Она мне ничего не покажет, подумала Перл, потому что меня здесь не будет. Я буду далеко. Мы расстанемся. Это он велел мне сюда приехать, стать тем, чем я стала, и я много лет повиновалась. А теперь, уже скоро, он велит мне уйти и больше не показываться.

Любить Хэтти. Это уже плохо. Но Перл была в еще худшем положении. Она любила Джона Роберта.

— Дай посмотреть, — сказал Джордж. Он забрал у Алекс бинокль.

Они расположились в гостиной Белмонта. За березой (висячие ветки которой вечно напоминали Алекс о Габриель) ясно виднелось окно Слиппер-хауса. Ветви в апрельской дымке почек чуть виднелись в самом нижнем правом углу картинки. Это было одно из окон спальни Хэтти. Джорджу повезло. Он увидел то, что не удалось увидеть Алекс. Хэтти в белой нижней юбке внезапно промчалась через комнату. Утро близилось к полудню, а Хэтти всегда рано вставала, но на этот раз она вдруг решила переодеться. Через полчаса должен был зайти священник, и тихий внутренний голос, который говорит женщине, даже беспечной девушке, как одеться для мужчины, подсказал, что нужно другое платье. Хэтти опять появилась в объективе, с платьем, перекинутым через руку, и замерла. Волосы были не убраны в прическу и струились как попало, пока она медленно не откинула их свободной рукой за голые плечи. Затем она опять исчезла из виду.

Джордж сжал губы и опустил бинокль.

— Что-нибудь видел?

— Нет. — Он отвернулся от окна.

Алекс последовала его примеру.

— Девичья обитель, — сказал Джордж.

— Вряд ли они до сих пор девушки.

— Малютка-то уж наверняка.

— У нее не хватило воспитания прийти ко мне с визитом.

— Две девы-затворницы. Город с ума сойдет.

— Кошечка найдет дорогу на волю.

Джордж явился внезапно. Алекс спустилась вниз и увидела, что он стоит в прихожей. Джордж умел стоять, слегка склонив голову, всей манерой занимать пространство, создавая впечатление, что он крадется мимо и уже почти невидим. Так он и стоял, глядя исподлобья на мать. «Боже, — подумала она, — какой же он самодовольный». Но при этом ее сердце разрывалось от боли за него, металось и горело.

Теперь он бродил по гостиной, трогал вещи, передвигал бронзовые фигурки из маленького отряда, стоявшего на том же месте каминной полки еще со времен его детства.

Появление Джорджа вызвало у Алекс нехорошие чувства, которые смешались со зловещим сном прошлой ночи. Алекс приснилось, что она в Белмонте, но он стал огромным, как дворец, темноватым, сумеречным, словно его окутал желтый туман. Алекс ходила по дому, иногда в сопровождении женщины, которая, казалось, знает его лучше. Потом Алекс в одиночку забрела на галерею, откуда открывался вид на большую, плохо освещенную комнату, почти что зал, забитый всяким хламом. Комната была явно заброшенная, и Алекс поняла, что туда очень давно никто не заходил. Столы, стулья, ящики, кучи разных вещей вроде торшеров и старых часов были разбросаны как попало, а примерно посередине стоял старый граммофон с большим раструбом. Алекс глядела вниз на молчаливую, заброшенную, сумрачную комнату, и ее охватывал дикий страх. «Но ведь в Белмонте нет такой комнаты, — подумала она. — Разве в моем доме поместится такой огромный тайный допотопный зал?» Она поспешила прочь и поделилась своим открытием с женщиной, которая, кажется, так хорошо знала дом. Женщина ответила: «Да это же старая гостиная нижнего этажа, неужели ты не помнишь?» — и распахнула дверь в ужасно запущенную, захламленную комнату, в которой Алекс узнала бывшую комнату экономки. «Конечно, — с облегчением подумала Алекс, — это она и есть!» Но, взглянув, поняла, что это обычная комната, а вовсе не та, которую она видела.

Джордж снял черный макинтош. Сегодня Джордж надел под плащ светло-серый клетчатый костюм-тройку, которых у него было несколько, а еще повязал галстук и причесался. Волосы выглядели как обычно — гладкие, словно намасленные. Джордж снял пиджак и в жилете с атласной спиной встал перед Алекс, воззрился на нее, показывая маленькие квадратные, редко стоящие зубы. Это была не совсем улыбка.

«Он другой, — подумала Алекс, — Он не изменился, но он другой. Пахнет по-другому, как-то кисло». А потом вспомнила про комнату из своего сна. И подумала, что Джордж не изменился, но сошел с ума.

Алекс глядела на Джорджа по-кошачьи, одновременно ловкими пальцами поправляя воротник своей блузки. Алекс была в старой юбке и жакете. Если бы она знала, что Джордж придет, то переоделась бы. Она отметила этот мелкий тщеславный порыв души.

— Как дела?

— Нормально. А у тебя?

— Хорошо. Кофе будешь?

— Нет, спасибо.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Нет.

— Что слышно про Стеллу?

Алекс это произнесла как совершенно обычный вопрос про жену, какой можно задать любому собеседнику, — да именно это она и чувствовала в тот момент.

— Ничего, — ответил Джордж не сразу, вроде бы задумчиво, как-то мечтательно, словно его взору открылось истинное видение, — С ней-то все в порядке.

— Ты что-нибудь слышал?

— Нет. Да будь уверена… с ней-то все в порядке…

— Хорошо, — сказала Алекс.

Иногда они с Джорджем ссорились очень странно, болезненно, бесчувственно, по той причине, что их разговор в какой-то момент сбивался с дороги, забредал не туда. Словно Джордж с высоты, с какого-то наблюдательного пункта, решал, как должна проходить беседа, чтобы не нарушить какой-то закон. Когда этот тайный закон нарушался, Алекс, караемая болью и смятением, всегда чувствовала, что это ее вина. Превратится ли и этот, только что начатый, разговор во что-то ужасное? Ей надо стараться изо всех сил, поддерживать контакт с Джорджем. Она хотела положить ладонь ему на руку, чуть выше манжеты рубашки, но это, конечно, было невозможно.

— Это мы все умрем, а может, уже умерли…

— Ты с нами едешь на море? — спросила Алекс.

В этой попытке уцепиться за семейную традицию было что-то необдуманное, почти бессмысленное — слова служили заменой касанию.

— О господи, а мы едем? — спросил Джордж и улыбнулся.

Он перестал бродить по комнате и сел у камина, глядя на мать снизу вверх широко расставленными глазами и морща маленький нос.

— Да, мне не очень хочется, но Брайан и Габриель настаивают.

— В любом случае это еще не скоро. Что ты вдруг вспомнила? По-моему, хватит нам уже туда ездить. Ты знаешь, мы никогда тебе не простим, что ты продала Мэривилль. — Он все улыбался.

— Ну…

— Как там твой приятель, профессор Розанов?

Так вот оно что, подумала Алекс. Он пришел узнать… А я, конечно, тоже хочу узнать… На нее словно повеяло тленом, унынием и печалью.

— Не знаю. Он просил меня тогда зайти поговорить, хотел снять Слиппер-хаус, вот и все.

— И с тех пор ты его не видела?

— Нет.

Кажется, Джорджу полегчало. Он откинулся назад в кресле, и внимание его опять рассеялось.

Теперь Алекс начала бродить по комнате.

— А у тебя как с Розановым?

— У меня? — отозвался Джордж, — Он меня ненавидит, любит, притягивает и отталкивает. Как всегда. Чем это кончится? В любом случае он скоро умрет. Жизнь убирает стариков.

Он злобно глянул на Алекс.

— A y нас, живых, будут свои проблемы. Гей-го, припев беспечный…

Алекс, которая за это время подошла к окну, повернулась к Джорджу спиной.

— Боже милостивый!

— Что такое? — Джордж встал и подошел к ней.

В саду были люди.

Сколько Алекс себя помнила, из окна она видела одно и то же. Поникшие ветви березы, лесной бук, ель, высоко вознесшая благородный красноватый ствол, на котором играли солнечные лучи. Гибкий, мохнатый, неуклюжий гинкго, идеальный газон, выстриженный, нет, выбритый до гладкости садовником. Правда, садовник уже стареет, и это чаще приходится делать самой Алекс. Когда она была ребенком, родители смотрели, как она играет в этом саду, а потом уже она смотрела, как играют ее дети. Но позже, в течение многих лет, в саду не было никого, как в Слиппер-хаусе. Точнее, никого, если не считать, что во время визитов Брайана и Габриель по саду бегали Адам и Зед, чье присутствие было чрезвычайно неприятно Алекс.