— Да, милая.

— Насчет секса.

— О!

— Я знаю, мы об этом уже говорили, и я не хотела тебя спрашивать о том, о чем ты не хочешь говорить.

Перл не стала помогать Хэтти с трудным вопросом.

— Перл, на что это похоже?

Перл рассмеялась.

— Ты имеешь в виду…

— Ой, ну ты же знаешь, что я все знаю, но… только не смейся… я знаю… и я читала… но на что это по правде похоже?

— Ты имеешь в виду — приятно ли это?

— Да, я просто не могу понять, как это может быть приятно. Я очень странная? По-моему, сама идея совершенно омерзительна.

Перл не поддалась внезапному искушению и не сказала, что по ее опыту секс именно что омерзителен. Она ответила:

— Ты не странная, просто наивная, как будто из прошлого века. Большинство девушек твоего возраста… Хэтти, не беспокойся. Все зависит от людей. Если мужчина приятный — то и секс с ним приятный, надо полагать.

— Так значит, тебе не понравилось! Прости, ты уже говорила, что не хочешь это обсуждать…

— Мне не нравились мужчины, именно те, с которыми я… Просто я была дурой.

— Я думаю, мне никогда никакие мужчины не понравятся, — сказала Хэтти.

Она принялась медленно расплетать косу. Перл встала, чтобы помочь.

— Перл, милая…

— Да?

— Насчет моего дедушки.

— Да.

— Он тебе нравится?

— Да, конечно. — Ловкие пальцы Перл расплетали толстый холодный палевый канат волос у теплой шеи.

— Думаешь, он много о нас думает?

— Не много. Но достаточно.

— Перл… мне бы так хотелось… не важно… я думала про своего папу.

— Да?

— Он был такой милый, хороший, такой тихий и вроде как… потерянный…

— Да.

— Перл, ты меня никогда не бросишь, правда? Я теперь не смогу с тобой расстаться, мы выросли вместе, как… нет, не совсем как сестры, просто как мы. Ты мой единственный человек, мне больше никто не нужен. У меня все в порядке, так хорошо, когда я с тобой.

— Я никуда не денусь, — ответила Перл.

Этот разговор был ей невыносим — он точным и уверенным движением всколыхнул ее собственный страх, словно кто-то прицельно ткнул пальцем, чтобы разбередить рану.

— Я, наверное, никогда не вырасту. Заползу в какую-нибудь трещинку и усну навсегда.

— Хэтти, перестань, что ты как беспомощная, подумай, как тебе везет, ты пойдешь в университет…

— В университет?

— И познакомишься там с кучей хороших молодых людей, джентльменов, не таких, каких я знала.

— Джентльменов!

Хэтти рассмеялась каким-то диким стонущим смехом, завесив лицо шелковистыми волосами.

Вдруг на первом этаже что-то завизжало, потом еще раз. Телефон. Девушки переглянулись с изумлением и испугом.

— Кто это, так поздно? Перлочка, подойди ты.

Перл, обутая в шлепанцы, помчалась вниз по лестнице. Хэтти последовала за ней босиком, оставляя теплыми ступнями липкие следы на сверкающих половицах, которые так тщательно натирала Руби.

Перл, стоя в прихожей, говорила:

— Да. Да…

Потом:

— Хэтти, это тебя!

— Кто?..

— Не знаю, мужчина.

Хэтти взяла трубку.

— Алло?

— Мисс Мейнелл? Это отец Бернард Джекоби.

— Да?

— Я… Ваш дедушка вас не предупредил?

— Нет.

— Я… я священник, и ваш дедушка меня просил… попросил…

— Да?

Надо было заранее спланировать разговор, подумал отец Бернард на другом конце провода, и тот последний стакан портвейна был совершенно лишний, да как поздно-то уже, а он мог бы и предупредить девочку.

— Он попросил меня поговорить с вами о ваших занятиях.

— Моих занятиях… вы хотите сказать — как репетитор?

— Что-то в этом роде, но не совсем… Вы не беспокойтесь, мы что-нибудь придумаем. Только нам надо поговорить. Вы не возражаете, если я приду завтра утром, часов в одиннадцать?

— Пожалуйста. Вы знаете, куда…

— Да, конечно, я знаю Слиппер-хаус, его все знают.

— А… да, спасибо вам.

— Спокойной ночи, дитя мое.

Боже, какой я идиот, подумал отец Бернард. Даже умудрился многозначительно хихикнуть, когда речь зашла о Слиппер-хаусе. Девочка по разговору кажется спокойной и вежливой, но с этими американцами никогда не знаешь. Он налил себе еще стакан портвейна.

— Он сказал, что он репетитор, священник, — сказала Хэтти, — Он завтра придет.

— Ладно, завтра будет завтра, а сейчас давай спать.

— Ох, Перл, что это за звук?

— Это лиса лает. Она тут живет, в саду.

Перл открыла парадную дверь. Тихая волна влажного, теплого, благоуханного весеннего воздуха медленно, величаво вкатилась в дом. Перл выключила свет в прихожей, и они стали смотреть в темноту.

— Лисичка, — тихо сказала Хэтти, — милая лисичка, живет прямо тут, у нас в саду.

— Хочешь выйти, дорогая? Я принесу тебе пальто и туфли. Мы можем пройтись по травке.

— Ой, нет, нет, нет. Лисичка, ой, лисичка…

Слезы покатились по лицу Хэтти. Она тихо всхлипнула.

— Перестань. Тебе же не десять лет! Иди спать, глупая девчонка.

— Сейчас пойду. Не приходи. Я сама выключу свет. Побудь здесь. Мне будет приятно знать, что ты снаружи… только не уходи далеко. И не забудь запереть дверь.

Хэтти умчалась по лестнице.

Перл вышла на газон. Ставни второго этажа были закрыты, и лишь немного света просачивалось через витраж на лестничной площадке. Сквозь деревья светилось окно верхнего этажа Белмонта.

Перл вдыхала мягкий, влажный, словно тающий, удивительный весенний воздух, несущий весть о новой жизни, боли, переменах. Она провела рукой сверху вниз по прямому лбу и тонкому носу. Она подумала: «Я все делала не так, неправильно пошла всеми картами, какие у меня были, мне так повезло, невероятно повезло, но я этого не поняла, я недостаточно хорошо думала о себе — у меня были такие мелкие, жалкие планы, я хотела слишком мало, а теперь уже слишком поздно».

Она взглянула на огни Белмонта. Ветер выдувал занавеску из раздвижного окна, и это пугало, словно из окна выглядывало привидение. Руби ложилась спать, а может, смотрела телевизор. Конечно, она не будет как Руби. Хэтти — девушка из прошлого. Руби тоже принадлежала прошлому. Теперь уже не получится жить такой жизнью, какую прожила Руби. Руби была анахронизмом, старым бурым динозавром. Но ведь Перл сделала такую же ошибку, пропустила поворот, выбрала дорогу, ведущую не вверх, а вниз, в мелкую, жалкую жизнь. Это всё деньги, подумала Перл, я потратила эти драгоценные годы, радуясь, что у меня есть деньги! И еще совсем недавно с удовольствием поехала к бедной старухе, приемной матери, посмотреть, какой она развалиной стала, да повыпендриваться! Можно подумать, мне есть чем выпендриться! Мне просто повезло, а я пользовалась этим везением по-глупому, вообще им не воспользовалась. Как дурочка из сказки, ей фея велела загадать желание, а она попросила платье или пирожок. Я не воспользовалась этим везением, когда можно было подняться повыше, убраться подальше. Я могла бы научиться всему, что учила Хэтти, или хоть части. Хотя бы французский выучить, да хоть что-нибудь. А я предоставила ей разговаривать и смотреть по сторонам, а сама в это время паковала ее чемоданы да белье ей чинила. Ну я, конечно, тоже смотрела, но мало что знала, а теперь и вовсе ничего вспомнить не могу. И не то что я ленивая, а просто у меня мозги служанки и мне даже в голову не пришло. Я была так счастлива, что могу путешествовать, тратить деньги, как будто я девушка из рекламы. Не заметила открытой двери. Почему я не злилась как следует? Может, это помогло бы. Если б только я ненавидела Хэтти, как когда-то собиралась. Но любить Хэтти — это ужасно, а теперь…

Перл подумала о том, как Хэтти начнет меняться, причем очень скоро. Хэтти подошла к драгоценному, хрупкому концу детства, невинности. Это понимание было и в растерянном страдании самой Хэтти, в ее слезах, в словах «Лисичка… лисичка…» И в ее мечте — навсегда остаться вместе с Перл в волшебной стране задержавшейся юности, которая уже несется на всех парах к обрыву полного преображения. Хэтти с краской стыда будет вспоминать сказанные сегодня ночью милые глупые слова. Она покажет Перл, как сильно изменилась, — у нее не будет другого выхода.