— Если бы люди только знали, что в действительностинаходится в архивах!

Действительно, большинство интересных документов превратилось в пепел в 1816 году во время Войны за независимость. От подлинных архивов не осталось ничего, кроме связок генеалогических записей с вкраплениями документов, относящихся к основанию церквей, гибели неизвестных судов, и земельных реестров, вперемешку валяющихся примерно в трех десятках картонных ящиков и издающих в очень влажные дни неистребимый запах дыма.

Именно это зловоние копоти царит в каморке, когда там ровно в девять утра появляются Ноа и Саймон.

Саймон входит первым, ужасно довольный, хотя, если серьезно поразмыслить, день в архиве не идет ни в какое сравнение с днем, проведенным на пляже. Потирая ручки, Саймон пересекает помещение и с уверенностью постоянного посетителя открывает один из шкафчиков, достает цветные карандаши и пачку белой бумаги. Удовлетворенный количеством необходимых принадлежностей, он садится в конце стола и начинает рисовать.

В этот момент, волоча ноги, появляется явно невыспавшийся Ноа. Он замирает на пороге, принюхивается и бормочет:

— Похоже, пойдет дождь.

— Разве ты не читал газеты? — отзывается Бернардо, выходя из туалетной комнаты с экземпляром Ultimas Noticias. [14]— По прогнозу, бури на всю неделю.

— Carajo, [15]— выражает свое недовольство Ноа после долгого зевка. — Воняет старым древесным углем.

Затем он приподнимает голову и меняет мнение:

— Эй, похоже, что и растворимым кофе!

— Могу предложить двойной, очень сладкий.

— Ну, если ты настаиваешь.

Пока Бернардо готовит отвратительный напиток, Ноа смотрит, как Саймон расправляется со своими карандашами. На соседнем столике поджидают шахматная доска и шашки — все готово к обычному дню. В дальнем конце помещения Салисар Рамирес пыхтит, как паровоз, над каким-то пухлым реестром. Похоже, он много дней не вставал со своего стула, и Ноа удивляется, не проводит ли он в архиве и ночи.

— Итак, muchaho! [16]— произносит Бернардо, протягивая Ноа дымящуюся чашку. — Готов проиграть свою первую за день партию?

Ноа безразлично пожимает плечами.

— Кажется, ты не в очень хорошей форме, — говорит Бернардо, расставляя на доске шашки.

— Бессонница.

— Опять кошмары?

— Снова Бабушка.

Бернардо жестом предлагает начать игру. Ноа отхлебывает кофе, садится и рассеянно делает первый ход. Бернардо контратакует с противоположного угла.

— Итак, Арисна в Каракасе?

— Как ты догадался?

— Из-за кошмаров.

Указательный палец Ноа замирает на шашке, которую он собирается передвинуть.

— Не понял.

— Разве ты не заметил, — объясняет Бернардо, не отрывая глаз от доски, — что Бабушкаснится тебе, только когда Арисна уезжает?

Мгновение Ноа пытается найти ответ, который прервал бы цепь вопросов, но сказать ему нечего — Бернардо прав.

— Как поживает твоя мать? — наконец спрашивает он, передвигая шашку.

— Спасибо, прекрасно, а твоя?

— Понятия не имею.

— Где она сейчас?

— Думаю, где-то около Медисин-Хат. Мы всегда проводили декабрь в южной Альберте.

В глубине комнаты специалист по генеалогии с трудом переворачивает страницы реестра. От этой процедуры поднимается столько пыли, что старик периодически исчезает в пылевом облаке, и можно было бы подумать, что он исчезает насовсем, если бы не постоянный кашель и пыхтение. Бернардо бросает в ту сторону раздраженный взгляд и передвигает шашку, бормоча под нос.

— Чем он все-таки занимается? — спрашивает Ноа. — Я годами смотрю, как он перелистывает одни и те же документы.

— Дон Салисар? Он почти выжил из ума. У него самые разные теории насчет браков, рождений… la herencia. [17]

— Наследственности?

— Он верит, что если объединить все семейства Маргариты в одно генеалогическое древо, то можно предсказать будущее острова.

— Понимаю.

Облако пыли вокруг старика разрастается и превращается в настоящую дождевую тучу. Очевидно, сведения из старых реестров не подтверждают великую теорию. Ноа озабоченно смотрит на Саймона. Мальчик перевернул лист бумаги рисунком вниз и, вооружившись серым фломастером, воспроизводит Великий ураган 1780 года.

— Ты в ближайшее время планируешь вернуться в Каракас? — спрашивает Ноа.

Бернардо колеблется, изучает последний ход противника, угрожающий его левому флангу.

— Не знаю. Может, в следующем году.

— Ты говорил это в прошлом году.

— Все, что касается моей матери, не просто. Как только я собираюсь уехать, она грозится заболеть. Или просит меня остаться еще на год. Или объявляет голодовку. Или пытается женить меня на Глэдис, дочери соседа.

Наступает неловкая пауза. Бернардо небрежно съедает одну из шашек Ноа.

— Надо было вернуться в Каракас сразу после похорон отца. Теперь ситуация с каждым днем осложняется. Я не смогу уехать, пока жива моя мать, а она точно доживет до ста лет. И если так будет продолжаться, кончится тем, что я начну желать ее смерти.

Бернардо поднимает глаза в ужасе от того, что сказал эти последние слова вслух. Его взгляд падает на дона Салисара, все еще поглощенного своим реестром.

— Я надеюсь уехать до того, как достигну этой точки, — шепчет он.

Ноа задает себе вопрос, что означают слова Бернардо «уеду до того, как доживу до состояния дона Салисара» или «уеду до того, как генеалогические предсказания дона Салисара подтвердятся». Однако он решает промолчать, и игра продолжается в неловкой тишине.

Час спустя Ноа и Саймон покидают колониальный архив с рулонами рисунков под мышками. Когда они выходят на улицу, падают первые капли дождя.

ДОЖДЬ ИДЕТ УЖЕ ТРИ ДНЯ. С самого утра я надеюсь на вторжение какого-нибудь необычного посетителя: вооруженного сандиниста, Синей Бороды или просто грабителя букинистических лавок. Но пока еще никто не вошел в эту дверь, и я провел весь день в грезах, закутавшись в старое шерстяное одеяло.

Я потягиваюсь и, моргая, гляжу на часы. Без пяти пять. Я решаю закрыть магазин немедленно, и к черту правила. Как раз когда я собираюсь подняться, звякает дверной колокольчик и на мгновение дверь распахивается в бурю. Как только туман рассеивается, я узнаю мою любимую книжную воришку, одетую в плащ с потемневшими швами и джинсы, промокшие выше коленей.

Она приветствует меня кивком, роняет на коврик у двери матросский мешок и, не успеваю я сказать ни слова, исчезает между двумя стеллажами.

Эта сцена разыгрывается так быстро, что если бы не матросский мешок и растекающаяся вокруг него лужа, я подумал бы, что сплю. Я потираю глаза и выглядываю в окно. Ни один продавец книг в здравом рассудке не работал бы сверхурочно в такую мерзкую погоду. Я выскальзываю из одеяла и иду в кулинарный отдел. Девушки там нет. Я вытягиваю шею и заглядываю в компьютерный отдел. И там ее нет. Я чешу затылок. Что-то в этом мире не так.

Я нахожу девушку в глубине магазина около туалета перед разделом путешествий. Стараясь не торопить ее, я спрашиваю, не нужна ли ей помощь. Она равнодушно благодарит меня и дает понять, что справится сама.

— Уже почти пять часов. Я собираюсь закрывать магазин.

— Да? — Она смотрит на свои часы. — Я не заметила, как пролетело время.

— Нет проблем. Вы нашли то, что искали?

— Не совсем. Я искала путеводитель.

Я жду, когда она уточнит страну — острова Фиджи, Япония, Мадагаскар, — но она молчит. Фраза закончилась так резко, будто направление не имеет ни малейшего значения. Я не переспрашиваю и делаю вид, будто совершенно естественно покупать просто любой путеводитель, готовясь в путешествие просто куда угодно.