– Смотрите, господин мастер, вы только посмотрите на город!

Город императора, его защитные сооружения, защитные башни и колокольни, фиала собора Святого Стефана – далее издалека создавалось впечатление, что все падает ниц и превращается в наших рабов. Симонис был белее мела, казалось, он мечется между желанием выглянуть за борт, чтобы осмотреть панораму, и инстинктивной потребностью сесть посредине судна, чтобы не выпасть. Внезапно корабль перестал подниматься вверх.

– Может быть, теперь мы начнем опускаться, – хриплым голосом сказал я, отчаянно вцепившись в сиденье.

Я ошибался. Едва я произнес эти слова, как почувствовал холодный поток прямо в лицо: Летающий корабль, словно управляемый моряком, на всех парах понесся вперед.

– Он направляется к Вене! – воскликнул я, то ли в ужасе, то ли в восхищении.

В то время как под нами проносились поля, дома и виноградники, я заметил, что дрожу всем телом. Здесь, наверху, температура была такой низкой, словно мы поднялись на гору. Сильные порывы ветра трепали наши рабочие брюки, а с ними и корабль, совершенно не защищавший нас. Время от времени корабль качался и поскрипывал.

– Как это возможно, господин мастер? Что держит нас в воздухе? – не переставая, вопрошал Симонис, а я отвечал ему молчаливым удивлением.

Затем, когда улеглось безумное волнение первых минут полета, мы заметили странный феномен. Над нашими головами возвышались четыре шатуна, которые я обнаружил во время своего первого визита на Летающий корабль. Драгоценные камни янтаря, висевшие на них, внезапно изменились. Они уже не были безжизненной материей, они вибрировали, словно побуждаемые к этому неведомой силой. Из них доносился негромкий звук, похожий на робкую поэму.

Я коснулся одного из камней и сразу же почувствовал, как он задрожал. Через некоторое время это повторилось. Затем я тронул шатун указательным пальцем; он был совершенно неподвижен. Казалось, он проводит невидимую силу, поднимающуюся с кормы Летающего корабля и передающуюся в камни янтаря, которые благодаря сильному импульсу издавали небесную музыку. Не эта ли сила заставляет корабль летать? А если да, то каким образом? Какой возвышенный homo faber и музыкант поработал над этим? Он должен быть более великим, чем знаменитый Леонардо, сильнее Бернини и даже Герона, [72]который был способен открыть двери храма, зажигая огонь совсем в ином месте.

Однако неясным было и другое. Как я уже рассказывал, корпус Летающего корабля был сделан не из простых досок с ровной поверхностью, а из отшлифованных трубок. Вместе они образовывали большую связку, концы которой составляли на корме кончик хвоста, а на носу – голову птицы. И вот, эти деревянные трубки, которые во время прошлого обследования Летающего корабля показались мне пустыми и ни к чему не пригодными, теперь, очевидно, были наполнены потоком воздуха, силой, которая так же, как сила янтаря, текла с хвоста нашего летучего транспорта к носу. Содержали ли они воздух или какой другой флюид, понять было нельзя: из трубок доносился только шум, похожий на тот, который бывает, если скрутить в трубочку листок бумаги и дунуть в него.

На корме деревянная голова хищной птицы бороздила небо над Веной, подобно истинным пернатым. Над шатунами, где были закреплены камни янтаря, под порывами ветра радостно потрескивал круглый парус, придававший нашему кораблю почти форму шара. Гордо реял на корме флаг королевства Португалия и, казалось, спешил достичь неведомой цели.

– Почему? – громким голосом спросил я парусник, ощупывая его старые, немного почерневшие балки. – Почему из всех дней ты выбрал именно этот? Почему с нами на борту?

Голова хищной птицы, расположенная на носу, нимало не смутившись, продолжала держаться своего курса.

– Может быть, господин мастер, я не знаю… но… – прокричал Симонис в попытке заглушить шум, доносившийся из трубок.

– Говори! – приказал я ему, в то время как Летающий корабль описал странную дугу и повернул направо, очевидно, намереваясь отправиться к Дунайской петле. Затем он скорректировал направление, повернув налево; на мгновение мы потеряли равновесие и вынуждены были вцепиться в сиденья. Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди.

– Мне кажется, что корабль поднялся в воздух, чтобы выполнить наше желание!

– Честно говоря, я предпочел бы остаться на земле! – крикнул я ему в ответ.

Однако я был не совсем искренним: под плащом страха я чувствовал безрассудное воодушевление от того, что стал одним из немногих людей (а кто же были тогда те, другие?), которые когда-либо летали.

– Я имею в виду другое желание! – ответил мне Симонис. – Найти Золотое яблоко. Разве не этого мы желали, когда корабль поднялся в воздух?

Я промолчал и опустил голову, отчасти из-за сильного ветра, отчасти от стыда, что я разделял столь неразумную мысль с Симонисом, глуповатым студентом – если он им, конечно, был. Также мне показалось, точнее сказать, я почувствовал,что Летающий корабль поднялся в воздух из-за нашего желания найти Золотое яблоко, забрать его и определить его окончательную судьбу. Словно наше желание привело в движение таинственный механизм, древнюю силу, неизвестно где прятавшуюся и ждавшую лишь того, чтобы ее разбудили, впрочем, ради некой определенной цели: ибо разве не было Золотое яблоко, если верить рассказу Угонио, причиной, по которой был создан этот корабль?

Разгадать тайну Золотого яблока значило бы, вероятно, найти ответ и на множество других вопросов: исход войны, судьба императора, а значит, и Европы, и всего мира. Может быть, Летающий корабль хочет что-то сказать нам по этому поводу? Я был потрясен.

– О, величественный парусник небесного эфира, – тихо, сложив руки, словно в молитве, произнес я, а ледяной ветер тем временем обжигал мой лоб и шею, – не знаю, выберусь ли я живым из твоего чрева. Однако если это случится и ты действительно хочешь того же, что и мы, то используй свою силу правильно и стань для нас ковчегом истины, избавления и справедливости. Сделай так, чтобы Золотое яблоко вывело нас из того лабиринта, в котором мы находимся.

Теперь мы летели над Дунайской петлей. Я обнаружил Пратер (и с болью в сердце вспомнилось мне утопленное в снегу бледное лицо Христо) и ряд заиленных островов со смешными названиями, меж которых вилась река: Могильный Камень, Проносс, Охотников Толпа, В Старой Комнате, Долина Табор и, наконец, Мель, находящийся неподалеку от той дороги в Пратер, где мою жизнь спасла болгарская шахматная доска.

Мы с Симонисом обращали внимание друг друга на районы и кварталы Вены и, словно склоняясь над планом города, соревновались в том, кто быстрее обнаружит то монастырь Химмельпфорте, то мой дом в Йозефштадте, то стены императорской резиденции, ту или иную часть внешних городских стен, ворота Вены, сады и виллы предместий, огромную равнину гласиса или крошечную деревушку Шпиттельберг. Можно было четко и ясно различить даже далекие ворота Мариахильф в Линейном валу и дорогу на Хитцинг. Стена Линейного вала была видна настолько отчетливо, что ее можно было бы увидеть, наверное, и с большего расстояния, сказал Симонис, быть может, даже с Луны.

– О, ковчег избавления и справедливости, – со слезами на глазах произнес я, рассматривая каждый из садов в Лихтентале, виллы Россау и ворота Верингер Тор, – о ковчег истины, если ты заслуживаешь этого имени: какая из моих ничтожных заслуг убедила тебя в том, что нужно избрать для этого чуда именно меня? – По моим щекам бежали теплые слезы, а я улыбался Симонису, и тот тоже плакал и улыбался мне, и даже на его глуповатом лице, с неровно подстриженной челкой и выступающими вперед зубами, отразилось переживаемое им потрясение. Мы готовы были преклонить колена перед божеством воздуха, однако принимали участие только в мистерии.