Таможенник в Дувре похож на коккера. — Доброго пути, миссис Беркли!..

Солнце заливает море и скалы, и голова у меня немножко кружится. На пароходе я просмотрела последние французские газеты. Об этом уже не пишут на первых страницах, но я нашла то, о чем говорил комиссар.

Некий месье Пьеро убит в паркинге. Стреляли двое в масках. Одна из пуль попала ему в ухо. Он не успел достать свой пистолет. Он возвращался после отдыха со своей «женой». Она в коме. В багажнике их машины полицейские обнаружили взрывчатку — штук тридцать бомб и пятнадцать взрывателей.

Пьеро был главарем, который мог не опасаться наемных убийц. Но на него заключили сделку. И война еще не окончена. Война со взрывчаткой, что для них необычно…

Две группировки сталкиваются, и в результате появляется новый главарь. Делят Париж на зоны влияния, и моему Дипломату не до дипломатии. Вместе с другими он должен сейчас искать убежище, связи, союзников. Вот почему я какое-то время могу остаться незамеченной. Это удача. Наконец-то она хоть раз выпала и мне. Драгоценное время, когда они все слишком заняты собой и полицией, чтобы заниматься еще и жалкой сбежавшей проституткой.

Меня спасло только чудо. Вот почему комиссар мне помог. Вот почему он ни о чем меня не спросил. Потому что все это пронеслось у меня над головой.

Странно. Когда я дрожала от страха, мне казалось, что я много значу, что я веду авантюрную, полную опасностей жизнь. В действительности же я ничто.

Мне казалось, что я, взбунтовавшаяся проститутка, чудом избежала геройской смерти, а на самом деле все не так. Во всяком случае, Дипломату было не до меня. Наоборот. Как можно меньше шума. И я никогда не узнаю, сами ли мальтийцы оставили меня в покое по какой-то причине или вынуждены были это сделать из-за вмешательства других сил.

В Кале семь часов вечера.

На Аустерлицком вокзале — половина одиннадцатого. Еле успела на ночной поезд.

Зябким утром в шесть часов утра я на вокзале Брив в Руане. В голове у меня полная сумятица, я не спала, от тяжести чемодана болит плечо.

— Мама!

Как потерянный ребенок, я стучу в дверь и зову маму. Плачу и твержу только одно:

— Они чуть не убили меня, мама…

Она это видит. Понимает по моему лицу, безумно усталому и испуганному взгляду. Я принимаю таблетки и засыпаю — как проваливаюсь в бездну. Здесь от простыней веет спокойствием, чистотой, все как прежде, в детстве. Настоящие простыни, можно спать, без кошмаров. Хотя бы какое-то время.

Днем я позвонила комиссару.

— Ты очень необдуманно вела себя с ними. Ты им угрожала. Поэтому они и решили тебя проучить.

— Неужели я спаслась?

— Конечно. А сейчас затихни. Не показывайся в Париже, никому не пиши, ни с кем не встречайся. Исчезни месяца на два по крайней мере. Поняла?

Несколько недель слез, головокружения, кошмаров, успокоительных таблеток. Мод очень трудно прийти в себя. Я боюсь, что у меня не все в порядке с головой, во всяком случае, я стала другой. Раньше я жила какой-то параллельной жизнью, скользя по поверхности, бездумно, как робот. Здесь, рядом с матерью, в родных стенах, в своей кровати, я не могу себя найти.

Мама же совершенно успокоилась. Через несколько дней после моего возвращения она пытается прояснить. Как бывшая банковская служащая.

— Это все твои деньги? Я-то думала, что с такой профессией…

— В этой профессии, мама, всегда находятся люди, которые могут все у тебя отобрать.

— Была бы я на твоем месте, я знала бы, что делать.

В любой профессии моя мама действовала бы как Банк Франции… У меня же мало что осталось после пяти месяцев работы и экономии. Я растеряла свои перышки в Нейи, где я больше не могу показаться, меня ощипали в Лондоне, где пришлось многое бросить.

— Что ты теперь будешь делать?

— Я начну процесс против государства. Это нелегко, но это единственный способ начать другую жизнь. Я должна добиться, чтобы меня официально признали женщиной.

— Это все равно что сражаться с ветряными мельницами. Зачем упорствовать? Ты же знаешь, что никому еще не разрешили поменять официально свой пол.

— Вот именно! Надо отменить закон.

— На это уйдут годы! И на что ты собираешься жить?

— Я обращусь в организацию, которая занимается социальной реадаптацией проституток.

Молчание. Она отворачивается. Я догадываюсь, о чем она думает. Она думает, что тот или та, которую она произвела на свет одним грустным днем 1945 года, не обычная проститутка. И она права. Она думает также, что о реадаптации много говорят, но толку от нее мало. Тоже верно.

Но я должна надеяться. Иначе у меня не останется ничего — ни цели, ни смысла, ни желания дальше жить.

И в этот сентябрьский день 1976 года я должна поклясться себе самой: клянусь окончательно бросить проституцию. Клянусь возобновить учебу, сдать последний экзамен и получить диплом адвоката. Клянусь начать борьбу против государства за признание меня женщиной. Уже тридцать один год я имею на это право!

Клянусь, что не отступлю.

Моя мать одобряет меня:

— Теперь ты должна встряхнуться. Хватит дрожать и хандрить. Хочешь начать процесс, действуй! Не рассчитывай на Святой дух!

Но со Святым духом мне все же придется познакомиться. Кого только не встретишь на пути реадаптации…

Чувствуется, что эту даму тронули мои проблемы. Ей семьдесят лет, она вдова высокопоставленного офицера, она сохранила гордую осанку и очень любезна.

Я в самом сердце отдела, который выступает против «торговли живым товаром». Вот, например, месье. Ему семьдесят пять лет, и он президент не знаю чего; посвятил свою жизнь борьбе с сутенерством с тех пор, как во время войны сидел в марокканской тюрьме вместе с одним сутенером.

— Детка моя, вы вновь почувствуете вкус свободы. Знайте, что вы не одиноки.

И меня начинают наставлять на праведный путь, мне предлагают взять какое-нибудь нейтральное имя, например, Доминик или Мари. Для руанского суда Мари было бы даже лучше. Это первый этап перед главным процессом, который должен установить, к какому полу я принадлежу.

Он ничего, этот старичок. Он обратился к самому прокурору, да еще предложил мне помощь целой армии священников. Руан — это цитадель, где обязательно нужен священник, если хочешь, чтобы тебя услышали.

Я не желаю, чтобы меня звали Мари. Я Мод и буду выступать под этим именем.

— Не надо нервничать.

— Я не нервничаю, но я не пойду ни на какие уступки.

— Вы же знаете, что имя Мари — святое имя и его можно давать и мальчику, и девочке. Это так облегчило бы вашу задачу, дитя мое…

— Мод.

— Вам понадобится также эксперт, признанный судом.

— Я не доверяю экспертам. Мне нужны врачи, разбирающиеся в этом вопросе.

— Но эксперта приводят к присяге!

— Принять присягу — одно, а разбираться в таком редком деле, как мое, — другое. Ваш эксперт никогда, наверное, не видел транссексуала!

— Успокойтесь. Поймите, что в таких делах суд сталкивается иногда и с психопатами, которые отнимают у него время. Вам нужен адвокат, но в нашей организации его нет. Я вам советую выбрать все же какого-нибудь адвоката из Руана, так будет лучше для суда. К тому же вы имеете право на финансовую помощь.

Финансовая помощь, начинающий адвокат, почему не стажер? Ведь речь идет не о мелкой распре между соседями, мое дело очень важное. Я защищаю свою жизнь, свою шкуру. И буду это делать там, где родилась, — в Руане.

Если я не подниму шум, не найду никого, кто бы выступил со мной публично, можно уже сейчас считать дело проигранным.

— Я выбрала Жизель Алими.

— Вы хотите размахивать своим процессом, как революционным флагом? Это самый надежный способ все провалить.

— Я не имею права проигрывать. Сзади меня подгоняет преступный мир. Если я проиграю, мне не останется ничего, кроме проституции. Вы можете мне предложить что-нибудь другое?