Сестра обеспокоенно стучала в дверь моей квартиры: человек, который спрашивал меня у ворот, уже приходил ровно в девять часов. Она никогда прежде не видела его и была крайне взволнована: Клоридии не было, ее срочно вызвали во дворец принца Евгения. У жены камергера начались схватки. Поэтому молодая монахиня попросила странного посетителя прийти позднее.

Поскольку тот и во второй раз отказался назвать себя, я спросил монахиню, как он выглядит, и краткого описания оказалось достаточно, чтобы понять, о ком идет речь.

Тщетно пытаясь изъясниться на своем жалком немецком языке, я попросил Симониса, который как раз вернулся с малышом с работы, объяснить сестре, что нет никаких причин волноваться. Она может спокойно впустить страшное существо, потому что речь идет об известной мне и совершенно безвредной личности, несмотря на его необычную внешность. Затем я послал малыша поиграть в крестовом ходе.

– Я представляю вашей грандиозности мои нижайшие восхваления, наряду с причмокиваниями и прочей галантереей. – Угонио подошел ко мне с раболепными жестами, голос его был приглушенным и прокуренным.

Тут он увидел, что здесь еще и Атто, и продолжил рассыпаться в помпезных приветствиях:

– Я с удовольствием визирую, что господин аббатус пребывает в превосходнейшем отдохновении. И дабы быть скорее лекарем, чем лицемером, перегружаю я вашей возвышенности с достойнейшими признаниями за такую магнитудость.

Он увидел, что Атто слеп, и выразил сожаление, изобразив на своем лице крайнюю обеспокоенность.

– Я тоже сразу узнал тебя, – ответил аббат и тут же поднес к носу платок, чтобы защититься от ужасной вони, исходившей от плаща осквернителя святынь.

Через плечо у Угонио висел грязный и древний джутовый мешок, в котором, как можно было предположить, находилось что-то отвратительное.

– Покончим с болтовней, – строго приказал я ему. – Какие новости ты принес?

Новости очень положительные, заявил осквернитель святынь. Как он и обещал во время нашей прошлой встречи, теперь он свободен и волен объяснить мне природу его таинственных взаимоотношений с Кицебером.

– Так говори же.

– Я должен был передать ему обман бесконечной редкости и ценности.

– Это мы уже знаем, – ледяным тоном ответил я, – это человеческая голова.

Казалось, осквернитель святынь замер: как мы узнали об этом? А потом негромко хрюкнул, словно в подтверждение моих слов. Обстоятельства, которые он изложил и которые я в дальнейшем вынужден передать с максимальной точностью, звучали весьма странно и невероятно, хотя позднее, когда я провел некоторое расследование, полностью подтвердились.

Рассказ его начался с 1683 года, времени последней, самой знаменитой осады Вены турками.

Жил тогда в Турции великий визирь, Кара-Мустафа-паша. который желал напасть на столицу империи. Он предложил этот поход султану, сам возглавил войска и потерпел сокрушительное поражение. На нем лежала вся ответственность; утром после поражения судьба его была решена.

Прежде чем отправиться на войну, Кара-Мустафа, уверенный в победе, пообещал султану в подарок голову кардинала Коллонича, который в те времена был в Вене одним из самых влиятельных сторонников войны с турками. Чтобы заручиться божественной поддержкой Мохаммеда, великий визирь, кроме всего прочего, перед началом кампании приказал построить в Белграде роскошную мечеть.

После поражения оказалось, что султан не забыл об обещании своего подданного и счел очень забавным повернуть это против него с поистине варварским сарказмом.

– Он влил ему злую, очень отвратительную и омерзительную шутку, – злорадно ликовал Угонио.

25 декабря, в день рождения нашей Святой земли, а значит, в очень важный для кардинала Коллонича день (и это была лишь первая из ужасных насмешек судьбы), в час пополудни высокие сановники из придворного совета султана вошли в дом Кара-Мустафы в Белграде. Впереди шел ага янычар в сопровождении нескольких сильных мужчин. Кара-Мустафа удивленно спросил, почему они утруждаются, посещая его в такой час, и не случилось ли чего серьезного. Посреди группы сановников он увидел строгое лицо Капигибачи, церемониймейстера султана, и заключил, что сановники принесли приказ от его повелителя. И действительно, ага янычар объявил ему, что султан издал декрет. Когда он показал его, на Кара-Мустафу обрушились четверо берсерков.

Великого визиря связали веревкой, а затем обезглавили – ему был уготован тот самый конец (вот и вторая насмешка), который предназначался кардиналу Коллоничу. Согласно древнему турецкому обычаю с головы потом содрали кожу и плоть. Султану принесли начиненную ватой и травами кожу лица, чтобы тот убедился в смерти своего визиря. Череп без плоти, но вместе с телом и веревкой был похоронен (а вот вам и третья насмешка злой судьбы) в построенной по приказу Кара-Мустафы мечети – в назидание подданным Блистательной Порты, которые не справились с выполнением своих обещаний.

– А потом султан настоял на очень странной и досадной непредусмотрительности, – заявил вонючий плут.

Султан, конечно, не мог предугадать, что в 1688 году, пятью годами позже, Белград попадет в руки христиан. После ожесточенных боев под командованием курфюрста Баварского и герцога Лотарингского императорские войска смогли наконец взять город штурмом и подчинить себе. Поскольку отцы-иезуиты были первыми, кто после победы затянул «Те Deum», мечеть Кара-Мустафы передали двум иезуитам, чтобы те превратили ее в католическую церковь. То были исповедник герцога Лотарингского, отец Алоизий Браун, и отец-миссионер Франц Саверий Берингсхофен.

Однажды ночью из мечети раздались жуткие звуки, словно кто-то бил киркой по стене или разбивал предметы. Браун и Берингсхофен поспешно вызвали группу вооруженных мужчин, чтобы те выяснили, кто это в такое время ходит по зданию и не привидения ли это. Размахивая перед собой кадилами и фонарями, оба отца, дрожа от страха, вошли вместе с солдатами в мечеть, сопровождаемые другими вооруженными людьми, и обнаружили, что вовсе не привидения потревожили ночной покой, а люди из плоти и крови. То были семеро мушкетеров, они добровольно вступили в христианскую армию, только что отвоевавшую Белград. Мушкетеры испуганно пояснили, что храбро сражались во время нападения на город, некоторые из них даже были ранены, однако при разделе добычи им ничего не досталось. Зима на пороге, а у них не было достаточно денег, чтобы купить себе даже теплую одежду. От одного приятеля они узнали, что в этой мечети погребен Кара-Мустафа, вместе с множеством очень дорогих предметов, среди которых была и роскошная зимняя одежда, которая пришлась бы очень кстати семерым мушкетерам. Поэтому они, не колеблясь, вломились в мечеть, где вскрыли гроб великого визиря.

Опасаясь, что оба иезуита могут рассердиться на них из-за тайного проникновения в мечеть, которая теперь по праву принадлежала обществу Иисуса, семеро мушкетеров предложили отдать иезуитам все, что нашли в гробу Кара-Мустафы, включая странный предмет: его голову.

С этими словами Угонио покопался в своем грязном джутовой мешке и вынул оттуда нечто размером с дыню, завернутое в серый платок. Когда он снял платок, мы все невольно отступили, даже аббат.

То была человеческая голова, покрытая слоем серебра. Однако черты лица проступали отчетливо: высокий лоб, длинный крючковатый нос, как у некоторых евреев, узкие глаза, следы бороды на щеках и мрачное турецкое выражение лица, которое насильственная смерть превратила в отчаянное.

– Так значит, это… – с сомнением пробормотал я.

– …голова Кара-Мустафы, – с ужасом произнес Атто, догадавшийся, что именно вынул из мешка осквернитель святынь.

– Так это и есть та голова, которую хотел от тебя Кицебер! – воскликнул я.

Угонио протянул мне находку, которую я осмотрел со смесью любопытства, отвращения и трепета, втайне благодарный осквернителю святынь за то, что тот не захотел выпускать ее из рук.

В этом лице под серебряной оболочкой, в этом выражении страдания, в этих измученных, искаженных чертах была заключена вся трагедия последней осады Вены: безрассудный план завоевания Кара-Мустафы, кровавая битва, окончательное поражение османов, трагическая смерть великого визиря, жаждавшего поставить христианство на колени. Сколько убитых таилось за одной-единственной морщиной этого искаженного лица? Сколько тысяч миль марша к полю битвы видело оно? Сколько слез вдов, раненых и сирот сгустилось в одной слезе умирающего Кара-Мустафы? Серебряная патина, которая должна была защитить остатки человеческой плоти, превратила его в памятник бренности земной.