— Ричард держал их в руках, он непосредственно участвовал в транспортировке, — подытожил Эдвардс. — Вот почему в нем видели угрозу.
По мнению Эдвардса, Грин был основным препятствием для аукциона Кристи, поскольку он своими глазами видел часть заявленных на распродажу бумаг и мог засвидетельствовать, что Джин собиралась подарить их Британской библиотеке.
Вскоре после того, как появилось объявление о предстоящем аукционе, Эдвардс и Грин выяснили, что за этим стоят Чарльз Фоли, внучатый племянник сэра Артура Конан Дойля, и два его кузена. Каким образом эти дальние родственники заполучили доступ к архиву — этого ни Грин, ни Эдвардс не могли понять.
— Очевидно, тут дело было нечисто, кто-то поспешил присвоить бумаги, предназначенные для Британской библиотеки, — заявил Эдвардс и добавил: — Это не предположение — мы знали это наверняка.
Так же «наверняка» знал Эдвардс, что его друга убили. Он перечислил косвенные улики: Грину кто-то угрожал; в частности, Грин называл американца, который «пытается его уничтожить». Кое-кто высказывал предположение, что Грин погиб в результате аутоэротического эксперимента, но Эдвардс напомнил, что ни на трупе, ни рядом не было никаких следов сексуальной деятельности. Более того, удавление — один из самых жестоких способов казни, «к такому методу прибегают опытные наемники». Самоубийство Эдвардс отметал, поскольку Грин никогда не страдал депрессией и буквально накануне смерти вместе с другом обсуждал отпуск в Италии: они собирались поехать туда через неделю. И уж если Грин убил себя, то где же в таком случае предсмертная записка? Человек, педантично записывавший каждую мелочь, не пренебрег бы этим.
— Я мог бы привести еще множество соображений, — продолжал Эдвардс. — Например, то, что Грин был удавлен шнурком, хотя он всегда носил ботинки на липучках.
Каждая мелочь в глазах Эдвардса имела значение, он подмечал все, как подмечал бы Шерлок Холмс. Особое значение в его глазах имела обнаруженная у изголовья постели початая бутылка джина. Он считал это несомненным доказательством постороннего присутствия: Грин был знатоком вин, в тот вечер за ужином он пил марочное вино и ни в коем случае не стал бы запивать его джином.
— Убийца все еще на свободе. — Эдвардс положил руку мне на плечо, как бы предостерегая. — Будьте осторожны. Не хотелось бы, чтобы вас удавили, как беднягу Ричарда.
На прощание Эдвардс поделился со мной еще одной важной информацией: оказалось, он знает, кто был тот загадочный американец.
Этот американец просил не упоминать его имени. Он живет в Вашингтоне, и мне удалось договориться о встрече с ним в пабе «Тимберлейк» возле Дюпон-Серкл. Он ждал меня в баре, прихлебывая красное вино. Хотя он сильно сутулился, его высокий рост все равно бросался в глаза. У него был орлиный нос и ореол седых волос вокруг наметившейся лысины. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим; он был одет в джинсы и белую рубашку, из нагрудного кармана которой торчала авторучка. Заметив меня и догадавшись, что я и есть тот, кого он ждет, американец поднялся и повел меня к столику в дальнем конце прокуренного и шумного бара.
Мы заказали обед. Для начала мой собеседник подтвердил сведения, полученные мною ранее от Эдвардса: он издавна состоит членом «Отряда уголовной полиции Бейкер-стрит» и представляет в Америке литературные права Конан Дойля.
Однако не это было основным занятием американца: он занимал довольно высокий пост в Пентагоне, в отделе тайных операций, и именно поэтому он представлял опасность (по крайней мере, в глазах друзей Грина). «Дружок Дональда Рамсфельда» — так охарактеризовал его Эдвардс.
Американец мне рассказал, что, получив в 1970 году степень доктора по международным отношениям, он специализировался на проблемах холодной войны и ядерной доктрины. Однако в то же время он чрезвычайно увлекался игрой в Шерлока Холмса, его привлекала безупречная логика рассказов Конан Дойля.
— Я старался не афишировать это, — сказал он мне. — В Пентагоне вряд ли понравилось бы мое увлечение.
Далее американец рассказал, что с Грином его свела именно общая страсть к Шерлоку Холмсу. Оба они состояли в «Отряде уголовной полиции Бейкер-стрит» и носили прозвища, заимствованные из рассказов о Холмсе. Американец был «недоброй памяти Роджером Прескоттом» — так звали американского мошенника из «Трех Гарридебов»; прозвище Грина было «Три конька» — в честь рассказа «Приключение на вилле «Три конька». На эту виллу грабители проникли в поисках рукописи, которая могла бы вызвать серьезный скандал.
В середине 1980-х, продолжал американец, они вместе с Грином работали над несколькими проектами. Ему, в частности, довелось издать сборник посвященных Конан Дойлю эссе, и он просил Грина, которого считал «лучшим знатоком Конан Дойля среди современников», написать основополагающую статью для этой книги — об автобиографии 1924 года.
— Наши отношения с Ричардом всегда были исключительно творческими, — утверждал американец.
Но в начале 1990-х они разошлись, и это как-то было связано с разрывом отношений между Грином и Джин Конан Дойль.
— Ричард был очень близок с Джин, она ценила в нем искреннего почитателя Конан Дойля, показывала ему семейные фотографии и прочее, — вспоминал американец. — Но потом она прочла какую-то его статью, из которой поняла, что на самом деле он придерживается совсем иных, чем она, взглядов. На этом их дружбе пришел конец.
Что именно опубликовал Грин и чем так расстроил свою приятельницу — этого американец припомнить не мог или не захотел. Но от Эдвардса и других я слышал: мол, потому-то никто и не мог объяснить, в чем заключалась обида, что ничего криминального Грин не писал.
Диксон Смит, давний друг Грина, торговавший изданиями Конан Дойля, вообще считал виновником раздора этого самого американца: зная, насколько ревниво охраняет Джин репутацию и память своего отца, он выхватил из контекста кое-какие, возможно несколько неосторожные, высказывания Грина — такие, на которые сама Джин и внимания бы не обратила, — и «вывернул их наизнанку».
Эдвардс говорил мне об американце:
— Он всеми силами старался навредить Ричарду. Это именно он вбил клин в его отношения с Джин Конан Дойль.
Когда отношения между Джин и Грином испортились, американец, как отмечал не только Эдвардс, но и другие, наоборот, сблизился с наследницей Конан Дойля. Эдвардс уверял, что ссора с Джин нанесла Грину незаживающую рану.
— У него даже взгляд стал страдальческий, — говорил он мне.
Я попытался выяснить у американца подробности этого инцидента, и он без обиняков ответил мне:
— Я представлял интересы Джин в Америке и, разумеется, оказался замешан в эту историю.
И вскоре после этого, как он выразился, «добрые отношения и сотрудничество с Грином пришли к концу». Они продолжали встречаться на некоторых мероприятиях, посвященных Шерлоку Холмсу, но Грин избегал его, был холоден и сдержан.
Смит рассказывал мне, что в последние месяцы перед смертью Грин «тревожился» по поводу американца: «Все думал, что еще он может натворить». А в последние недели Грин говорил друзьям, что американец выступает против него — то есть против его борьбы за отмену аукциона, — и опасался, что этот враг может дискредитировать его как ученого.
24 марта, за два дня до смерти, Грин узнал о приезде американца в Лондон — тот собирался вечером посетить собрание «Общества Шерлока Холмса». Грин позвонил одному своему другу и завопил в трубку:
— Я не хочу его видеть! Я туда не пойду!
И действительно, Грин в последний момент отказался присутствовать на собрании. Его другу показалось, будто «Ричард был напуган».
В разговоре с американцем я упомянул об этих подозрениях друзей Ричарда. Тот развернул салфетку и аккуратно промокнул уголки рта, прежде чем ответить: в тот приезд в Лондон он предложил Чарльзу Фоли свои услуги в качестве его представителя в США, поскольку прежде был литературным агентом Джин Конан Дойль, и действительно обсуждал с ним предстоявшую распродажу архива. Но, подчеркнул он, к этому времени они с Грином не виделись уже больше года и ни разу не разговаривали. А в ту ночь, когда погиб Грин, они с женой вообще участвовали в групповом туре по Лондону — по местам преступлений Джека-потрошителя, уточнил он с некоторым смущением. И лишь недавно ему стало известно о том, что перед смертью Грин часто упоминал о нем. Причем, как он полагал, шерлокианцы вообще склонны к фанатизму и потому частенько их фантазия не знает границ.
