Он не спеша глотнул виски и продолжил рассказывать о том, как рос и ширился его бизнес. Он не хвастал, а говорил со спокойной уверенностью северянина, создавшего чрезвычайно успешное предприятие, с помощью которого сколотил себе состояние. Холбруки теперь превратились в крупнейших производителей лекарственных средств в Соединенном Королевстве, но основные доходы они получали от продажи высокоприбыльных патентованных лекарств собственной марки — начиная от желчегонных и заканчивая таблетками от кашля.
— И не думайте о них плохо, доктор, все это первоклассные средства, я могу вам показать отзывы тысяч потребителей. Я собрал целую папку благодарственных писем, которые согрели бы вам сердце. — Холбрук доверительно кивнул и согрел себе сердце еще одним глотком. — В настоящий момент мы располагаем основной фабрикой в Бутле, дочерним предприятием в Кардиффе и большими складами в Лондоне, Ливерпуле, Глазго и Белфасте. Мы ведем огромную экспортную торговлю с Востоком, вот почему мой сын Берт сейчас открывает новые представительства и большие склады в Калькутте. Но это не все, док, — продолжал Холбрук, хитро ткнув Мори указательным пальцем. — У нас есть планы… большие планы… по расширению в Америку. Как только Берт покончит с делами в Калькутте, я отошлю его в Нью-Йорк. Он уже разведал там хороший участок под фабричную застройку. Заметьте, в Штатах это будет совсем другой бизнес. Времена меняются, и мы выходим на новый высококлассный уровень, витамины и все такое прочее. Вполне возможно, мы займемся и новыми барбитуратами. Но поверьте, за что бы мы ни взялись, нас ждет блистательный успех.
Он откинулся в кресле, достал сигару, раскурил, посопел немного и улыбнулся, поблескивая глазками.
— Таковы мои перспективы, юноша… А теперь расскажите о ваших.
— Что ж, сэр. — Мори слегка покраснел от такой прямоты. — По возвращении из этого путешествия меня ждет работа в больнице. Место хорошее, есть возможность для исследовательской деятельности… Зарплата пять сотен в год.
— Да, юноша, это хорошая работа, и, если не считать вашего теперешнего положения, довольно обычная. Но я спросил о ваших перспективах.
— Разумеется… я надеюсь на повышение…
— Какого рода повышение? Место в больнице покрупнее? Я хорошо знаком с этой сферой. На это уйдут годы. Как только попадете на службу в больницу, вы увязнете в ней на всю жизнь. А для такого умного молодого человека, как вы, с мозгами и характером, это было бы преступление.
— Я так не считаю, — сухо сказал Мори.
— А я считаю. Я не стал бы так говорить, если бы мы с женой не были о вас самого высокого мнения. А теперь послушайте… — Он стряхнул с сигары пепел. — Я не люблю ходить вокруг да около. Нам пригодился бы молодой медик вроде вас в нашем бизнесе, особенно на американском заводе. Вы занимались бы технологией, разрабатывали новые рецепты, размешали рекламу и, раз вас тянет на исследования, нашли бы себе дело в нашей новой лаборатории. Перед вами открылись бы широчайшие возможности. А нас устроил бы профессионал в руководстве. Что касается жалованья… — Он помолчал, дружелюбно поглядывая на Мори налитыми кровью глазками. — Для начала я положил бы вам полторы тысячи фунтов в год, с возможной премией и ежегодной прибавкой. Более того, я готов уже сейчас сказать, что со временем, если у нас с вами все хорошо сложится, вас ждет партнерство.
Мори, совершенно ошеломленный, даже потрясенный, избегал смотреть ему в глаза. Причина этого неожиданного предложения хоть и имела в основе здоровую коммерческую логику, на самом деле была прозрачна, как стекло в иллюминаторе, сквозь которое он сейчас в смущении рассматривал медленно плывущие облака. И Холбрук намеренно сделал ее прозрачной. Как отказаться галантно, не ранив чувства старикана, не настроив против себя все семейство, вот это была проблема. Наконец Мори произнес:
— Предложение чрезвычайно щедрое, мистер Холбрук. Я глубоко польщен, что вы такого хорошего обо мне мнения. Но я уже принял назначение… Дал слово. Я не могу его нарушить.
— Они найдут кого-нибудь другого, — легко возразил Холбрук. — Без малейших затруднений. Да что там, среди претендентов начнется настоящий ажиотаж.
Мори молчал. Он знал, стоит ему только упомянуть о скором браке, и Холбрук больше не заикнется о своем предложении. Но по какой-то непонятной причине, вероятно, из-за чрезмерной чувствительности, преувеличенной деликатности он сомневался. Он завоевал такое расположение этих достойных людей, что был не в восторге от мысли разрушить — что неминуемо должно было произойти — очень приятные и дружественные отношения. Кроме того, за все путешествие ни разу не вставал вопрос о его помолвке. Так что он не виноват, если его по ошибке приняли за свободного молодого человека — просто у него не было повода упомянуть об этом. Но если его вынудят сделать это сейчас, то такое признание прозвучит чрезвычайно странно. Он будет выглядеть абсолютным идиотом или, того хуже, они могут подумать, будто он стыдится рассказывать о Мэри. Нет, теперь, когда окончание путешествия уже не за горами, он не может выставить себя в таком невыгодном свете. Дело того не стоит. Через несколько дней Холбруки сойдут на берег, и он больше никогда их не увидит. А на обратном пути он заранее позаботится о том, чтобы сразу объявить о своем положении, и тогда больше не возникнет подобных затруднений. Сейчас же для него лучше всего выиграть время.
— Не нужно говорить, как я благодарен, сэр, за ваш интерес к моей особе. Но мне предстоит принять очень важное решение, поэтому, естественно, я должен его хорошенько обдумать.
— Подумайте, док, — согласно кивнул Холбрук. — И чем дольше вы будете думать над моим предложением, тем больше оно вам понравится. И не забывайте о том совете, что я вам дал. Когда вам выпадает шанс, не упускайте его.
Мори спустился к себе в каюту и заперся. Ему хотелось побыть одному, не для того чтобы обдумать необычное предложение, ибо у него не было ни малейшего намерения его принимать, а просто для собственного удовлетворения, чтобы досконально разобраться, как вообще такое могло случиться. Во-первых, он ничуть не сомневался, что родителям Дорри он понравился с самого начала; миссис Холбрук не скрывала особой симпатии, а в последнее время относилась к нему почти по-матерински. Старик Холбрук был орешек покрепче, но и тот оказался завоеван то ли благодаря увещеваниям жены, то ли действительно почувствовал к Мори расположение. Во-вторых, насколько Мори понял, Холбруку и его сынку Берту действительно выгодно принять в свою команду активного и умного молодого врача для работы на новом предприятии в Америке. Пока все объяснимо, думал Мори, но ответ еще не окончательный. Чтобы объединить первых два фактора, нужен третий, решающий мотив.
Мори, сам того не сознавая, покачал головой в самоуничижении, мгновенно отвергая зазнайство, но тем не менее не смог не признать того факта, что Дорис, скорее всего, сыграла важную роль в развитии всей этой неожиданной ситуации. Даже если бы у него не было доказательства в виде недавних слов миссис Киндерсли, то хватило бы одного только поведения Дорри. Она не принадлежала к тем особам, что томятся от любви, вздыхают и бродят с потерянным видом, но тот ее взгляд сказал о многом — и только дурак его не понял бы. Прибавить к этому влияние, которое, как избалованная дочь, она оказывала на родителей, приученных исполнять ее малейшие прихоти, а в данном случае пожелавших устроить ей подходящую партию, — и ответ найден.
Рассуждая подобным образом, Мори не переставал хмуриться, и теперь, взглянув на себя в зеркало, коротко и натужно расхохотался. Дорис действительно сорвалась со всех катушек… ушла с головой в омут. Нет-нет, это не смешно, ничуть. Наоборот, он был расстроен и смущен, хотя, несомненно, ему льстило внимание богатой и привлекательной девушки, которая «явно к нему благоволила», — он снова вспомнил абсурдную фразу миссис Киндерсли и невольно улыбнулся — особенно когда на ум приходили, как сейчас, те минуты на верхней палубе, да и другие тоже, одна за другой.
