— Ты хотела быть женщиной, и ты ею стала. Теперь — у тебя каникулы? Я жду денег.

— У меня их нет.

— Это ты говоришь. Я же тебе говорю, что нужны деньги. И срочно.

— Но почему?

— Увидишь.

И он повесил трубку. Это «увидишь» мне очень не нравится, оно звучит угрожающе.

Старая Маргарита за пятьдесят лет такой работы не в первый раз слышит подобные угрозы, но не может к ним привыкнуть. Она проводит тряпкой по телефону, как будто стирает с него грязь после разговора:

— Черт возьми! Несладкая жизнь у французских проституток, даже здесь.

Вечером я ей рассказываю о себе, и это ее трогает до слез.

— Черт возьми! Вы правы. Нельзя больше платить. Я уже старая, но хочу посмотреть, как это будет…

Успокоившись, Маргарита делает мне бесценный подарок, сказав:

— Мальтийцы. Здесь мальтийцы убивают женщин. Тех, которые хотят быть независимыми, не платят, пытаются сбежать. Им подкладывают бомбы под дверь. Однажды даже ошиблись квартирой и убили не ту женщину.

Умереть такой смертью! Быть разнесенной взрывом на куски! Меня преследуют кошмары. Я все время наблюдаю за подходами к дому. Я как параноик. Напрасно я стараюсь себя успокоить, что Дипломат не ведет дел с мальтийцами, что у него другие связи во Франции, что он далеко, что его мучат собственные страхи. Напрасно хлещу виски, чтобы забыться. Я все время думаю об этом, даже когда считаю клиентов. Шесть — это оплата квартиры и прислуги, остальное мое. Странно, но я очень скучаю по маме. Я отправила ей письмо, послала деньги, описала свою работу, свои страхи. Я хочу ее видеть. Мне хочется иметь какие-то связи с реальной жизнью, видеть не только клиентов и эту английскую тюрьму, где я теряю последнее здоровье, стегая английских джентльменов или ублажая спешащих прохожих. Любви так и нет. Я не найду ее здесь, в этом доме. Я не найду ее, работая на износ.

— Мама?

Она постарела. Пенсия, морщинки. Где же прежний гордый вид дамы из Банка Франции? Теперь это пожилая женщина, которая рада попутешествовать и с удовольствием пользуется представившимся случаем.

— Ты плохо выглядишь!

Наконец-то ее интересует мое здоровье, а не моя одежда. Я устраиваю ее в хорошей гостинице с безупречной репутацией, я выхожу вместе с ней, рассказывая про свою тяжелую жизнь. Она спрашивает, где я живу. Может быть, теперь она на моей стороне, она поняла, осознала, чем я занимаюсь и почему стремлюсь из этого выбраться. Или мне так кажется…

Двенадцать часов дня. Мы поднимаемся по шестидесяти девяти ступенькам, ведущим в мою роскошную квартиру. Впервые я поднимаюсь по ним с матерью. Я испытываю странное чувство. Мне странно знакомить ее с Маргаритой, показывать квартиру — вот гостиная, прихожие, кухня…

— А спальня?

Приходится показать. Без комментариев. Маргарита уводит маму в кухню. Они будут там болтать за чаем, а жизнь между тем продолжается, мужчины опии за другим поднимаются по шестидесяти девяти ступенькам, горничная-англичанка просит их подождать, а я открываю и закрываю шкаф со всякими штуками для мазохистов, снимаю и надеваю свою рабочую одежду. Мама обедает с Маргаритой на кухне. О чем они говорят? Я больше не могу. Я заканчиваю работать раньше, чем обычно. Заработала только на то, чтобы покрыть текущие расходы. Тем хуже.

— Я тебя провожу, мама? Я вызову такси.

Сама не знаю почему, но я надела простой серый плащ и покрыла голову косынкой. Стерла яркую помаду и сняла накладные ресницы. Днем она видела меня в моей обычной рабочей одежде, что может измениться, если вечером я переоденусь?

— Ты хорошо пообедала? Маргарита хорошо тебя приняла?

— Да, очень хорошо. Я попросила ее присмотреть за тобой. Она милая женщина.

Моя мать плачет перед дверью с номером 42 своей комнаты в приличной гостинице, за которую я заплатила цену нескольких клиентов.

— Мама!

— Иди спать.

Что тут можно сказать? Она плачет, и этим все сказано. А я сейчас вернусь к себе, держась за стенки руками.

Господи, будь снисходителен к французской шлюхе в ее английской тюрьме! Бедная мама, она поняла наконец. А то она все думала, что я развлекаюсь, «веду легкую жизнь», как говорили в Банке Франции.

— Мама!

— Иди…

Она не произнесла, но я будто услышала: «Иди… дочка».

Француженке в Лондоне всегда двадцать пять лет. Не больше. Клиенты в Лондоне всегда вежливы. Они фетишисты, любящие прорезиненные трусики, но вежливые.

— Шестьдесят девять… Я их всегда считаю.

Шестьдесят девять ступенек. Очередной клиент запыхался, но остался галантным. Он угощает меня шампанским, сам же нюхает какой-то наркотик. Он разбил ампулу, и от запаха можно задохнуться. Им это нравится, это модно. По их мнению, это так сильно возбуждает, что даже импотент способен заниматься любовью.

Я задыхаюсь. Летом семьдесят шестого жара стоит страшная, да еще эта гадость. Я пью то виски, то шампанское — что хочет клиент. Алкоголь становится моим постоянным профессиональным наркотиком, позволяет немного забыться.

А во Франции все уже занервничали. Сьюзи тоже обеспокоена. Они требуют денег, требуют отчета. Опять в ярости звонит Дипломат:

— Приготовь деньги к моему приезду.

— Дела идут плохо.

— Не зарывайся, малышка. Я тебя предупреждаю. Знаешь анекдот? Сидят две проститутки в каталажке. Одна другую спрашивает: «Сколько будет дважды два?» «Четыре», — отвечает та. «Ну все, с тобой пора кончать, ты слишком много знаешь». Поняла?

В этой среде любят черный юмор. И намеки. «Не зарывайся» — означает, что тебя постараются убрать.

За годы рабства я как-то не задумывалась над этим, но теперь четко поняла, что я жертва простой и наглой эксплуатации, У проституток большие расходы, но кроме этого мне ничего не оставляли, я ничего не заработала. Хотя проститутка я неплохая. Сутенеры просто обирают девушек, и мой — не исключение. Проститутка должна быть все время в долгу и зависима. В этом и есть сила сутенеров, этим они нас и держат. Отдыхать нельзя. Надо все время работать, даже если рискуешь здоровьем и оказываешься, как я, у гинеколога, скрючившись от боли в животе и с землистым лицом. Больна физически, больна от страха. С моим слабым здоровьем — прямой путь к катастрофе. К тому же вряд ли мои нервы долго выдержат. Я сделала еще одну ошибку. Чтобы передохнуть несколько дней, взяла девушку. Но она даже не покрывает расходы, и я должна тотчас вернуться и отработать то, что с ней потеряла. Сьюзи тоже наседает на меня. Она должна платить. Я должна платить. Я больше не могу слышать о деньгах и впервые даю волю своим нервам и возмущению Я посылаю Сьюзи и всех сутенеров к черту и заявляю, что, если они не оставят меня в покое, мне придется пустить в ход свои связи в Париже.

Старая Маргарита пытается в своей кухне приготовить нам что-то «на французский манер» и удрученно качает головой.

— Ты в Англии, Мод. А Англия — это Англия. Если будешь так дальше продолжать, живой отсюда не уедешь.

— Мальтийцы, да? Но Дипломат не имеет с ними дела.

Никогда не знаешь, что может произойти. Слухи, которые сначала бродят среди проституток, доходят потом и до сутенеров. Такая квартира, как моя, держится только на том, что я француженка, — в этом ее изюминка, на этом строится реклама. Поэтому они тебя не отпустят, а сама ты не можешь вырваться.

Субботнее утро. Я выхожу за покупками. За моей спиной маячит знакомый силуэт. Напрягаю память: где; то я его уже видела. Кто-то из окружения Сьюзи, но я не уверена. В чем я уверена, так это в том, что за мною следят.

Днем он все еще здесь, внизу, под окнами, наблюдает за квартирой. Маргарита бормочет:

— Основные дела обычно делаются в воскресенье, детка.

В перерыве между двумя клиентами я слежу за тем, что происходит на улице. Утренний человек исчез, но, по всей видимости, он сдал смену двум другим. Невысокие коренастые парни — смуглые лица, жесткие вьющиеся волосы, напомаженные бриллиантином. Мальтийцы! Значит, что-то затевается. Будут со мной разбираться, но как? Прежде всего, они не дадут мне выйти из квартиры, а потом? Подложат бомбу? Высадят дверь и прикончат?