— Анна, слушай, пробка потихоньку рассасывается. Мне надо ехать. Давай я тебе позднее перезвоню. Может, встретимся сегодня вечером?

— Ладно, Триш, только…

— Все, мне пора, извини.

— Деб ни в чем не виновата. Я уверена. Она не убивала отца. Она не из тех, кто способен на убийство.

— Поговорим позднее, — уже гораздо мягче проговорила Триш.

За годы адвокатской практики она встречала массу людей, полностью уверенных в том, что их друзья или родственники не способны на жестокое преступление. Триш удивлялась, как, узнав правду, бедняги не теряли способности верить людям. Она сама никому и никогда слепо не доверяла. Итак, что она знала о деле Деборы Гибберт?

Триш вообще не любила ездить в места заключения, а нынешний визит был еще неприятнее обычного. Она оказалась здесь не по делу, защищенная чувством долга и статусом адвоката; сегодня она была просто подругой подруги заключенной, шла по правилам для рядовых посетителей, и относились к ней соответствующим образом.

Длинная очередь перед постом охраны измучилась долгим ожиданием; сам воздух здесь будто сгустился от раздражения и жары. У охранника, который проверял Триш, были мокрая от пота рубаха и горячие, влажные руки.

Через десять минут Триш уже мечтала о душе, понимая, что не доберется до него еще несколько часов. Наконец ее проводили в просторный зал для свиданий. Родственники кучками сидели с одной стороны длинных серых столов, а напротив устраивались заключенные. Шум стоял невообразимый.

Триш опустилась на стул, на который ей указал охранник, перед усталой на вид женщиной лет на восемь или десять старше, чем она сама. У Деборы были огромные серые глаза — почти такие же серые, как мешки под ними. Кожа неважная, впрочем, это могло быть результатом плохого тюремного питания и недостатка свежего воздуха. Очертания лица и плеч немного расплывчатые. Ничего удивительного, в тюрьме женщины часто полнеют.

— Значит, вас прислала Анна Грейлинг. — Бесстрастный голос мог бы принадлежать одной из коллег Триш и совершенно не вписывался в обстановку этого зала с громкими причитаниями посетителей и заключенных.

В воздухе чувствовался запах пота, сигаретного дыма и еще четырех десятков разных ароматов.

— Да, — сказала Триш. — Анна попросила меня стать консультантом ее нового фильма.

Дебора Гибберт быстро огляделась, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает. Она покусывала губу и щипала левую руку.

— Думаете, есть смысл копаться в прошлом?

— Если вы не убивали отца и хотите доказать свою невиновность, то смысл есть.

Триш старалась, чтобы слова ее не звучали чересчур резко.

— Мне никто не верил. С какой стати что-то должно измениться?

Дебора говорила безразлично, будто ее нисколько не волновала собственная судьба.

Триш собралась было сказать, что явилась сюда не ради развлечения, однако ее собеседница вдруг перестала щипать пальцы, вытерла лоб рукой и бросила взгляд на надзирательницу — симпатичную женщину средних лет. Та сидела на высокой платформе и следила за тем, чтобы посетители не передавали заключенным наркотики или другие запрещенные предметы.

Поймав взгляд Деборы, надзирательница покачала головой.

— В чем дело? — спросила Триш, когда Деб снова на нее посмотрела. — Вас что-то беспокоит?

Серые глаза на секунду сузились и блеснули — то ли от мелькнувшей в них насмешки, то ли от презрения. Триш почувствовала себя неловко.

— Моя сокамерница, — объяснила наконец Деб, — пару дней назад попала в лазарет. Передозировка: Хочу узнать, как у нее дела.

— Чего она наглоталась? — спросила Триш и одновременно подумала, что проблемы с передозировкой преследуют Дебору Гибберт повсюду.

— Героин. Ей ввели антидот — налоксон называется, — только я не уверена, что успели вовремя. Черт побери, убила бы этих нар…

Дебора смутилась и замолчала.

— Наркодилеров? — уточнила Триш. — Отлично понимаю ваши чувства.

— Да, но все равно глупо было так говорить. Люди запоминают такие вещи, а потом, через много лет, используют их против тебя.

В голосе Деборы чувствовалась горечь и обида.

— Почему к вам поместили сокамерницу? — задала Триш самый легкий из многочисленных вопросов, которые крутились у нее в голове. — Обычно приговоренные к пожизненному сидят в одиночках.

— Верно. — По лицу Деборы внезапно мелькнула тень другой женщины, более молодой и миловидной. — Только мне было скучно одной. Решила сменить уединение на компанию. В первый и, наверное, последний раз.

За соседним столом хныкал ребенок. Его мать вдруг влепила мальчугану затрещину и велела убираться к чертям собачьим и ныть где-нибудь в другом месте. Ребенок отодвинулся от матери на несколько шагов, его личико скривилось, а глаза наполнились слезами. Посмотрев на Дебору, Триш увидела горечь и бессильный гнев на лице заключенной и впервые подумала, что они могут оказаться на одной стороне.

— Итак… — Триш бросила взгляд на часы. — Времени осталось мало. Я хотела бы задать вам несколько вопросов.

— Задавайте.

— Расскажите мне о своем отце.

Триш включила крохотный диктофон, который принесла с собой. Дебора напряглась, глаза застыли, даже голос стал звучать хрипло и резко, будто скрежетала ножовка.

— У него был тяжелый характер. Вам, наверное, уже рассказывали, что я его ненавидела?

Дебора замолчала, ожидая ответа. Триш успела прочитать материалы судебных заседаний и все документы, какие смогла раздобыть Анна, пыталась разузнать что-нибудь еще у адвокатов Деборы, однако те собирались подавать апелляцию и ждали разрешения суда, а потому не хотели пока предпринимать никаких мер.

Триш утвердительно кивнула.

— Ну так вот — это неправда. Я просто его боялась.

— Почему? Что он вам сделал?

Дебора подняла голову к грязному, некогда светло-желтому потолку. На глазах у женщины выступили слезы, но губы ее не задрожали, а презрительно искривились.

— Физически он мне ничего не сделал, никаких шрамов у меня нет… Трудно объяснить.

— Попробуйте.

Дебора передернула плечами, отчего двойной подбородок слегка колыхнулся.

— Он высмеивал все, что я делала. Унижал. Орал на меня. Постоянно давал понять, что я недостаточно хороша для того мира, где живут он сам и его идеальная Корделия. Вы, наверное, в курсе: Корделия — моя несравненная старшая сестра.

Теперь голос Деборы еще сильнее резал слух. Триш почти что чувствовала, как его лезвие прикасается к коже.

— Как бы вы ни относились к отцу, — легкомысленно сказала Триш, — сестру вы наверняка терпеть не могли.

На лице у Деборы мелькнула тень улыбки, приподняв на секунду уголки губ.

— Иногда случалось, — заметила она. — Корделия вечно подстрекала отца. Особенно если он вдруг проявлял слабость и начинал относиться ко мне, как к…

Ее голос задрожал, и Дебора замолчала, пытаясь справиться с эмоциями. Триш подождала несколько секунд и мягко переспросила:

— Относиться как к кому?

Деб глубоко вздохнула, будто приготовилась сказать что-то невероятно трудное. Когда она наконец продолжила, ее голос звучал гораздо ниже прежнего.

— Как к вполне нормальному человеку.

— Если он так отвратительно к вам относился, зачем вы приходили и ухаживали за ним?

— Я не могла оставить маму. Ей пришлось бы управляться одной. — Голос Деборы дрогнул от негодования. — Она боялась его еще сильнее, чем я.

Правда это или нет? Может статься, на самом деле Деб хотелось, чтобы отец почувствовал себя зависимым от нее — презираемой когда-то дочери?

Глядя в лицо собеседницы, Триш подумала, что, возможно, она к ней несправедлива. Вполне вероятно, Дебора пыталась наладить отношения с отцом, пока не стало слишком поздно. В любом случае неудивительно, что казалось, будто воспоминания едят ее изнутри.

Триш вспомнила о Пэдди, о том, как он лежит на больничной кровати после сердечного приступа — безмолвный, беспомощный и живой только благодаря аппарату искусственного дыхания. Когда он выйдет из больницы, ему понадобится серьезная помощь. Что будет чувствовать она сама? Отец бросил дочь, когда она так отчаянно в нем нуждалась. Смогла бы она поверить самой себе, поддержав отца сейчас?