На крыльце домика стояло кресло-качалка. Сбоку лепился маленький курятник. Вокруг расхаживали куры, роясь в грязи. Дорога здесь заканчивалась. С другой стороны дома стоял старый «шевроле»-универсал с поднятым капотом.

Солнце палило нещадно. Где-то вдалеке тявкала собака. Земля перед входом в хибару была утоптанной, и бушевавшая накануне гроза не превратила ее в бурое месиво. Через дорогу от дома простирались поля, за которыми виднелась темная полоска леса.

Оглядевшись, Кауэрт проследовал к крыльцу, но стоило ему ступить на первую ступеньку, как из дома раздался голос:

— Стой! Чего надо?

Кауэрт замер на месте:

— Я ищу миссис Эмму Мей Фергюсон.

— Чего вам от нее надо?

— Мне надо с ней поговорить.

— О чем?

— О ее внуке.

Дверь в дом с почти отвалившейся москитной сеткой чуть-чуть приоткрылась. Из нее выглянула старая негритянка. Ее волосы были стянуты в тугой пучок на затылке. Худая, жилистая, она двигалась медленно, но уверенно — с таким видом, словно почтенный возраст и дряхлое тело причиняли ей лишь самые незначительные неудобства.

— Вы что, из полиции?

— Нет. Меня зовут Мэтью Кауэрт. Я репортер из газеты «Майами джорнел».

— Кто вас прислал?

— Никто. Я сам приехал. А вы — миссис Фергюсон?

— Может, и так.

— Миссис Фергюсон, я хочу поговорить о вашем внуке Роберте.

— У меня был очень хороший внук, но его у меня отняли.

— Я знаю и хочу вам помочь.

— Чем вы мне поможете? Вы адвокат? Адвокаты только навредили моему внуку.

— Нет, я не адвокат. Давайте присядем и поговорим. Я хочу помочь вашему внуку. Он просил меня поговорить с вами.

— Вы его видели?

— Да.

— Как с ним обращаются?

— Нормально. Конечно, ему плохо в тюрьме, но выглядит он хорошо.

— Роберт был хорошим мальчиком, очень хорошим.

— Я знаю, но все-таки…

— Хорошо, мистер репортер. Я сяду и выслушаю вас. Что вы хотите знать? Говорите.

Осторожно преодолев расстояние, отделявшее ее от кресла-качалки, старая негритянка уселась и кивнула на верхнюю ступеньку крыльца, где Кауэрт и уселся практически у ее ног.

— Миссис Фергюсон, меня интересуют три дня почти три года назад. Мне надо знать, что делал Роберт в тот день, когда пропала эта девочка, на следующий день и в тот день, когда его арестовали. Вы помните это?

— Я очень стара, мистер репортер, — фыркнула негритянка, — но еще не выжила из ума. Я уже почти ничего не вижу, но все прекрасно помню. Да и как же мне забыть эти дни!

— Поэтому-то я и здесь.

— А вы точно приехали, чтобы помочь Роберту? — прищурив подслеповатые глаза, спросила миссис Фергюсон.

— Да. Я сделаю для этого все, что в моих силах.

— Как же вы ему поможете, если ему не смог помочь даже адвокат, у которого так хорошо подвешен язык?

— Я напишу о Роберте в газете.

— О нем уже много писали в газетах. По-моему, потому-то его и приговорили к смертной казни.

— Я напишу о нем по-другому.

— Почему?

Кауэрт и сам не знал ответа на этот вопрос. Немного подумав, он сказал:

— Видите ли, миссис Фергюсон, хуже, чем сейчас, вашему внуку все равно уже не будет. А я хочу, чтобы ему было лучше. Поэтому мне нужно о нем кое-что знать.

— Вы правы, мистер репортер, — улыбнулась старуха. — Что ж, задавайте ваши вопросы.

— В тот день, когда убили девочку…

— Он был здесь со мной. Целый день. Он никуда не ходил. Только утром на рыбалку. Он наловил рыбы, а я зажарила ее на ужин.

— Вы хорошо это помните?

— Конечно. А куда он вообще мог отсюда отлучиться?

— Но у него была машина…

— Я бы услышала, если бы он завел ее и уехал. Я не глухая. В тот день он никуда не ездил.

— А вы говорили об этом в полиции?

— Конечно!

— А они?

— Они мне не поверили. Они спрашивали меня: «Бабушка Эмма, вы уверены, что он никуда днем не отлучался? Вы уверены в том, что все время видели его дома? Может, вы прилегли и уснули?» Но я-то знаю, что не спала, и так им и сказала. Потом они мне заявили, что я ошибаюсь, и стали на меня орать, а потом уехали, и я их больше не видела.

— А адвокат Роберта?

— Он задавал те же вопросы и получил те же ответы. Но он тоже мне не поверил. Он сказал, что я покрываю Роберта, потому что он мой внук. И это правда. Он мой внук, сын моей дорогой доченьки, и я его очень люблю. Даже когда он уехал в Нью-Джерси, а потом приехал — такой прямо как гангстер, говорил как гангстер и вел себя как гангстер, — я все равно его любила. К тому же он очень умный. Он учился в колледже. Вы можете себе это представить, мистер репортер? Посмотрите по сторонам! Кто тут еще учился в колледже? Кто тут вообще знает, что такое колледж?! Да они все в подметки не годятся моему Роберту!

Еще раз фыркнув, негритянка стала ждать реакции на свое заявление. Реакции не последовало, и миссис Фергюсон продолжила:

— Я говорю правду. Я обожаю моего внучка. На свете нет никого лучше его. Я им горжусь. Да, я сказала бы ради него любую ложь, но я не лгу. Я верю в Господа нашего Иисуса Христа, но ради Роберта я спустилась бы в преисподнюю и плюнула бы в глаза самому Сатане. И все-таки мне не поверили…

— А вы сказали правду?

— Да! Он был здесь со мной целый день.

— А на следующий день?

— Он был здесь со мной.

— А в тот день, когда приехала полиция?

— Он был прямо перед домом. Мыл свою старую машину. Он им не дерзил. Он говорил с ними вежливо и спокойно с ними поехал. И что они с ним за это сделали!

— Вы очень на них злы?

Старая негритянка подпрыгнула в кресле-качалке и шлепнула ладонями по деревянным подлокотникам с такой силой, что этот звук в утренней тишине показался пистолетным выстрелом.

— Зла?! А как вы сами думаете?! Они отняли у меня любимого внука и увели его на заклание! Я так зла, что у меня просто нет слов! Я не злой человек, но, если хотите, я скажу вам, что я сейчас чувствую.

Поднявшись из кресла, старуха направилась в дом.

— Я не чувствую ничего, кроме лютой ненависти и обиды, мистер репортер, так горько и пусто на душе… Напишите об этом в газете, так прямо и напишите.

Мрачные внутренности лачуги поглотили миссис Фергюсон. Дверь за ней со стуком захлопнулась, а Кауэрт по-прежнему сидел на верхней ступеньке крыльца и строчил в своем блокноте.

До школы журналист добрался к полудню. Она была именно такой, какой он себе ее представлял, — массивное унылое здание из шлакобетонных блоков, с американским флагом, свисавшим с флагштока во влажном воздухе как мокрая тряпка. Неподалеку дремали желтые школьные автобусы. На игровой площадке стояли качели и висели баскетбольные сетки. Все было покрыто слоем вездесущей пыли. Кауэрт припарковал машину и медленно зашагал к школе. Детские голоса становились все слышнее. Журналисту казалось, что они его зовут, и он ускорил шаги. Было обеденное время, и в школе царило оживление. Вокруг Кауэрта сновали гомонившие дети с бумажными пакетами и коробками для бутербродов в руках. На стенах висели яркие рисунки с подписями в рамках, объяснявшими значение изображенных забавных фигур и предметов. Несколько минут репортер рассматривал рисунки, вспоминая о ярких картинках и аппликациях из цветной бумаги, которые часто присылала ему теперь дочь и которыми он увешал стены своего кабинетика в редакции. Наконец он оторвался от произведений детского творчества и направился по коридору в сторону двери с надписью «Учительская». Внезапно дверь распахнулась и оттуда выскочили две хихикавшие и перешептывавшиеся девочки — белая и чернокожая. Проводив их взглядом, Кауэрт заметил на стене небольшую фотографию в рамке. Его разобрало любопытство, и он приблизился к ней.

На стене висела фотография светловолосой веснушчатой девочки. Она широко улыбалась ртом, полным брекетов. На ней была белоснежная блузка, а на шее висела золотая цепочка с пластинкой, на которой было выгравировано ее имя — Джоанна. Под фотографией была подпись: