— Прекраснее вас, моя дорогая мадмуазель, быть невозможно. Скажите, чем занимался ваш благодетель?

— Он был морским агентом. Он удочерил меня и дал то, чего не мог дать родной отец…

— Да, дорогая Сара, — перебил ее виконт, — в жизни случаются несчастья, которые со временем обращаются во благо.

— Но сложилось так, что его устранили…

— Устранили?

— Мистер Коббет был либералом, к тому же англичанином. Прожив долгое время во Франции, он любил ее как родину. Но вы, как монархист, должны знать, что значит жить под постоянным подозрением.

— И у вас есть доказательства?

— Мсье, разве в этом дело? Мистер Коббет был верным подданным Империи, — произнесла она с напускной кротостью.

— Понимаю, мадмуазель, — ответил он. — Давайте сменим тему беседы. Как вы находите бал? И кто устроитель — американский плантатор! Мы живем, воистину, в безумные времена.

— Говорят, он не американец, а француз, — возразила молодая дама, повторяя давешний прием с маской.

— Его имя… как же его зовут… — пытался вспомнить виконт, щелкая пальцами.

— Жюльен Ласалль.

— Гм… Ласалль, да… Почему-то эта фамилия кажется мне знакомой… Звучит она, действительно, по-европейски, но экстравагантность поведения человека, который ее носит, типично американская. Не успел приехать в Париж — и сразу бал-маскарад! Понятно, когда бал-маскарад устраивает Талейран, — его превосходительству свойственны шалости в подобном духе. Но чтобы иноземец!

— Но он так богат!

— Да-да! — воскликнул виконт. — Это всегда бесконечно приятно.

— Я слышала, он намерен заняться торговлей древностями. А в саду его дома растут ливанские и вирджинские кедры, луизианские магнолии, иерусалимские сосны, вывезенные из Иудеи.

— До меня дошли слухи, будто эту собственность он арендует. Но судя по перечисленным вами названиям стран, откуда вывезены деревья, он, по крайней мере, благочестивый католик. Кстати, где находится этот особняк? Мой кучер, разумеется, знает, но я что-то запамятовал.

— На улице Сены, недалеко от Сент-Сюльпис, если ехать к Люксембургскому саду.

— Должен, однако, признать, это выглядит ужасно интригующе. Говорят, будут весьма именитые гости.

— Мадам Рекамье и мсье де Шатобриан в том числе, — сказала Сара со значением.

— А, эта золотушная кокетка… если бы это зависело от нее, в апреле все кончилось бы иначе… Но вас, дорогая, ее присутствие не должно беспокоить. Жюльетта Рекамье приблизилась к критическим сорока годам, и она уже далеко не первая красавица Франции. Тем более с той поры, как Париж познакомился с вами. Что до мсье де Шатобриана, то лучше бы он приберег свои силы для литературных трудов.

— А вы, верно, не в восторге от того, что его недавно посвятили в рыцари Гроба Господня? — На ее губах промелькнула улыбка.

— Ничтожный писака… Откровенно говоря, я весьма сомневаюсь, что Шатобриан лишил Рекамье девственности. Не думаю, что этот надутый фат преуспел там, где потерпел поражение старый муж-банкир. Как бы то ни было, с посвящением в рыцари Гроба Господня или без него, но я уверен, что король не простит связи «Гения христианства» с Бонапартом. Как только враги Шатобриана напомнят об этом его величеству, для политики он станет человеком потерянным, и не только для политики. — Виконт, не разжимая губ, усмехнулся.

— О, виконт, злопыхательство вам не к лицу! К тому же на балу вы будете без маски! Скажите, почему вы так настроены против маскарадов? — спросила девушка, игриво прикрываясь маской, в то время как виконт всматривался в окно, точно пытаясь понять, какой дорогой они едут.

— На ваш вопрос, дорогая, отвечу так: меня раздражает, когда я не вижу лица другого человека. И кроме того, это будит во мне воспоминания о Бонапарте. Именно он в 1800 году снял запрет с проведения балов-маскарадов, — пояснил виконт и бросил мимолетный взгляд в окно. — Подобные празднества обеспечивали работой прачечные заведения, и их гильдия использовала свои связи в высших сферах, чтобы добиться отмены запрета. Чисто меркантильные интересы, мадмуазель.

— Не может быть!

— Уверяю вас, это так. Однако вы очаровательны в любом виде, в том числе и в маске, — добавил он и тут же, без всякого перехода, трижды стукнул тростью в потолок. — А сейчас, дорогая, простите великодушно: я должен на миг покинуть вас и передать письмо одному моему давнему приятелю.

Они находились на узкой, мрачной улице со старыми домами. Не успел экипаж окончательно остановиться, как виконт резво открыл дверцу и соскочил на землю. На нем была подбитая бархатом накидка из сукна с золотыми кистями, под ней — парадное одеяние, голову покрывала серая касторовая шляпа. У входа в трехэтажное здание его ждал строго одетый господин средних лет с горделивой осанкой. Виконт обеими руками пожал мужчине руку, после чего вручил пакет с сургучными печатями. Обменялся с ним несколькими словами и, вынув из внутреннего кармана миниатюрное зеркальце в серебряной оправе, посмотрелся в него в профиль. Оставшаяся в карете Сара в это время занималась разглядыванием сразу нескольких вещей, — названия улицы и номера дома, а также внешнего облика собеседника виконта.

Виконт, от внимания которого это не укрылось, положил зеркальце обратно в карман и спустя мгновение вернулся к Саре. Галантно улыбнувшись ей, он троекратным стуком трости в крышу дал кучеру знак трогать.

— Не слишком ли вы легко одеты? — спросил виконт, когда карета двинулась. — Я никогда не забуду зиму 1802 года. Мне тогда было, ну да, только шестнадцать. А вы были еще совсем маленькой. Тот год запомнился знаменитыми холодами, которые не пощадили многих последовательниц деспотичной моды. В Париже зачастую, если судить по платью, дамы и кавалеры живут в разных временах года.

Сара поправила наброшенную на плечи кашемировую шаль, давая собеседнику возможность по достоинству оценить украшавшую ее тонкую вышивку, и ответила:

— Холодный воздух оказывает благотворное действие на кожу, виконт. Какая дама откажет себе в удовольствии пленять взоры своей юной, свежей кожей?

Между тем у особняка, где вот-вот должен был начаться маскарад, царило оживление. Один за другим прибывали экипажи, быстро заполняя двор перед парадным входом. Фасад здания, несколько запущенный, сохранил лишь малую часть своего былого блеска. Но это впечатляло, и изысканные натуры не могли не восторгаться изящным обрамлением окон, фигурными водостоками и треугольным фронтоном с нишей. Войдя в дом, гости, по преимуществу в масках или полумасках, поднимались по ступеням широкой лестницы в круглый вестибюль, где лакеи принимали у них верхнюю одежду. В углублениях по стенам, меж коринфских колонн, располагались эффектные фигуры из эбенового дерева, изображавшие животных с человеческими лицами, гигантские экзотические маски, миниатюрные египетские сфинксы и амфоры с мифологическими изображениями: Ромул и Рем, вскармливаемые легендарной волчицей; Купидон и Психея; сонм нимф перед судом любви. Большие часы пробили восемь. С левой стороны в вестибюле имелась малоприметная лестница из кованого железа, ведущая на второй этаж. Два лакея в зеленых ливреях, приставленные ко входу в бальную залу, торжественно распахивали перед гостями тяжелые двустворчатые двери. Каждый раз, когда это происходило, отзвуки музыки доносились до заставленной каретами площадки перед особняком.

Оркестр играл в дальнем конце залы, на задрапированном ярко-красным бархатом помосте. На некотором расстоянии от него, ближе к входу, у стены, тихо беседовали две маски.

— Огюст, ради бога, ты уверен, что это надо было устраивать с таким грандиозным размахом? Я же просил тебя: скромный прием, чтобы представиться парижской публике, а это…

— Мой дорогой Жюльен, этот прием и в самом деле небольшой и скромный. Кроме того, бал-маскарад — лучший способ остаться неузнанными и избегать лишних вопросов, — возразил Огюст, маску которого венчал страусовый плюмаж. — Ты — процветающий плантатор и намерен развернуть здесь, в столице Европы, серьезное дело — торговлю древностями. Ты что, не понимаешь? Мы завязываем знакомства.