Требовать – вот и все, что могут эти племянники, метал громы и молнии Мелани, уже не напоминавший дрожащего старика с Летающего корабля. Если бы не он, они по-прежнему были бы бедными внучатыми племянниками звонаря, а не потомками венецианских дворян, пояснил он, чтобы подчеркнуть, что в ранг дворянина его возвела республика Венеция.

– Это мне благодаря геральдическим исследованиям удалось узнать, что Макиавелли в своей истории республики упоминает место Рокка дель Мелано. Там правил некий Бьяджо дель Мелано, и именно от него происходит наша фамилия, которой теперь так гордятся эти ничтожества!

Тем временем дождь постепенно стихал. Симонис ощупал свою одежду, и хотя все было еще влажным, он принялся одеваться под преисполненным надежды взглядом Мелани.

– Прежде чем претендовать на место капитана, нужно научиться выполнять обязанности заместителя! Вот что я написал им в своем письме. Они должны научиться справляться сами, как это сделал я, зарабатывать хлеб насущный в поте лица, – пафосно произнес он, совершенно забывая о том, что удача улыбнулась ему после не очень желанного события: кастрации.

Однако в последнее время, заключил аббат, стало практически невозможно уклоняться от беспрестанных требований этих гиен.

– И я, чтобы помешать выпить себя до дна, вынужден был сделать вид, что ослеп, больше не могу служить его величеству и поэтому живу в весьма стесненных обстоятельствах. Должен сказать, что постепенно я начал находить удовольствие в этом: слепота избавляет меня от кучи неприятностей, в том числе и с великим герцогом.

– С великим герцогом? – удивился я.

– Да, во Франции у него есть несколько абсолютно бесталанных подопечных, они не годятся ни в солдаты, ни в придворные, и поскольку им недостает приличного руководства, действуют они неразумно. Поэтому он хочет, чтобы я, раз уж нахожусь там, дал им взаймы. А кто может гарантировать мне, что я когда-либо увижу эти деньги снова? Тем более когда во всей Европе война и повсюду шатаются бандиты и пираты? Что мне делать с воспитанниками великого герцога? Такие создания, по моему мнению, годятся только на то, чтобы быть монахами, при условии, что никогда не будут претендовать на места певчих, а всегда будут заниматься столами или постелями.

Короче говоря, послушать Атто, так все пытались его использовать.

– И, как ты знаешь, эта уловка с глазами помогла мне свободно попасть в Вену.

Я заметил Атто, что его племянник Доменико, похоже, верил в слепоту дяди. Вот только если он, подумал я про себя, как и его дядя, не отличный актер. И потом, в последнее время Атто признался мне во многих вещах, даже в том, что письмо, в котором принц Евгений предает своего императора, было сделанной по его наущению фальшивкой (при Симонисе он, конечно же, стал бы это отрицать), так почему же он не открыл мне, что вовсе не слеп?

– Доменико знает, что я вижу, по крайней мере немного, что, впрочем, абсолютная правда. А с учетом зависти братьев ему совершенно не интересно выдавать меня. Что же касается твоего второго вопроса, то я никогда ничего не открываю, если меня к тому не вынуждают.

Пожалуй, так и есть. После ужасной новости, касающейся вероятной болезни великого дофина, у Атто просто не было другого выхода. Он должен был сказать мне, что письмо Евгения поддельное, потому что как иначе он мог заручиться моей поддержкой? Если бы он еще и поведал мне, что отнюдь не слеп, то потерял бы мое доверие целиком.

Между тем Симонис был готов вернуться в Место Без Имени. Он забросил на плечо свой мешок, с которым не расставался в последнее время, накрыл голову клеенкой, найденной в подвале, и вышел на улицу.

– Мы непременно должны выяснить, как летает этот чертов корабль! – резко сменил тему Атто, едва грек скрылся из виду. – Это величайшее открытие всех времен! Войско, обладающее таким кораблем, может выиграть любую войну. Можно сбрасывать с него бомбы, которые будут попадать гораздо лучше пушек. Можно выяснить расположение вражеских батальонов, их силу, рельеф местности, все! Более того, можно заранее знать, приближается ли буря или же пересохла ли река – все, что полезно при ведении войны.

Совершенно типично для аббата Мелани – хвалить корабль только за его вероятное применение в войне. Он оставался все тем же интриганом. Чем больше его что-то потрясало, вот как этот загадочный аппарат, ставивший под сомнение все знание мира, тем больше он уходил в практическое, твердое зерно своей шпионской деятельности.

– Если бы я только мог рассказать об этом наихристианнейшему королю… – вздохнул он. – Это было бы триумфальное возвращение! Все бы сказали: аббат Мелани снова советует его величеству в важных военных вопросах.

– Я действительно понятия не имею, синьор Атто, как летает этот корабль… – покачал я головой.

– Мы поговорим об этом позже, – перебил он меня. – Теперь, когда этот идиот ушел, я должен рассказать тебе кое-что важное.

Речь шла о мелодии Грегорио Строцци, которую, как показалось Атто, он слышал в музыке янтаря.

Мелани пояснил, что на рукописных копиях сонаты Строцци на полях была цитата из Экклезиаста: «Vae soli, quia cum ceciderit, non habet sublevantem se». Что означает: горе солнцу, ибо если оно упадет, то никто его не поддержит. Эта фраза внезапно пришла в голову Атто, когда он услышал, что камни янтаря наигрывают сонату Строцци (если так можно сказать).

– Значит, Симонис был прав, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду? – тут же насторожился Атто.

– Вам стало плохо, поэтому вы не слышали этого, но он сразу понял, что ваши слова из трудов Экклезиаста.

– Смотри-ка, смотри-ка, – заметил Атто, – ученость, достойная богослова! Тебе не кажется это несколько странным для подмастерья трубочиста?

– Симонис – нищий студент, синьор Атто, а они могут быть очень образованными.

– Ну да ладно, – раздраженно отмахнулся он. – Может быть, ты сможешь объяснить мне, почему камни янтаря наигрывали эту сонату Строцци?

– Не имею ни малейшего понятия. Я бы сказал, что корабль хотел подсказать нам разгадку «soli soli soli».

Атто опять раздраженно отмахнулся. Как я уже отмечал ранее, он не придерживался того мнения, что в игру вступили некие таинственные силы. Необъяснимые события он предпочитал объяснять тем, что просто не хватает человеческого, включая и его собственного, знания.

Не обращая внимания на мое замечание, Мелани продолжал: как и слова аги, цитату из Экклезиаста можно перевести иначе, играя с различными значениями слова «soli».

– Не «горе солнцу», а «горе одинокому». Горе тому, кто одинок, как Иосиф, потому что если он упадет, то не будет никого, кто поддержал бы его, – заключил Атто.

– Тогда «soli soli soli» в высказывании аги тоже имеют двойное значение, – таков был мой вывод. – Значит, Христо был прав!

– Ах да, этот студент из Болгарии. Скажи мне точно, что он написал в той предсмертной записке.

– Записочке, которая была спрятана в шахматной доске? Он написал: «шахматы, шах мат, король повержен». А когда мы нашли его тело, в руке он сжимал белого короля.

– Точно, – удовлетворенно заметил Мелани, но лицо его тут же омрачилось. – Если бы ты рассказал мне все это раньше…

Он помолчал. Вероятно, он понял, что я не рассказывал ему подробности смерти Христо потому, что в то время еще не доверял. Впрочем, и теперь, когда раздражение мое улеглось, у меня не было желания снова затрагивать эту тему. А он опять заговорил:

– Я рассказывал тебе историю о двух осадах, которыми командовал Иосиф в Ландау?

– Конечно, синьор Атто.

– И рассказывал о французском коменданте Мелаке, который рыцарски предложил Иосифу не стрелять в него?

– Да, я помню об этом.

– Хорошо. Тогда ты вспомнишь и мое объяснение его поведению: старые добрые военные правила напоминают правила шахмат, где короля противника никогда не убивают. «Шахи мат» означает «король побежден», «у короля больше нет выхода», но не «король убит». Ваш друг-болгарин, должно быть, мучился этой мыслью, мыслью о короле и его судьбе.