Эта женщина много лет пыталась побороть героиновую зависимость, и ей это удалось, когда Николас подрастал. Однако, лишившись младшего сына, она снова подсела на наркотики и теперь перешла на метадон. Тем не менее Кэри не считала Беверли плохой матерью.

— Для наркоманки она была на редкость собранной, социально адаптированной. Мы никогда не оставались без еды, жили в приличной квартире, у нас были хорошие вещи.

Чтобы жизнь не превратилась в хаос, Беверли строго придерживалась раз навсегда установленного режима: с 10 вечера до 5 утра работала, продавая пончики, затем заходила в «Мейк Май Дей Лонж» сыграть партию на бильярде и выпить пивка, а вернувшись домой, укладывалась спать.

Выглядела она не слишком привлекательно — побитая жизнью женщина с сиплым от курения голосом. Но друзья ценили ее за доброту и щедрость. Закончив ночную смену, Беверли отвозила оставшиеся пончики в приют для бездомных.

И вот теперь она, прижав к уху трубку, слышит голос сына, который просит поскорее забрать его домой. Она мне потом рассказывала: «Я онемела, меня прямо-таки сшибло с ног».

Кэри была замужем и растила двух собственных детей, но когда у Беверли начинались проблемы с наркотиками, заботы о младших также ложились на ее плечи. Мать и Джейсон так и не оправились после исчезновения Николаса, и Кэри ни о чем так не мечтала, как о воссоединении семьи, чтобы все стало по-прежнему. Она вызвалась поехать в Испанию за братом, и компания, в которой она работала, оплатила ей дорожные расходы.

Через несколько дней Кэри появилась в приюте в сопровождении представителя американского посольства. Бурден заперся в комнате и не хотел выходить. Задним числом он готов был согласиться, что поступил не лучшим образом, но тогда моральные соображения беспокоили его меньше всего. Нацепив солнечные очки и шляпу и обмотав пол-лица шарфом, он выполз наконец на белый свет в полной уверенности, что Кэри сразу же разоблачит его. Но молодая женщина подбежала к нему и крепко обняла. Кэри была идеальной жертвой для мошенника.

— Моя дочь — добрейшее на свете существо, ею так легко манипулировать, — вздыхала Беверли.

За пределы Соединенных Штатов Беверли выезжала разве что в Тихуану, об Испании ничего не знала, в акцентах не разбиралась. После исчезновения Николаса она часто смотрела телепрограммы о похищенных детях и была готова к самому неожиданному и страшному.

На Кэри же давило бремя ответственности: мало того что компания оплатила ее поездку, семья надеялась, что она вернется домой с их ненаглядным Николасом. И вот, хотя Бурден называл ее «Кэри», а не «сестрицей», как Николас, хотя в его английской речи явственно слышался французский акцент, Кэри ни на минуту не усомнилась в том, что перед ней ее брат. Тем более все нестыковки «Николас» мог списать на годы мучений. И нос его — точная копия носа дядюшки Пэта; и татуировка с крестом на том же месте, что у Николаса, и он все-все знал про «свою» семью, о каждом из родных спросил поименно.

— Он сразу покорил мое сердце, я хотела ему верить, — вспоминала Кэри.

Она показала Бурдену семейные фотографии, и тот всех «узнал»: вот мама, вот единоутробный брат, а вот и дедушка. Ни американские власти, ни испанские не задали никаких вопросов, стоило только Кэри узнать брата. Николас пропадал три года и, ко всеобщей радости, нашелся. ФБР не привыкло относиться с подозрением к пропавшим и найденным детям.

Позднее представитель агентства говорил мне, что случая, подобного делу Бурдена, у них никогда прежде не было. Кэри присягнула перед испанскими властями в том, что этот мальчик — ее брат и гражданин США. Ему в ускоренном порядке выдали американский паспорт, и уже на следующий день он летел в Сан-Антонио.

Поначалу Бурден размяк и принялся мечтать о том, что у него теперь будет «настоящая семья». Но уже на полпути ему, по выражению Кэри, «поплохело», он дрожал и заливался потом. Она попыталась успокоить «брата», но тот знай твердил, что самолет непременно разобьется. Потом уж он признавался, что мечтал об авиакатастрофе, не видя иного выхода из созданной им же самим безнадежной ситуации.

18 октября 1997 года самолет приземлился на территории США; все родные Николаса ждали его в аэропорту. По фотографиям, которые Кэри захватила с собой в Испанию, Бурден узнал всех: Беверли, мать Николаса; Брайана Гибсона, тогдашнего мужа Кэри; Коди, четырнадцатилетнего сына Брайана и Кэри, и их десятилетнюю дочь Шантель.

На семейной встрече отсутствовал только сводный брат Николаса Джейсон — он жил в Сан-Антонио и проходил там программу излечения от наркотической зависимости. Друг семьи заснял радостное свидание: Бурден, весь закутанный, шляпа надвинута на лоб, карие глаза скрыты за солнечными очками, на руках перчатки — самодельная татуировка успела поблекнуть. Мошенник был уверен, что родственники Николаса тут же его линчуют, а они кинулись обнимать его, приговаривая, как по нему стосковались.

— Мы все прямо чуть не рехнулись от переживаний, — вспоминал потом Коди.

Только мать Николаса держалась в стороне. «Она почему-то не возбудилась», — рассказывала мне Шантель. Вела себя совсем не так, как следовало бы матери, «которая только что обрела сына».

Неужели Беверли разгадала его? Бурден занервничал, но наконец мать все-таки тоже обняла его, все уселись в «линкольн» Кэри и поехали в «Макдоналдс» за чизбургерами и картофелем фри. Встреча прошла успешно.

— Он сел между нашей мамой и моим сыном, — рассказывала Кэри, — и говорил, как соскучился по школе, про Джейсона спрашивал, когда же, мол, они увидятся с братом.

На семейном совете постановили, что жить мальчик будет не с матерью, а с Кэри и Брайаном.

— Я работала по ночам и боялась оставлять его одного, — пояснила Беверли.

Кэри и Брайан повезли «Николаса» в свой трейлер в безлюдной лесистой местности Спринг-Бранч, в шестидесяти километрах к северу от Сан-Антонио. Бурден все время глядел в окно, проезжая по грязной, избитой дороге мимо брошенных ржавых грузовиков, бетонных построек, бродячих собак, с лаем бросавшихся на проезжавшие машины.

— У нас там не было ни Интернета, ничего такого, — рассказывал Коди. — Чтобы подключиться, нужно было ехать в Сан-Антонио, не ближе.

Тесный трейлер не очень-то соответствовал американской мечте Бурдена, которой он столько раз любовался в кино. Ему пришлось жить в одной комнате с Коди, спать на полу на пенном матрасе. Работы у него было по горло: чтобы действительно «стать» Николасом и прижиться в семье, ему требовалось собрать как можно больше информации, и Бурден принялся умело выпытывать любые подробности. Он листал альбомы с фотографиями, смотрел видеозаписи семейных праздников, а порой даже тайком залезал в ящики с документами и письмами. Стоило ему заполучить какие-то полезные сведения от кого-то из членов семьи, он тут же пересказывал их другому родственнику, выдавая это за собственные воспоминания. Так, в разговоре он как-то «припомнил» случай, когда столкнул Коди с дерева и Брайан, его отец, страшно разозлился на него.

— Он знал этот случай. — Коди и поныне изумляется тому, как много Бурден успел разузнать о его семье.

Беверли подметила, что Бурден предпочитает смотреть телевизор стоя на коленках — так обычно устраивался и Николас. Члены семьи говорили мне, что порой Бурден держался более отчужденно, чем прежний Николас, иногда в его речи прорывался непривычный акцент, однако они все это списывали на три года ужасных мучений в руках похитителей.

Бурден все более вживался в роль Николаса. Настолько, что ему это даже начинало казаться какой-то мистикой. Оба они принадлежали к небогатым и неблагополучным семьям; Николас почти не общался с отцом — тот долгое время и не подозревал, что ребенок от него. Мальчик рос одиноким и вспыльчивым; ему недоставало внимания. В школе он то и дело наживал неприятности. Как-то раз Николас украл пару кедов, его уличили, и мать пригрозила поместить его в исправительное заведение.

— Я не могла справиться с ним, — твердила Беверли. — Мне не удавалось его контролировать.