Гоша не живет в Строгино, переехав на «Юго-Западную», и как бы ни было прискорбно — больше мы не пересечемся по этой жизни.

Нужно было вставать на ноги. Я начала перебирать в голове все возможные варианты. Долго и пристально всматривалась в свой студенческий билет. Институт телевидения и радиовещания. Что может в этом быть?

Я приехала в АСК-3 в «Останкино», последние несколько недель мы коротаем пары продюсерского мастерства именно там. Пару раз видела Гарнидзе. И тут до меня дошло — должны быть ведомости и архивы.

Я сбежала с очередной пары. Вкратце объяснила ситуацию декану, и он обещал к вечеру узнать, когда и что с ней снималось в октябре — в любом случае на бетакамах написаны даты съемок. В течение года они точно хранятся в студии.

Я сидела в «Кафе-Максе» и давилась пятой по счету кружкой американского кофе. На четвертой у них закончились сливки. Я курила сигареты одну за одной.

Спустя еще минут двадцать за мной спустился администратор. Мы поднимались по бессчетному количеству лестниц, заходили в безумное количество дверей.

В небольшой монтажке возле стены стоял огромный стеллаж — около четырех сотен бетакам-кассет. Я перебирала одну за одной. Мальчик лет семнадцати вставлял их в лунку, и на экране выплывали кадры, заявлялась тема. В руках я держала планерку, где были указаны темы передач, даты съемок и эфиров. К полуночи я выяснила, что 22 октября Гарнидзе была на съемках до четырех часов утра. Заставив мужа поверить в аборт, она была вынуждена скрывать, что работала. Значит, Гарнидзе в момент смерти Киры находилась под лучами софитов, а никак не в Староконюшенном переулке.

Остается Макс, кто еще?

Марецкий приезжал каждый день и проверял писанину. Он даже надевал очки в тонкой оправе, узкие-преузкие. Линзы формы параллелепипеда позволяли читать под определенным углом. Исключительно распечатанные страницы.

Мы занимались сексом. Последние дни предпочитаю doggy style — я не готова смотреть ему в глаза. Я его не чувствую. Я его ненавижу.

Коленки и локти стерты. Постоянно мажу увлажняющим кремом.

В издательство надо сдавать рукопись почти через три недели, а значит, через восемнадцать дней я должна отдать каллиграфисту напечатанный текст. В любом случае осталось недолго.

Я так и не ответила на вопрос сюжета.

Зато теперь все складывается в общую картинку. Гарнидзе не могла использовать свое нахождение на съемочной площадке как алиби, выбирая сохранить брак и репродукции Кандинского, а не отмазаться от обвинений. Марецкий же, чтобы не привлекать внимание органов, хочет издать мемуары и перевести стрелки. Но каким боком сюда клеится моя сестра, которая удивительным образом из одной маленькой загадки стала недостающим кусочком паззла?

Я позвонила в МГЮА и попросила сообщить результаты вступительных экзаменов прошлых лет, они прислали по e-mail огромный список, я долго искала ее фамилию, пока не нашла цифру напротив — «2». И дату объявления результатов — вовсе не в ту злосчастную субботу, когда ее увезли, а днем раньше. Карина поняла, что не поступила в институт: в отличие от всех нас, она проиграла битву. Но неужели это — то, ради чего можно пустить девять тысяч долларов и год жизни на ветер?

Хотя ей всегда были интересны наркоманы, манили, затягивали, ей нравилось сочинять истории про кокаин. А она его не пробовала. Может, Гошка прав, и это подражание? К пластическим хирургам ежедневно приходят сотни женщин, доставая из сумки фотографии Дженнифер Лопес, Сары Джессики Паркер или Мишель Геллар, и просят: «Сделайте мне такую же попу, груди сдвиньте ближе друг к другу, а в рот дайте силикона». По мне, так Jennifer — дешевая марка одежды и не более того, а Сара — просто еврейское имя. А если серьезно, то почему люди все время пытаются быть похожими на кого-то? Почему многим кажется, что достичь гармонии с собой можно, меняя внешность? И что такое внутреннее подражание? Может, взрослость — это тогда, когда тебе комфортно в себе, с собой, и дело не в круглосуточной мастурбации?

Я дописывала предпоследнюю главу глупых страданий истеричной женщины и думала о том, что, как бы ни хотел Макс, я никогда не пойму, как чувствовала себя Кира, о которой у меня складывалось достаточно глупое представление. Единственное, что вызывал дневник — это желание кричать всем о правде, которой я не знаю. А если я ее найду?

Мне становилось страшно, потому как Макс точно найдет механизм, как заставить меня молчать. Явно садомазохистской природы.

Чего можно ожидать от мужчины, который боится собственной спермы?

Восемнадцатого июня я решила встретиться с Кариной и, может быть, расставить все точки над i. Я шла малогабаритными просторами фрунзенских дворов под руку с сумкой и плеером и пела, пытаясь попасть в такт голосу, доносящемуся из наушников, с горечью и скрежетом, надрывом связок и чем-то шипяще-зловещим в интонациях.

И почему-то позвонил Романович.

— Здорово.

— А вдруг я больна?

— Сифилисом?

— Разве что… Тебя, кстати, это тоже касается.

Смешно. Не очень.

— А не хочешь ли ты со мной встретиться сегодня? Скажем, в «Библиотеке».

— Ты же не читаешь книжки?

— Это нет?

— Нет. Да.

Я сама не поняла, с каким утверждением был мой ответ, но, судя по интонации, положительным.

— Во сколько ты сможешь там быть?

— Через два часа…

— Давай.

— Даю.

— Да ладно?

— Только тсс. Об это никому. Ни при каких условиях.

И почему все так? Почему горит тополиный пух??? Почему его поджигают маленькие мальчики, кидая спички в белое покрывало июньской земли? И почему в воздухе эта странная духота? Казалось, все замерли в самом стрессовом месяце, когда еще много машин, экзаменов, сессий, нервов, пустоты от закончившегося года и еще не сделанных виз. В июне все хотят убежать.

Я набрала номер квартиры Карины на домофоне. Ее голос дал ответ коннекта:

— Карин, это Маша! Поговорить надо!

Дверь получила указания сверху, и мне дали green light, а точнее, полный доступ к территории подъезда. Я поднялась на второй этаж и не стала проходить в квартиру. Там воспоминания, которые уже ничего не значат, которые сделались скупыми и пустыми, просто кадры — фотографии неизвестного мастера, а точнее лживый фотомонтаж.

Мы сели на грязные ступеньки лестницы.

— Карин, вот сейчас только без всякого лживого говна, скажи — ты давно знаешь Макса? Ты пойми — я все равно узнаю правду, но тебя я знаю десять лет! Десять сраных лет я ловила лапшу ушами!

Я сдерживалась, чтобы не затеять драку, хоть и была на десятисантиметровой шпильке.

Она достала из кармана плюшки, завернутые в пленку из-под сыра.

— Хочешь? — спросила она и прилепила первые крупицы к раскуренной сигарете.

— Нет. Карин, ответь!

— Мы познакомились после того, как с Кирой вышли из «Клиники Маршака».

— Вы с ним спали?

— Раз пять в общей сложности.

— И Кира об этом узнала.

— Какая разница?

— А разница такая, что ты меня втянула в эту историю, вот в чем разница.

— Ты сама вляпалась. Изначально тебе просто хотели доверить написание.

— Ты же знаешь, что сознательно я бы на это не пошла. А Гарнидзе? Как ты с ней начала общаться?

— Хочешь верь, хочешь нет, но Таню я впервые видела в тот день, она расспрашивала о тебе, ничего больше.

— Все! Все! Хватит с меня этого.

— Стой, да ты ничего не понимаешь, напридумывала себе бог знает что.

Напридумывала. Да, я правда все придумала, что Макс и вправду мной увлекся, поверила в силу Романовича, который сбегает от одной юбки к другой, в сестру с нашим кровным родством, пусть и возникшим искусственным путем. А ведь мы в детстве резали друг другу руки в надежде на вечную дружбу, сливая наши раны воедино. Наверное, любые человеческие отношения — это иллюзия, она исчезает, когда мы перестаем верить, именно поэтому люди печатями заверяют браки, делают одинаковые татуировки, прописываются на одной жилплощади.