— Мы не могли бы встретиться? У меня есть для тебя потрясающее предложение.

— Что за предложение? Обрисуй хотя бы в двух словах. У меня сейчас полно работы.

— Оно не срочное, но мне бы хотелось взяться за него побыстрее. Понимаешь… Дело довольно сложное. Если у тебя найдется минутка, я опишу его в самых общих чертах.

— Минутка найдется. Я застряла в пробке.

— Слава Богу, что на свете есть мобильные телефоны, верно? Ну так вот… Я сейчас занята одним фильмом — что-то вроде «Сурового правосудия» — о женщине, которая отбывает пожизненный срок за убийство отца. Мне нужен консультант.

— Я уже не занимаюсь уголовными преступлениями.

— Но раньше-то занималась. Да и дело не в самом преступлении. Я хочу рассказать о том, как в семье происходит конфликт, и все в жизни людей идет наперекос, происходят ужасные события. Двое умирают, третьего приговаривают к пожизненному заключению, а четвертый живет с каким-то странным чувством злорадного ликования.

Последовала небольшая пауза, и из трубки вновь зазвучал вкрадчивый голос Анны:

— Ну как? Интересно?

— Пожалуй, любопытно.

Триш говорила осторожно и потому довольно холодно, но Анну это нисколько не смутило.

— Ты отлично разбираешься в подобных семейных проблемах, и они всегда тебя интересовали. Я подумала, ты с удовольствием займешься этим делом, а заодно поможешь невиновной женщине выйти из тюрьмы.

Триш никогда прежде не участвовала в создании фильма и не справилась с любопытством:

— Как зовут ту женщину?

— Дебора Гибберт. Помнишь? Дебору осудили на основании нескольких улик и показаний, которые дала ее собственная сестра.

— Эвтаназия, если не ошибаюсь.

— Не совсем. Будь то эвтаназия, бедняжка Деб вполне могла бы получить условное наказание за непредумышленное убийство.

— Тогда что она сделала? И как?

— Она ничего не делала. В том-то все и дело. Последнее время она жила у родителей, помогала матери присматривать за больным отцом — и однажды утром нашла его мертвым.

Анна замолчала, как будто ожидая вопроса, но Триш ничего не сказала.

— Она помогала матери как могла, хотя и не очень часто, потому что у нее самой четверо детей, муж, а тогда еще была и работа на неполный день.

— Удивительно, как у нее вообще время на отца оставалось.

— Она очень добрая женщина, Триш. Из тех, которые помогают всем и каждому, разрываются на части, ничего толком не успевают и в конце концов с ужасом сознают, что самые близкие и дорогие люди их терпеть не могут.

Триш встречалась пару раз с подобными особами и всегда сочувствовала жертвам их любви и заботы.

— Каков способ убийства?

— Обвинение заявило, будто она дала отцу лошадиную дозу антигистаминного препарата, а когда старик заснул, надела ему на голову полиэтиленовый пакет.

— Честно говоря, больше смахивает на самоубийство. Люди часто пытаются покончить с собой при помощи полиэтиленовых пакетов.

На другом конце провода раздалось сдавленное хихиканье, и Триш удивленно приподняла брови. Непохоже, чтобы несправедливость приговора и судебные ошибки беспокоили Анну всерьез.

— Странная штука, — сказала та, пытаясь справиться со смехом, — но пакет обнаружили не на голове у старика. Следователи достали его из корзины для бумаг, а та корзина вообще в другой комнате стояла, представляешь?

— Вот черт!

Триш поняла, почему Анна смеялась. Комедия какая-то получается. Черная, но все-таки комедия.

— Такие-то дела. Хуже того, на внешней стороне пакета нашли ее отпечатки пальцев, а на внутренней — слюну старика. Хотя Дебора объясняет это по-своему.

Упоминание об остатках слюны на пакете оживило всю картину, и убийство уже не казалось Триш черной комедией. Она подумала о панике, которую испытал старик в последние секунды своей жизни. Успел ли он проснуться? Видел ли сквозь тонкую пленку лицо убийцы?

— Ну и как твоя подруга объясняет наличие слюны и отпечатков?

— Сейчас некогда рассказывать, но, когда слушаешь саму Дебору, выходит очень убедительно. По крайней мере я ей поверила. Если ты согласишься нам помочь, то сможешь съездить пару раз к Деб в тюрьму, и она сама тебе все растолкует.

Триш вдруг поняла, почему случай казался ей таким знакомым.

— Слушай, а я ведь вспомнила и само дело, и адвоката, который представлял твою Деб. Фил Редстоун. Он отлично работает.

— Ну, тут он явно оплошал.

— Думаю, это все-таки была эвтаназия, — промолвила Триш, не обращая никакого внимания на горький тон Анны. — Наверное, кто-то хотел избавить старого человека от мучений и унижения.

— Может, и так. — Анна заговорила медленнее обычного, будто ее мучили какие-то сомнения. — Редстоун строил защиту на том, что мать Деборы созналась в убийстве сразу после того, как доктор отказался подписать свидетельство о смерти. Она заявила полиции, будто задушила мужа, потому что не могла видеть, как он страдает.

— Ну вот, так я и знала.

— Проблема в том, что двое других полицейских обыскивали дом и нашли полиэтиленовый пакет — как раз когда мать Деборы рассказывала, как она убивала мужа подушкой.

— Ах, вот оно что. Жалко.

Триш держала телефон в нескольких сантиметрах от уха, надеясь, что так ее мозг не закипит… Или что там обычно происходит от этих мобильников?

— Вот-вот, — быстро проговорила Анна. — Кроме того, все родственники и знакомые заявили, что мать Деб просто физически была не в состоянии кого-то задушить. К тому же она плохо удерживала равновесие — ходила и стояла только с тросточкой.

— Значит, полиция предположила, будто мать призналась в убийстве, чтобы уберечь дочь, так?

По крайней мере мобильник не повлиял на способности Триш делать логические выводы. И то хорошо.

— Вот именно, — откликнулась Анна. — Я читала материалы судебных заседаний и все время думала, что это признание сильнее всего навредило Деборе. Понимаешь? Если ей не верила собственная мать, то что уж там говорить об остальных… Потом умерла и сама мать, и теперь вообще ни в чем не разобраться.

— Как умерла? Когда? Почему?

— Еще до того как дело передали в суд. Упала, сломала бедро и из больницы так и не вышла.

«Значит, все-таки не самоубийство, — подумала Триш. — Тогда, может, старика и правда убила дочь».

Судя по ее опыту, основная часть пожилых людей, которые убивают супруга или супругу, позднее кончали жизнь самоубийством — или по крайней мере пытались это сделать. Полицейские называли их «Дарби и Джоан». [2]Такие случаи происходили на удивление часто. Как правило, один из любящих супругов становился чересчур болен и слаб, а второй страдал от того, что ничем не в силах помочь. Более грустных последствий старости Триш не знала.

— Поэтому, — продолжала Анна, — на стороне Деборы не было ни одного свидетеля. За обвинение выступали ее злобная сестричка и доктор. Сестра рассказала, как Деб ненавидела их отца, а врач заявил, будто она требовала окончить мучения старика.

— Хм. Если они говорили правду, то твоя подруга предстает не в лучшем свете. Кто-нибудь оспаривал заявления доктора и сестры?

— Перестань, пожалуйста, называть ее «твоя подруга» с таким сарказмом. Да, их показания были очень невыгодны для Деб, но они оба говорили неправду.

— Ладно. Честно говоря, я удивляюсь, что судья вообще позволил адвокату рассказать о признании матери. Непонятно, почему присяжные все-таки объявили Дебору виновной.

— Она просто не вызвала у них доверия. Она резкая и скрытная. Такая никогда не позволила бы какому-нибудь самодовольному самцу помыкать собой и не стала бы играть в его игры. Ты ведь знаешь, как обыватели ненавидят сильных женщин. Они считали Деб виновной и не поверили бы никаким свидетельствам в ее пользу.

Триш невольно улыбнулась. Глядя сквозь мутное ветровое стекло, она почти видела лицо собеседницы. С тех пор как Анна выставила из дома неверного и финансово несостоятельного супруга, она делала все возможное, чтобы помочь несчастным, запуганным мужьями женщинам. Анна твердо верила, что все они имеют полное право давать волю гневу, а не душить его в слезах и психосоматических расстройствах. Она считала, что нельзя в надежде на счастье жертвовать независимостью и тем самым полностью разрушать себя. Дело Деборы Гибберт казалось созданным специально для Анны. Триш предпочитала отстаивать права детей и обычно не тратила время и силы на что-то другое.