразличимые брови удивленно поползли вверх.

– Мистер Лайтбоди, – начал Линниман, взглянув в блокнот, а потом вновь воззрившись на пациента с тихой профессиональной укоризной. – На этом этапе я не готов поставить вам диагноз. Это еще самое начало. Нам понадобятся анализы крови, мочи, кала. Вас обследуют в рентгеновском кабинете. Потом в гастроэнтерологическом отделении. Наши специалисты проверят ваши зубы, глаза, миндалины, язык. Нам нужно установить, сколько ацетона поступает в ваши легкие, получить образцы желудочного сока и так далее. Полную картину мы получим только к вечеру, никак не раньше. То есть я, конечно, могу высказать предположение, исходя из цвета вашей кожи, налета на языке, болезненного вида и общей истощенности…

Тоскливое чувство обреченности вновь обрушилось на Уилла, но он решил не поддаваться. Истощенность? Болезненность? Кажется, этот наглый, самоуверенный, надутый, мордастый шакал осмеливается выносить ему приговор?

– Вообще-то, – Линниман уже не говорил, а вещал, читал лекцию, – к нам попадает множество пациентов, похожих на вас. Но я просто не хочу делать преждевременное заключение. И все же симптомы известны: нервное истощение, кофейная невралгия, гипергидрохлория. Ну и, конечно, автоинтоксикация.

Уилл чувствовал, что тонет, идет на дно, погружается в темную пучину.

– А где моя жена? – вскрикнул он, вскочив на ноги. Это отчаянное усилие отняло у него последние силы. – Где Элеонора?

Сестра Грейвс ждала его в коридоре. Тускло поблескивали керамические плитки, тихой вереницей проезжали мимо пациенты в креслах-каталках, повсюду сновали медсестры и другой персонал. Кофейная невралгия. Гипергидрохлория. Автоинтоксикация.Все это был медицинский жаргон, шаманство какое-то. Ну выпивает он по три-четыре чашки кофе в день, и что с того? Ведь это же не цикута, не стрихнин! И все же, когда сестра Грейвс, улыбаясь и мило болтая, вела его в рентгеновский кабинет, Уилл чувствовал себя раздавленным бременем мрачных пророчеств Фрэнка Линнимана. Обследование еще не началось, а он, Уилл Лайтбоди, уже со всех сторон обклеен зловещими ярлыками.

В животе забурчало, колени предательски задрожали. А сестра Грейвс тем временем ввела его в уютную комнату. Уилл переминался с ноги на ногу посередине приемной, а его спутница передавала доктору какие-то бумажки и медицинские карты. Доктор был маленький, сухощавый, с прямым пробором, раскосыми глазами и моноклем. Уилл расстроился, когда сестра Грейвс шепнула ему, что уходит и вернется через двадцать пять минут. Хотя что в этом удивительного? У нее наверняка есть дела поважнее, чем водить его целый день за ручку. Лайтбоди сел в углу под раскидистой пальмой. Разумеется, у сестры Грейвс есть другие пациенты. Еще у нее есть семья. Ей нужно завтракать, обедать, развлекаться. Не вся же ее жизнь проходит в санаторских стенах.

Кроме Уилла, в приемной дожидались еще четверо мужчин и две женщины, ерзая на изуверских креслах. Это все были люди молодые – лет тридцати-сорока – и по виду совершенно здоровые. Надо полагать, только по виду. Кто знает, какие страшные недуги таила в себе эта обманчиво цветущая плоть, какие роковые секреты обнаружит всепроникающее око рентгена? Лайтбоди попытался устроиться в кресле поудобнее, но из этого ничего не вышло. Сиденье не было предназначено для комфорта. Куда уютнее человек чувствовал бы себя, просто лежа на полу, свисая с потолка или же томясь в трюме рабовладельческого корабля где-нибудь у побережья Африки. Уилл подался вперед, скрючился и стал листать бэттл-крикскую газету «Утренний обозреватель», оповещающую читателей о новорожденных телятах и несчастных случаях на сельскохозяйственном производстве.

На чтение этого печатного органа Лайтбоди потратил десять минут своей драгоценной жизни, а затем взялся за газету «Кредо Бэттл-Крик», издаваемую доктором Келлогом специально для пациентов Санатория. На первой странице, между статьей, превозносящей достоинства Санатория (автор – старый кровосос-миллионер из Сан-Франциско), и цветистым очерком о флорентийской вилле графини Спаланкаре, в изящной рамочке были напечатаны имена вновь прибывших. Уилл прочел слова, увековеченные в типографской краске: «Мистер и миссис Уильям Фицрой Лайтбоди из Петерскилла, штат Нью-Йорк». Закинув ногу на ногу, он удовлетворенно хмыкнул. Пусть их поселили в разных номерах и на разных этажах, но здесь, на газетном листе, они продолжают оставаться мужем и женой.