Они смеются, перекликаются, делают непристойные жесты. Тошнота подступает к горлу. А дежурный снова орет:
— Тихо в строю! Капрал, отведите этого типа в кабинет «D»! И побыстрей, черт возьми!
Капрал — недавно призванный солдатик — ведет меня в кабинет «D», гримасничая на потеху всей компании.
— Эй, а ты ничего… Я тебя принял за девку… правда, у тебя все, как у девчонки.
А потом он вдруг замолкает. Что-то неуловимое, маленькая частичка моего отчаяния коснулась вдруг его тупой стриженой головы.
Он сказал так, будто ему вдруг стало стыдно:
— Да ладно, не волнуйся, такую, как ты, они не должны взять…
Кабинет «D» — это кабинет врачей. При входе сидят секретари. В тишине опять раздается насмешливый голос:
— Надо же, баба… И другой голос:
— Пусть заполнит карточку.
Я никого вокруг не вижу. Автоматически выполняю все действия, стараясь не упасть. Беру ручку, начинаю заполнять формуляр.
Снова голос:
— Что это еще такое? Ответ:
— Травести. У него повестка.
— Веди его прямо к главному врачу. Вот он будет доволен!
Я иду за военным, который несет мои бумаги. Я их заполнил нетвердым, дрожащим почерком. Когда я очень волнуюсь, проявляется двойственность моей натуры: я не знаю, какой рукой я пишу, левой или правой.
Солдат стучит в дверь, на которой табличка с каким-то именем, но я не успеваю прочесть. Мой сопровождающий пропускает меня вперед и объявляет:
— Месье полковник, врач направил к вам этого… человека.
И вот мы смотрим друг на друга. Передо мной полковник медицинской службы в белом халате, небольшого роста, со строгим и суровым лицом. Ему лет пятьдесят, у него круглые обезьяньи глаза.
— Что это за карнавал? Вы кто?
— Жан Марен.
— А! Так это вы!
Кто его предупредил? Он вынимает из ящика какое-то письмо, перечитывает. На меня не смотрит.
— Так, понятно…
Он слегка раскачивается взад и вперед, с пятки на носок, поправляет воротничок и говорит сухо:
— Это мне не нравится. И в университете вы тоже одеваетесь женщиной?
Теперь пора это сказать. Надо же с чего-то начать.
— Я транссексуал…
Он молчит. Все время раскачивается, но зато уже смотрит прямо на меня. Судя по нетерпению, написанному у него на лице, мне не на что надеяться. Я достаю из сумочки две справки, призванные его убедить. Он их берет, читает, перечитывает и не возвращает. Моя жизнь исчезает в папке, к которой меня никогда не допустят.
— Раздевайтесь.
Он садится и ждет, как перед спектаклем. Я не смогу. Меня охватывает панический страх. В этом холодном кабинете с металлической мебелью, с открытыми окнами, выходящими на казарменный двор. Раздеться перед мужчиной в белом халате, в галстуке — в этом есть что-то неприличное.
— Раздевайтесь. Меня ждут еще и другие дела.
Платье, колготки, туфли. Мне холодно. Опять та же тоска. Смутные воспоминания о визитах к врачам, о прикосновениях чужих рук…
— Раздевайтесь догола, Марен!
Словно повинуясь глупому рефлексу, я свертываю трусы в комочек и не знаю, куда их положить, будто неприлично оставлять их на виду у моего палача. В конце концов я засовываю трусы и лифчик в сумку.
— Выпрямиться! Лицом ко мне!
Мне уже приходилось видеть удивление в чужих глазах. Любопытство, смущение. Приходилось видеть и нежность, и даже вожделение. Это та гамма чувств, которые может вызвать мое тело. Но я никогда еще не видел отвращения.
Врач — полковник, чью фамилию я не успел прочитать на двери, осматривает меня с отвращением. Всего, от сосков грудей до лобка. Он не видит положенной растительности, перед ним стоит нечто, похожее одновременно на девушку и на десятилетнего мальчика.
— Подойдите, станьте сюда, в этот угол.
Руки проверяют то, что видят глаза. Он ощупывает грудь, плечи, живот» вновь поднимается к груди, трогает подбородок, щеки. Он проверяет, бреюсь ли я. Он хочет найти и ухватиться, как за спасательный круг, хоть за намек на мужскую волосатость. Хоть один волосок на подбородке или над губой утвердил бы его в нужном диагнозе. Все было бы для него просто. Один волосок — и я годен к службе.
К его огорчению, мне нечего ему предъявить. И это ему явно не нравится. Но мой член остается главным аргументом.
— И все же вы мужского пола!
— Нет. Я транссексуал.
— Это вы так говорите. Встаньте спиной к стене, смотрите вперед, не двигайтесь.
Он нагибается и резко ударяет по моему члену. Он делает это двумя пальцами, быстро, профессиональным жестом. Мне больно, как будто учитель ударил меня линейкой. Я вскрикиваю. Он выпрямляется, очень недовольный.
— Мне это не нравится. Встаньте в пол-оборота. Нагнитесь вперед.
Сначала он проверял, действительно ли я импотент. А что он сейчас проверяет? Я не знаю. Холодный пот выступает у меня на лбу, от унижения меня корчит.
— Одевайтесь и не устраивайте цирка!
Не бойся, чудовище. Я не упаду в обморок. Я не выверну весь мой страх на натертый паркет. Мне даже удается что-то произнести в свою защиту:
— У меня нет полового возбуждения с детства. Это должно быть объяснено в письме. Психиатр…
— Психиатр меня не касается. Одевайтесь и пройдите в семнадцатый кабинет.
Ясно, что он хочет побыстрее освободиться от меня. Он не может решить сам. Он меня отсылает к армейскому психиатру в семнадцатый кабинет, и я опять иду за капралом, который несет папку с моими документами, как носят секретные государственные бумаги.
Второй этаж. Я встречаю какого-то студента с блуждающим взглядом. Похоже, он напичкан транквилизаторами. Наверное, один из тех, кто пытается играть в опасную игру — симулирует нервное расстройство, чтобы не идти в армию. В лучшем случае он проведет два-три месяца в военном госпитале, глотая всякую психотропную гадость. В худшем — выйдет из госпиталя по-настоящему больным.
Наглый парень, ожидающий своей очереди, бросает мне, когда я прохожу:
— Ты голубой?
Капрал стучит в дверь, произносит несколько слов, кладет мои документы и проводит без очереди в семнадцатый кабинет.
И там я вижу женщину. Психиатр — женщина! Я хватаюсь как за соломинку за возможность наконец-то все объяснить.
Я говорю, говорю. Рассказываю все — про детство, отрочество, свою любовь, свой стыд, свои надежды и повседневную жизнь.
Она слушает, иногда задает очень точные вопросы. Мои сексуальные отношения с мужчинами? Пассивные. Нервные расстройства? Я месяцами страдаю, плохо сплю, меня переполняют эмоции, я в постоянной борьбе с собой, это меня убивает. Наркотики? Не употребляю. Алкоголь? Тоже нет. Гормоны? Да. Ваша семья? Это будет полный разрыв. Будущее?..
Если я выберусь из этой ловушки для мужчин, мне останется сдать устный экзамен по праву. Получив диплом, мне надо будет отработать в Министерстве связи. Провести пять лет, как в тюрьме, в конторе, в мужском костюме. Выдержу ли я? Не знаю, доктор. Ничего, я попытаюсь. А если не выдержу? Я буду выступать в кабаре: для людей вроде меня это выход. Можно всегда научиться немного петь и танцевать, достаточно, чтобы как-нибудь извернуться в жизни. Что я хочу? Жить как женщина, быть женщиной, я ведь уже очень много страдал. Если меня заберут в армию? Тогда я умру.
Перед ней я могу даже плакать. К тому же мне больше нечего терять, и я умоляю:
— Спасите меня!
Она могла бы быть моей матерью. И в ней есть что-то материнское, в этой спокойной, полноватой блондинке.
— А почему бы вам не попробовать альтернативную службу?
Для меня это все равно приговор. Я бы никогда не смог потом изменить свой пол. Нельзя быть женщиной с военным билетом мужчины.
— Успокойтесь.
Неужели надежда? Неужели кто-то может меня защитить? Еще нет.
— Я оставлю у себя ваши бумаги, а вы пройдите к дежурному офицеру — это около лестницы в глубине коридора — и ждите.
Дежурный капитан — антилец. У него добродушное лицо и приятная улыбка. Улыбаясь, он придвигает мне стул. Мне все равно, что в этом жесте — жалость, сочувствие или ирония. Надо ждать. Они совещаются все вместе — суровый полковник, женщина-психиатр и другие. Они обсуждают мой случай, а я тихонько молюсь.
