Явилась «скорая». Явилась полиция. Стеллу отвезли в больницу. Джорджа забрали в полицейский участок, где он дал путаные показания и сидел, стеная, пока они выясняли, насколько он пьян. Тогда он не помнил, кто была фигура в черном на мосту, а сейчас вспомнил. Священник, отец Бернард Джекоби. Это он, должно быть, поднял тревогу. Наверное, увидел, как Джордж толкал машину. Это имеет какое-то значение? Боже, ну и каша.
— Ну, как мы себя чувствуем?
Вопрос исходил от Габриель Маккефри, Стеллиной невестки.
Стелла все плакала и ничего не отвечала.
Габриель сама часто проливала слезы. Казалось, ей на самом деле не о чем плакать — она счастлива замужем, у нее очаровательный сынишка, — но она плакала оттого, что в мире столько горя, столько уязвимых местечек, оттого, что все любимое ею так хрупко. У Стеллы, напротив, для плача были все основания. Однако Габриель никогда раньше не видела невестку плачущей и даже не могла бы себе такого представить.
Они не были близкими подругами или союзницами, но хорошо относились друг к другу. У Стеллы были основания полагать, что Габриель ее жалеет, потому что сама замужем за хорошим Брайаном, а Стелла — за ужасным Джорджем. Габриель, с другой стороны, вполне могла считать, что Стелла находит Джорджа интересным, а Брайана — скучным. Отношения Стеллы и Джорджа были загадкой для Габриель и Брайана. Конечно, Стелла училась в университете, она образованная и умная. Однако ей от ее ума никакой пользы, а вот Габриель, хоть и не училась в университете, гораздо лучше устроилась. Габриель была счастливей. Но, может быть, Стелла, закаленная в жизненных битвах, зато «не витает в облаках»? Были и другие сложности, о которых они обе знали и невзирая на которые могли, как правило, иметь дело друг с другом относительно спокойно.
Сейчас Габриель не была спокойна. Она всегда знала, что Джордж может превратить их жизнь в хаос, и боялась этого. «Он нас всех может уничтожить», — думала она порой, а иногда: «Он хочет нас всех уничтожить». Конечно, это ощущение противоречило здравому смыслу, но столь же неразумно было бы думать, что Джорджу просто не везет. «Как же я ненавижу домашних тиранов, — подумала Габриель. — Слава богу, что мой муж не такой».
Вчера ночью Брайану и Габриель позвонил отец Бернард Джекоби, сообщил про несчастный случай: машина в канале, Джордж и Стелла живы, Стелла в больнице, а Джорджа отпустили домой. Священник намекнул (к разочарованию Брайана и Габриель), что время слишком позднее для визитов, оба пострадавших, скорее всего, уже спят. Сейчас было девять утра. Стелла в отдельной палате полулежала, откинувшись на подушки. У нее был синяк под глазом, трещина в ребре и, как выразилась медсестра, «сильный шок». Джордж не подходил к телефону. Брайан собирался навестить его.
— Не надо плакать, пожалуйста, — сказала Габриель, — Ты себя изматываешь и меня расстраиваешь.
Габриели подобное ледяное спокойствие казалось неестественным, но именно такое обращение предпочитала ее невестка.
Стелла рыдала в носовой платок. Наконец она отложила его и обратила к Габриель ужасающее, мокрое, распухшее, покрытое синяками лицо. Стелла принялась качать головой, лежащей на подушке, туда-сюда, видимо, пытаясь выровнять дыхание. Габриель коснулась ее руки. Стелла не любила объятий и поцелуев. Габриель ее никогда не целовала.
— Мне остаться с тобой, поговорить?
— Я хотела у тебя кое-что спросить.
Поток иссяк, хотя Стелла еще смаргивала отдельные слезинки.
Габриель умела разгадывать ребусы и знала, что это значит: «Расскажи мне что-нибудь, все равно что».
— Сегодня солнечный день. Отсюда не видно, но солнце светит.
— Ты на машине приехала?
— Да.
— Где ты ее оставила?
— На больничной стоянке, там много места.
— У тебя новое платье.
— Я его купила в Боукоке, на распродаже. Ты знаешь, отсюда, из окна, видно Хай-стрит, и ботанический сад, и Институт…
— Я не смотрела.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ужасно.
— Что случилось? Или тебе не хочется…
— Джордж был пьян. Он выскочил. Потом вытащил меня.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала Габриель, надеясь, что эта затасканная фраза выведет Стеллу из себя и заставит сказать еще что-нибудь.
— Это я виновата, — сказала Стелла.
— Неправда, я уверена.
В семье часто обсуждали положение Стеллы, то, как она терпит истерики и измены Джорджа, как неколебимо убеждена, что ее любовь его исправит. Она все время надеялась, выискивала мелкие признаки улучшения. Странно, подумала Габриель, как глупа может быть умная женщина. Она думает, что если все прощать Джорджу, это каким-то образом поможет ему исправиться.
— Я с ним спорила, — не сдавалась Стелла, — Я кое-что ляпнула и разозлила его. Потом машина потеряла управление.
— Джорджа легко разозлить!
— Вчера ночью он был совершенно не в себе.
— Он всегда не в себе и всегда будет не в себе. Когда-нибудь он слишком далеко зайдет.
— Если это случится, ему станет лучше.
— Ты имеешь в виду, он раскается?
— Нет.
— Ты вечно придумываешь для него всякие оправдания, ему все сходит с рук, его всегда прощают, и первая его прощаешь ты!
— Это большая честь для меня — прощать его первой.
Какая же она лицемерка, подумала Габриель, и все-таки она искренна. Бывают ли искренние лицемеры? Да, и они — самые несносные. Стелла, конечно, странная, как инопланетянка или эльфийский подменыш. Она красивая, высокая, стройная. Она воспринимает Джорджа как нерешенную задачу, подумала Габриель, она видит в нем вызов и думает, что это любовь. Джорджу надо было бы жениться на мягкой, покорной девушке, а не на этой женщине, благородной и нелепой. И еще она подумала, что они со Стеллой еще ни разу не говорили так откровенно.
— Тебе бы уехать ненадолго, отдохнуть от Джорджа.
— Ерунда.
— Надо, надо уехать, куда-нибудь за границу.
— У него отберут права.
— Ой, бедненький!
— Он хотел, чтобы мы ушли.
— Вчера ночью-то? Взяли и ушли, после всего? И после того, как явилась полиция, надо думать!
— Я бы ушла, если б могла, — сказала Стелла.
— Ой, он сюда идет.
В открытую дверь палаты Габриель увидела, что Джордж идет к ним по коридору.
— До свидания, Габриель, спасибо, что зашла.
Габриель вышла, едва заметно махнув Стелле рукой. Джордж приближался, ступая с характерной неловкой решимостью, словно человек, не очень уверенно идущий по воде. Он шел, чуть подавшись вперед и бесшумно ступая на толстый, мягкий, рыхлый, бледно-серый больничный ковер. Он чуть размахивал руками, изящно и небрежно. Он выглядел как спортсмен на скамейке запасных, знающий, что его фотографируют. Увидев Габриель, он прищурился и чуть заметно улыбнулся, словно его что-то позабавило. Она, обуреваемая смешанными чувствами, сделала нетерпеливый жест рукой. Габриель хмурилась, но губы ее вопреки желанию скривились в нервной, судорожной улыбке.
Джордж Маккефри удачно избежал встречи со своим братом Брайаном, покинув дом до его прихода. Перед уходом Джордж позвонил в больницу и узнал, что Стелла «в стабильном состоянии». Он вышел из дому, но первым делом направился к каналу.
Канал был заброшенный. Он мог быть живописен: на входе в город он изгибался, вдоль него шла мощенная булыжником дорога, на краю набережной стояли огромные гранитные блоки, а в стены были вделаны большие железные кольца, к которым когда-то швартовались раскрашенные баржи. Горбатый пешеходный мост, отражающийся в неподвижной воде, часто изображали на открытках, а небольшой элегантный газгольдер (которым все еще пользовались) ближайшего завода, увенчанный ажурным венцом из кованого чугуна, был настоящей жемчужиной своего периода и отрадой для историков промышленной архитектуры. Но медленный бурый поток был с виду грязен и уныл, и все попытки возродить его как место для гуляний потерпели неудачу. Канал словно до сих пор скорбел о своем трудовом прошлом, выражая скорее мрачный пуританский характер местной истории, чем желание обрести красоту. На том берегу царила мерзость запустения, если не считать горстки домишек послевоенной постройки, по большей части обреченных на снос; эта территория именовалась Пустошью. У ржавых перил, огораживающих дорогу, ничего не росло, кроме сорняков; меж косыми булыжниками торчала вялая, жалкая трава, а сверкающие точки в гранитных блоках выглядели как язвочки от некоего профессионального заболевания.
