— Кажется, нет.

— А что жители на этой улице? Кто-нибудь из них видел там негра?

— Нет.

— Может, ты нашла у него счет из гостиницы на островах Флорида-Кис? Или авиабилет? Пятна крови? Отпечатки пальцев? Орудие убийства?

— Нет.

— Выходит, ты отправилась за тридевять земель просто для того, чтобы раскланяться с этим типом, потому что он, видите ли, знаком с Салливаном и Кауэртом?

— Ну да, у меня было какое-то предчувствие, — промямлила Шеффер.

— Ничего не желаю слышать ни о каких предчувствиях! Мы тут не кино снимаем. Доложи мне, что ты узнала от этого Фергюсона!

— Он заявил, что почти ничего не знает об убийстве на Тарпон-драйв, но рассказал мне много интересного о том, что происходит в камерах смертников и вокруг них. Он сказал, что большинство охранников там сами прирожденные убийцы, и посоветовал мне ими вплотную заняться.

— Очень здравая мысль! — заявил Вайсс. — Именно этим я и занимаюсь. И ты должна сейчас этим заниматься… А есть у этого Фергюсона алиби?

— Он сказал, что был на занятиях по криминалистике.

— Вот как? Забавно!

— У него полно учебников по судебной медицине и оперативно-разыскной работе. Он сказал мне, что занимается по ним в университете.

— Хорошо. Проверь, действительно ли он был на занятиях, и, когда выяснится, что он на них был, немедленно возвращайся сюда.

— Ладно…

Последовала непродолжительная пауза, а потом Вайсс спросил:

— Послушай, а почему у тебя такое сомнение в голосе?

— Скажи мне, Майкл, с тобой когда-нибудь такое случалось, словно ты говорил с нужным человеком, но совсем не о том, что было надо? У меня от этого Фергюсона мурашки по коже. Что-то с ним не то. Клянусь, он производит очень неприятное впечатление, но почему — не пойму! Признаюсь, он меня напугал!

— Опять какое-нибудь предчувствие?

— Нет, скорее ощущение. Я не шучу.

— Он тебя действительно напугал?

— Почти до смерти!

Вайсс задумался, а потом сказал:

— Думаю, ты знаешь мое мнение по этому поводу.

— Пожалуй, да, — ответила женщина-полицейский. — Наверняка ты считаешь, что мне нужно принять холодный душ и поскорее обо всем этом забыть. Ты считаешь, что я должна выкинуть Фергюсона из головы и пусть он на чем-нибудь проколется, чтобы им потом занимались полицейские из Пачулы. А мне следует как можно скорее возвращаться во Флориду. Угадала?

— Угадала, — усмехнулся Вайсс.

— И что теперь?

— В первую очередь прими холодный душ. Потом попробуй разнюхать в Ньюарке все, что там можно узнать об этом Фергюсоне. Даю тебе на это пару дней. Затем ты напишешь рапорт о том, что узнала, и обо всех своих предчувствиях и ощущениях, а я его отправлю своим знакомым в полицию штата Нью-Джерси. Разумеется, там только посмеются над твоими страхами, но время, проведенное тобой в Ньюарке, тебе, по крайней мере, не засчитают как прогул.

— Спасибо, Майк! — пробормотала Андреа, ощутив одновременно и страх, и облегчение.

— Кстати, ты даже не поинтересовалась, что мне удалось обнаружить в этой тюрьме.

— И правда! А что ты там обнаружил?

— После Салливана осталось три коробки личных вещей. Книги, радиоприемник, маленький телевизор, Библия и разная ерундистика, среди которой, однако, обнаружилась пара занятных документов. Во-первых, там лежало составленное по всем правилам прошение о помиловании, которое оставалось только подать. Если бы Салливан вручил его какому-нибудь официальному лицу, его казнь была бы мгновенно отсрочена. Между прочим, в этом прошении Салливан очень убедительно пишет о том, как государственное обвинение некоторыми своими заявлениями манипулировало настроением присяжных. Подай Салливан это прошение, до его казни дело дошло бы еще только через много лет!

— Но ведь Салливан не подал это прошение!

— В том-то и дело!.. Но еще интересней обнаруженное мною письмо кинопродюсера по фамилии Мейнард, адресованное Салливану. Это тот самый продюсер, который купил у Фергюсона права на экранизацию его биографии, после того как Кауэрт сделал из Фергюсона знаменитость. Так вот, этот самый Мейнард предложил заплатить Салливану за права экранизации истории его злодеяний целых десять тысяч долларов. А точнее, девять тысяч и девятьсот долларов.

— Но ведь о Фергюсоне и так все всё знают! Зачем было платить ему деньги?!

— Я как раз сегодня позвонил ему по этому поводу, и Мейнард заявил мне, что они делают так каждый раз, когда снимают про кого-нибудь фильм. Они платят деньги, чтобы обезопасить себя в будущем от любых претензий со стороны тех, чью жизнь они тем или иным боком изображают. При этом, по словам продюсера, Салливан заявил ему, что обязательно подаст прошение о помиловании. Разумеется, продюсер испугался, что серийного убийцу казнят еще не скоро, и, во избежание любых его претензий к киностудии, предпочел купить у Салливана все права. Когда того все же казнили, продюсер, конечно, очень расстроился, потому что теперь платить эти деньги ему было бы не обязательно, да, собственно, и некому… Мне кажется, что, если мы выясним судьбу этих девяти тысяч девятисот долларов, мы узнаем имя убийцы, которому Салливан заплатил за то, чтобы тот прикончил его мать и отчима.

— Но ведь у нас есть законы, защищающие интересы лиц, ставших жертвами преступлений! Салливан не мог получить этих денег! Они должны были пойти родственникам его жертв!

— Теоретически да, но на самом деле продюсер просто перевел эти деньги в один из банков Майами — так, как велел ему Салливан. Потом Мейнард информировал Комитет защиты прав жертв преступлений в Таллахасси — так, как этого требует закон. Потом началась бюрократическая волокита, которая длилась много месяцев. Тем временем….

— Я догадалась!

— Вот именно! Тем временем деньги сняли со счета. Где они — неизвестно. В Комитет защиты прав жертв преступлений они не поступали, Салливан тоже не мог явиться за ними с того света… Мне кажется, что, если узнать, кто открыл счет, на который были переведены эти деньги, и кто снял их со счета, у нас появится подозреваемый в убийстве этих двух человек!

— Всего за десять тысяч долларов?!

— За девять тысяч девятьсот долларов! Интересная сумма, правда? Все дело в том, что федеральные законы требуют документального обоснования денежных операций на сумму в десять тысяч долларов и выше.

— Но ведь девять тысяч девятьсот долларов не такие уж большие деньги!

— Уверяю тебя, здесь, в тюрьме, тебя прикончат даже за пачку сигарет. Имей в виду, что многие охранники в тюрьме зарабатывают не больше тысячи двухсот или тысячи шестисот долларов в месяц. Десять тысяч для них — куча денег.

— Кто-нибудь из них смог бы открыть счет в Майами?

— Без проблем. По фальшивому водительскому удостоверению и поддельной карточке социального страхования. Боюсь, что в Майами никто особенно не следит за деятельностью банков. Там все заняты отмыванием сотен миллионов наркодолларов, и на жалкие десять тысяч наверняка никто просто не обратил внимания. А снять деньги со счета можно в любом банкомате, так что никто тебя даже не увидит!

— А продюсер знает, кто открыл счет?

— Этот идиот не знает ничего. Салливан просто сообщил ему номер счета и банковские реквизиты. Мейнарда волнует только то, что Салливан обманул его, рассказав о своих преступлениях Кауэрту, который написал об этом в газете. Потом Салливан обманул продюсера во второй раз, усевшись на электрический стул…

Андреа не находила слов. Ее мысли метались между Фергюсоном и интригой, завертевшейся в тюрьме.

— Наконец я нашел еще один очень интересный документ, — продолжил Вайсс.

— Какой?

— Оказывается, Салливан оставил рукописное завещание.

— Неужели?!

— И не простое завещание, а очень интересное! Он написал его черным фломастером прямо поверх текста Двадцать третьего псалма в Библии и вставил туда закладку. А на коробку он приклеил записку: «Прошу прочесть отмеченную страницу!»

— Что же он написал в завещании?